Nachtjagd

Чёртов Ивушкин. Зачем ты появился в моей жизни? Эти глаза-васильки, пронзающие полным ненависти взглядом. Ожидающие, когда я спущу курок. Ты представляешь, как кровь неспешно будет стекать по сухим ладоням, дотронувшихся до алых щёк. Не дрогнешь, сжав кулаки, молча сделаешь шаг навстречу смерти. Даже улыбнёшься — почти незаметно, гордо расправив плечи. Ни единого слова. Только отравленное порывом вырваться тело, падающее в бездну. Навсегда. Дождь барабанит по ржавой черепице и уныло скрипит дверь, впускающая застигнутых непогодой путников. На срубленном наспех столе — в грязных потёках кружка со следами бледно-серой пены. Подходишь, куском тряпки протирая оплёванную столешницу. Схватив тебя за руку, всматриваюсь в порез на шее. Старый. Глубокий. — Отпусти, — прорезает не хуже стеклянного осколка непривычную тишину твой тихий, но настойчиво-отрешённый голос. Понимаешь, что бессмысленно, но всё равно повторяешь просьбу-требование, чуть мягче, сдавленно, не отводя взгляда. Слышишь, как под танковыми гусеницами хрустят продырявленные черепа — пули рикошетом вылетали из глазниц — вперемешку с раздробленными рёбрами. Ты замолкаешь, но я знаю, что слышишь — с каждой секундой всё громче, и руки невольно тянутся закрыть уши. Невозможно избавиться от назойливого стона — жизни выпотрошены из поверженной плоти, но потерявшие хозяина кости будто не замечают — будто они вообще могут что-то заметить — и ломаются снова, яростно расцарапывая память. И так будет всегда. Сколько бы ты не скрывался. Хищник всегда найдёт свою жертву. И картина того дня оживёт вновь. Не сбежать. Проявляя усилие, пытаешься выскользнуть, и я сжимаю пальцы сильнее, обдавая твою руку холодом воспоминаний. Ты бы с удовольствием избавился от них. Но это не в твоей власти. В ту ночь, едва ли освящённую лунным диском и россыпью колючих звёзд, ты готовился принять судьбу. Но блуждающий в глазах страх выдавал с потрохами. Срывающие пелену напрасных ожиданий, слова эхом разносились по испещрённому воронками полю, только сердце бешено колотилось, подпрыгивая до шеи, обжигая смелым запалом. Раздирая кожу. Пока дуло пистолета не коснулось твоих губ. — Помнишь? — словно мысли прозвучали, не плутая в лабиринтах памяти, и остаётся лишь вопрос, на который витает в затхлом воздухе придорожного бара ответ. Замираешь, злобно сверкая измученными глазами, давая мне вволю ими налюбоваться — такими непослушными, своенравными. И дьявольски желанными. Из твоей груди вырывается тяжёлый вздох, и голова чуть заметно кивает — да. Капли дождя собирались в ливень, и твои губы инстинктивно схватились за металл — будто порываясь вобрать в себя, чтобы зубы раскромсали ненавистное оружие. На долю мгновения. Отпрянув, огляделся по сторонам. Не ожидая никого увидеть рядом. Бездыханные тела обагрили прилесок, помощи ждать было неоткуда. Утонувшие в болотной грязи следы. В руках безумной ночи. — Ягер, — наждачной бумагой проходит по ушам. Ты хочешь быть строгим. Но уловимая дрожь, проскользнувшая на секунду, говорит об обратном. — Зачем ты пришёл? Мне казалось, мы всё решили. Тогда, — ты резко отводишь взгляд к окну. В разводах стекло, по которому беззаботно сбегают прозрачные капли. — Ивушкин, — - хрипло рассмеявшись, встаю и тяну тебя за собой. Ты упираешься, хватаясь руками за проплывающие мимо столы, стулья, барную стойку, пустые бутылки — те звонко разбиваются, опрокидываясь. Сипло кричишь, ударяя ногами по прогнившим местами половицам. Твоя непокорность возбуждает. Доволочив до сортира, опускаю тебя на пол. Мгновенно подскакиваешь, чтобы прорваться к захлопнутой двери. Поздно осознаёшь, но рвёшься на волю, тщетно стараясь сдвинуть меня с места. Зачем скрывать. — Дьявол! — смесь отчаянья и душащей, кипящей злобы пропитывает твой голос, — я ненавижу тебя, слышишь? Ягер, я никогда не буду твоим! Чёрт! Я не буду переубеждать тебя. Словами. Отбросив хрупкое тело к раковине, быстро стягиваю свитер, забросив на перегородку между кабинками. Твой бурлящий взгляд задерживается на обнажённом торсе, и костяшки сжатых пальцев белеют ещё сильнее. Молчишь, пока металлическая пряжка ремня, звякнув, не оказывается расстёгнутой. — Ты. Не посмеешь, — шипишь, порываясь подняться — новый удар снова рушит жалкие попытки взбунтоваться. Кулаки соприкасаются с разбитой кафельной плиткой. — Слышишь? — уже шепчешь, пока резво опускается бегунок. Сбросив джинсы, приближаюсь к тебе. Ухватив за майку — белую, идеально чистую — приподнимаю. Твои ноги беспомощно барахтаются в воздухе, норовя достать до меня. Секунда — и сомкнутые в полоску тонкие губы упираются в боксёры, обтягивающие вставший член. — Нет, — глухо отзывается клокочущая неприязнь, застрявшая где-то в груди. — Заткнись, — и, сжимая прядь взлохмаченных волос, притягиваю вплотную, заставляя почувствовать его запах. Твои глаза полны отвращения, но они тебе не помогут. Касаясь возбуждённой плоти губами, ощущаешь силу желания — и с большей интенсивностью выкручиваешься, надеясь. Бессильные попытки выбраться — саданув пару раз об дверцу кабинки, та слетает с петель. Вновь беззвучно спрашиваю — ты хочешь? — Нет, — повторяешь, словно не замечая стекающие ярко-красные ручейки. Твоё тело обмякает, падая в мои руки, но прерывистый голос не унимается, разрывая охваченное страстью тело. Упрямо — клыки вонзаются в юное тело, но захлёбывающиеся слова рвут окутывающую сортир слюдяную дымку. Ты не оставляешь мне выбора. Как будто он у тебя был. Васильки неистово прыгают, пока пальцы раздирают на тебе одежду. Пытаешься сдержаться, до крови закусывая губы, но полустон-полукрик предательски вырывается наружу. И заводит ещё сильнее. Опрокинув тебя на залитый мочой унитаз, вгрызаюсь в побледневшую кожу. Царапинами разрисовывая спину, сплетаю линии между выпирающими лопатками, вожделенно спускаясь руками по бокам. Миллиметр за миллиметром, чувствуя, как вздрагивает невинная плоть, пока не касаюсь твоих трусов. Не проронив ни слова проклинаешь, пока ткань угрожающе трещит. Разорванная, она жалобно трепыхается неровными краями. Ты сжимаешься, ногами скользя по кафелю. Ты принадлежишь мне. Оставляя отметки-пятерни на упругих половинах, сплёвываю в дырку. Узкую, её и не видно, пока хорошенько не разведёшь ягодицы. Маленькая, она сопротивляется пальцам, без жалости входящим глубже, растягивая стенки. — Я убью тебя, — прерываемые плохо сдерживаемыми всхлипываниями слова должны убедить меня остановиться. Когда пульсирующий член, с головки которого повисает смазка, размазывает её по заднице, смешивая со слюной. Наивный. Пальцы настойчиво вонзаются в девственный анус, чувствуя жар, опаляющий плоть, сжигающий мысли. Все, кроме одной. Ты больше не в силах удержать крик — он вылетает с порцией воздуха, заглушая брошенные в тьму слова. Резко достаю пальцы — ты дёргаешься, желая встать — но я быстро возвращаю тебя на место. Головка касается покрасневших, чуть набухших краёв дырки. Позволив слюне опуститься внутрь, вгоняю ноющий ствол. — Ну как, танкист, нравится? — и под стонущие вопли проталкиваю член вглубь. Невнятно мычишь в ответ, вцепившись в бачок. Задница плотно обхватывает плоть. И чем больше ты зажимаешь ствол, чем громче кричишь, обещая отправить к праотцам, тем жёстче я беру гордую плоть. Алый туман покрывает тело, исполосованное, окутанное метками-узорами, скованное звериной яростью. Яйца бьют по колыхающимся ягодицам, и с каждым шлепком твой голос звучит тише. Пальцы впиваются в изящную шею, заставляя тебя судорожно пытаться ухватить очередную дозу. В стирающем грани азартном хохоте тают сметённые диким рыком возгласы. Твои глухие стоны кромсают глотку и пронзают вены, сливаясь со стекающей в задницу спермой. И настойчивость теряется в ударах часов. Дрожащий анус выталкивает толчками семя, стекающее по заднице и бёдрам, пока ты хватаешь ртом воздух. — Я… я… — выдавливаешь из себя, прежде чем голова оказывается погружённой в унитаз. Ты презираешь податливое тело. Но борьба утонула в канализационных разводах. Быстро натягиваю боксёры и застёгиваю джинсы. Скользнув рукой по забрызганным спермой половинам, отползаешь от бачка, хватаясь за стену. Глаза-васильки упрямо смотрят на меня. Ты должен ненавидеть меня. Но игра начата давно, правила известны. И ты умоляешь. Продолжить.