Обречённые

      Ойкава любит Иваизуми. Любил, любит и будет любить, даже когда их несчастные души освободятся от земных тягот и отправятся в вековое путешествие по самым укромным уголкам Вселенной, бросая усмешки в сторону тех, кто продолжает мучаться. Верить в загробную жизнь несомненно глупо, Иваизуми согласится и назовёт Тоору мечтательным дураком, но обязательно обнимет и поцелует украдкой.       Ойкава любит Иваизуми по-разному.       По-взрослому, когда выстанывает его имя, сжимая простынь и кусая губы, стараясь быть потише. Быть пойманными за такими вещами в Токио сорок восьмого равносильно смерти.       По-юношески, когда с задором целует его в коридорах организации и явно веселится. Любить в Токио сорок восьмого запрещено. Это отвратительно и низко. Тем более человека своего пола.       Но кто же ответит, почему любить так приятно? Почему осознание их близости так греет душу, когда тот прячется в обломках здания, со всех сторон обдуваемый ледяным ветром? Разве может что-то настолько невероятное быть отвратительным? Отвратительные вещи дух не захватывают и улыбок не вызывают тоже.       И любит по-детски, когда хватает за руку и указывает на солнце, садящееся где-то на окраинах. Никто не видит в этом романтики (такое слово произносить не следует вовсе), но Ойкава искренне радуется каждой секунде, проведённой за таким простым занятием.       Тоору плачет ночами и скрывает чувства под привычной ухмылкой днём. — Ему до перевода меньше года — сказал командир.       Хаджиме переведён не будет, ведёт себя слишком странно и может предоставлять опасность для едва установившейся организации в чертовом Токио сорок восьмого. — Ему меньше года до смерти, если сделает хоть одно лишнее действие, — сказал командир.       Лишнее действие? Да пожалуйста. Только сделает его Ойкава, ведь терять Иваизуми в его планы не входит, а вот разрушить эту самую организацию? Чем не план?       Он продолжает вести себя беззаботно и уже не плачет ночами, ведь посвящает каждую размышлениям.       «Уничтожить Токио-48, их глупые установки и чёртовы запреты испытывать чувства».       Но в итоге лишь задыхается, так крепко сжимая в руке пистолет, что пальцы вот-вот судорогой сведёт. Лёгкие горят огнём от продолжительного бега, лёгкие горят огнём от истерики, накатившей меньше часа назад, лишившей его самообладания и послужившей спусковым крючком.       Хотите узнать, как можно попасться самым глупым образом? Спросите у Ойкавы Тоору, он в этих делах теперь мастер.       Иваизуми зажимает простреленное плечо, тяжело дышит и жмётся к стене. Он бросает взгляды на Ойкаву и понимает, что живыми они отсюда не выйдут.       По одну сторону вооружённый отряд, готовый сопроводить их прямиком на эшафот и показать остальным, что бывает с мечтательными мальчиками.       По другую пропасть. Разрушенный город, лишенный жизни и готовый впитать в себя их бренные тела. — Я хочу касаться кончиков твоих пальцев. Хочу сжимать твои холодные руки и оставлять поцелуи на родных запястьях. Мечтаю обнимать тебя, не думая о терзающих нас суетах этого никчёмного мира. Не бояться, что нас догонят. И не бояться, что ты умрёшь. Но у нас попросту не осталось иного выхода. Ведь нас догнали. Загнали в угол, лишив всех путей к отступлению, — думает Иваизуми. — Позволишь ли ты убить себя кому-то помимо меня? И позволю ли я убить меня кому-то помимо тебя? — думает Ойкава.       Они целуются в последний раз, размазывая слёзы по щекам, прижимаются друг к другу лбами и ощущают бешеное дыхание, которому суждено оборваться.       Ойкава прижимает к его виску пистолет. Истерически смеётся и вновь заходится в рыданиях. — Я люблю тебя, Ива-чан, — шепчет он, — Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я так сильно люблю тебя, — продолжает всхлипывать.       Иваизуми наклоняется к нему и невесомо касается солёных от слёз губ. — Я люблю тебя, Тоору, — отвечает он, приставляя огнестрел к голове самого важного человека в его короткой жизни.       Находит свободную руку Ойкавы. Сжимает так сильно, как только может, и считает до трёх.       Выстрел.