На прощание

      Том не помнит, когда это началось, но знает, что утром все наконец-то закончится. Эта глупая, грязная связь с Тордом Ларссоном оборвется, и судьба даст ему, Томасу, еще один шанс на счастье, которым он воспользуется. И его жизнь изменится. Обязательно, по-другому и быть не может.       Осталась всего одна ночь, и он станет, пожалуй, самым счастливым человеком на земле.       Но сейчас его целуют в шею, впиваясь зубами в чувствительную кожу, оставляя красные отметины, которые утром практически невозможно будет спрятать от любопытных глаз. — Придурок. Я же говорил так не делать. — Мой прощальный подарок, — тихо шепчет у самого уха, заставляя в гневе сжать кулаки до побеления костяшек.       Хочется оттолкнуть и врезать по самодовольной морде, но Риджуэлл в бессилии лишь выдыхает и презрительно фыркает. — Пошел ты.       Ларссон смеется: тихо, почти беззвучно. Он знает, что любая выходка сойдет ему с рук, и потому кусает Томаса еще раз, чуть выше, толкает на скрипучую кровать, наваливается всем весом, прижимая к жесткому матрасу. И целует в губы так, что дыхание сводит, и Риджуэлл становится жарко, и кончики пальцев покалывает, и перед глазами на мгновение темнеет.       А затем отстраняется, растягивает тонкие губы в насмешливой ухмылке, и Том чувствует, как становится тепло и тяжело внизу живота, как хочется стянуть с себя мешающую одежду и…       Риджуэлл проворно хватает его за запястья, перекатывается, меняясь с Тордом местами, нависает над ним, смотрит в глаза, тускло поблескивающие на свету чистым свинцом. —  Bastard, — Ларссон по-лисьему щурится, скалится не по-доброму. Томас чувствует, как тело под ним напрягается, как недоверчив холодный металлический взгляд.       Ситуация теперь под его контролем. И ему это нравится.       Он дотрагивается до гладкой и бледной кожи шеи сначала кончиками пальцев, потом — почти невесомо, — губами. Сердце пропускает несколько ударов, когда руки Торда лезут под футболку, проводят по животу вниз, а затем замирают на поясе, дразня, призывая к ответным действиям. И Том стягивает сначала свою футболку, затем Ларссона, обнажая худощавое, алебастровое тело и старые, кажущиеся в полутьме черными, шрамы от глубоких ран на впалом животе.       Риджуэлл не знает, откуда они. Да и, по правде говоря, он никогда не спрашивал. Однако ему нравится думать, что когда-то он тоже оставит на теле Торда рану, и, если повезет, она будет смертельной.       Ларссон слегка выгибается, когда Томас дотрагивается до чувствительных сосков большими пальцем, слегка надавливая на них, медленно массируя; по спине холодком пробегают мурашки, и хочется больше. Торд закусывает нижнюю губу, заглядывает в бездну глаз Риджуэлла, тьма которых манит своей загадочность.       Пожалуй, глаза — единственное, что делает этого упрямого придурка таким интересным.        Том замирает на мгновение, встретившись с чужим взглядом: долгим, пристальным и выжидающим. — Как же ты бесишь, — шипит сквозь зубы, касается ключиц теплым, влажным языком, отчего Торд вздрагивает.       Тело его становится горячим с каждым движением ниже, и кажется, он плавится внутри, будто свечной воск. Еще чуть-чуть, — и он вспыхнет. — Ниже, — тихая, едва уловимая просьба.        Томаса стягивает его штаны, сжимает почти до боли узкие бедра, тут же скользит ладонью чуть выше, к упругим ягодицам. Ларссон шумно выдыхает, притягивает Тома к себе, целует, проникая языком сквозь мягкие губы. Колени слегка подрагивают, когда вторая рука Риджуэлла ложится аккуратно на его пах. Касание кажется приглушенными из-за ткани боксеров, не таким отчетливым, но все равно возбуждающим.       Хочется большего. Как же хочется…       Том отстраняется, сползает на пол, и его лицо с испаринами пота оказывается между ног Торда. В лунном свете оно кажется мертвецки белым, почти пугающим.       Сердце замирает, чтобы в следующую секунду забиться в два раза чаще. Горячий язык ложится на член, обтянутый тонкой, промокшей от смазки тканью: проводит медленно вниз, затем вверх, замирает у головки.       Дразнит, чертов rasshøl.       Пальцы судорожно сжимаются, комкают простынь. Риджуэлл смотрит на него снизу вверх, еле заметно ухмыляется, и Торд ненавидит его сейчас сильнее обычного.       Такой Ларссон нравится Тому больше всего: красный до кончиков пальцев, беззащитный и возбужденный. Ради такого можно и терпеть его отвратительный характер.        Томас снимает с него нижнее белье и прикасается губами к возбужденной плоти, отчего Ларссон выгибается, закидывает тонкие ноги на чужие плечи, притягивает к себе, зарывается длинными пальцами во влажные, непослушные волосы.       Горячее дыхание обжигает чувствительную кожу там. Сводят с ума чужие касания. Торд выдыхает, когда Риджуэлл дотрагивается языком пульсирующей головки, проводит по всей длине, чуть ли не задыхается от ощущения горячего рта на своем члене. Хорошо, невыносимо хорошо.       Ларссон требовательно давит на затылок, толкается в рот, тихо стонет, запрокидывая тяжелую голову. Томас послушно ускоряет темп, языком лаская каждую набухшую от возбуждения венку и, будто невзначай, слегка дотрагивается до разгоряченной, чувствительной кожи зубами. Доводя до грани безумия. — Черт, — громкий полустон-полукрик тут же взмывает под самый потолок, скользит глухим эхом по стенам, и Ларссон чувствует, как до боли сжимают его бедра чужие руки.       Шуметь нельзя. Услышат.       Еще несколько рваных движений, — и рот Риджуэлла заполняет горячая вязкая сперма. Торд обессиленно откидывается на кровать, приятная усталость наполняет его тело легкостью. Томас ложится рядом: его щеки окрасились багрянцем, и капельки пота, подобно жемчугу, поблескивают, стекая вниз, по острому подбородку. Его дыхание тяжелое и хриплое. — Эй, Риджуэлл, — Ларссон прикасается губами к горячим щеками, слегка покусывает. Руки аккуратно и плавно ласкают чужое тело. Том смотрит на него устало, сквозь полуоткрытые веки, — ты ведь будешь скучать по мне. — Пошел ты.