Дурной сон

Донателла Уно всегда засыпала с открытым окном. Засыпала, прижимаясь щекой к прохладной ткани пуховой подушки и вглядываясь в успокаивающую темноту, спускающуюся тихим волшебством с ночного неба и наполняющую маленькую комнату у сицилийского побережья, разглядывая звезды, соединенные в причудливые созвездия. Засыпала, надеясь, что на эти звезды теперь смотрит и он – далекий, потерянный, но по-прежнему любимый. Засыпала, сдавленно глотая обжигающие слезы, зажимая рот рукой, чтобы сон дочки был спокоен и сладок, чтобы не раздалось напуганно-взволнованного детского «Мама, отчего ты плачешь?». Донателла распахнула глаза, услышав скрип деревянной оконной створки. Рядом с ней, с краю ее кровати, сидел он, ее Солидо, совсем такой же, как и пятнадцать лет назад. Она едва не вскрикнула, но он тут же накрыл ей рот ладонью, улыбнувшись мягко и тепло прошептав, наклонившись к самому уху: – Ты ведь не хочешь, чтобы Триш проснулась? – Донателла, – он провел рукой по ее щеке, заметив не обсохшие еще жемчужные дорожки слез, зарывшись в густые шелковые волосы ладонью и вдохнув их аромат – тот прежний аромат сицилийской корицы, слегка отдающий запахом свежих ягод черники. Солидо Несо поднял с одеяла ее мраморно-молочную тонкую, худую руку и прижал к прохладным губам. – Твои глаза, – выдохнула она, забирая его руку от своих губ и прижимая к сердцу, словно боясь, что он сейчас растворится в темноте, вновь так внезапно исчезнет от нее; жадно всматриваясь в каждый сантиметр родного лица, взглядом целуя белоснежный лоб в обрамлении мягких отросших волос цвета майской розы, прямой острый нос, малиново-красные, потрескавшиеся губы. «Не изменились» – слова запнулись, не слетев с губ, сорвавшись в пропасть молчания, и Донателла напряженно привстала на локтях, чувствуя, что голова наливается свинцовой тяжестью, а тело сковывает необоснованный животный страх. По лучезарно-доброму лику возлюбленного пробежала чужая тень, глаза зловеще блеснули двумя малахитовыми искрами, прищурившись под навесом нахмурившихся тонких стрел-бровей. – Ты ведь снишься мне, милый? – приглушенно выдохнула Донателла, снизу вверх глядя заискивающими глазами, крепче прижимая к сердцу холодные его руки, чувствуя, как затуманивается рассудок, как стучит в висках, как срывается дыхание. – Конечно, снюсь, – раздается в ответ вкрадчивый шепот низкого бархатного голоса. Дьяволо целует Донателлу в лоб, покрывшийся холодной испариной, и, не отнимая губ от нежной кожи, тихо чеканит в такт ее учащенному сердцебиению: – Кинг Кримсон.