It's consuming me

“Это стало так невыносимо, что я больше не могу молчать. Но я лучше отрежу себе язык, чем расскажу об этом кому-нибудь в лицо. Это слишком… о таком не рассказывают. Вот до чего ты меня довел: я сижу и разговариваю с кучкой микросхем, как последний псих”, - смешок Сону звучит настолько отчаянно, что Даниэлю приходится нажать на паузу и потратить несколько минут на то, чтобы тщательно обдумать свои действия. Экран телефона с открытой диктофонной записью успевает несколько раз погаснуть и загореться прежде, чем палец позволяет продолжить прослушивание. Почему-то Даниэль уверен, что обязан услышать это полностью. Даже если сейчас он лезет туда, куда не следует: прямиком в чужую душу. “Черт, а я ведь даже представить не мог, что все дойдет до того, что творится сейчас. Тогда это было так безобидно. Я думал, что все пройдет, что так бывает у всех. Ну знаешь, эта детская фигня, когда дружба ничем от любви не отличается и это считается нормальным. И все действительно было нормально до той сраной поездки в Кёнджу. Мы сидели на веранде в арендованном для класса доме, а потом ты конкретно так вырубился. Ты час спал на моем плече, у меня затекло абсолютно все, но я терпел и не двигался. Тогда я вдруг резко почувствовал, что не хочу тебя отпускать. Вообще никогда, понимаешь? Как же меня это испугало, такое даже описать невозможно. Я не мог понять, что со мной не так, у меня началась паника, - пауза, заполненная лишь нечетким шипением ветра, гуляющего, видимо, по квартире. – Только после этого я в полной мере осознал, как именно смотрю на тебя. Я просто получал удовольствие от того, что могу видеть твое лицо. Знаешь, что напугало меня больше всего? Я мог забыться и откровенно пялиться на тебя несколько минут подряд, не отрываясь. Наша дружба не изменилась, изменился только я. А потом ты уехал”. Сердце превращается в маленький раскаленный попрыгунчик, скачущий где-то под ребрами. Реальность вокруг уже размылась. Остался только записанный голос, полный усталости и щепотки обжигающей истерики. “Первое время я не знал куда себя деть. Смотрел на твое место в школе и от мысли, что ты на другом конце земного шара, сводило желудок. От телефонных звонков легче не становилось. Ты скучал по родной кухне, а я скучал по тебе. Я даже не удивился, когда твой номер стал недоступен. Ты был оторван от меня уже в аэропорту. Уже тогда я знал, что мы теперь в разных мирах. Ты исчез из всех социальных сетей и связаться с тобой было невозможно. И знаешь, постепенно все успокоилось. Как будто тебя никогда и не было. Как будто я тебя просто выдумал, а потом забыл. Я пришел в себя, начал думать о будущем, о том чем хочу заниматься. Через год у меня даже девушка появилась. Хорошенькая такая, сообразительная. Но как-то у нас все равно не срослось. Не скажу, что я особо переживал по этому поводу. Там уже было поступление в университет, экзамены, беготня с документами, а в университете началась учеба, пьянки, попытки устроить свою жизнь. Прошлое тогда как-то затерлось, что ли, не было времени сидеть и раздумывать над всем этим. А потом ты, сволочь, вдруг вернулся обратно”. Даниэль помнит этот день. Помнит вытянувшееся от удивления лицо Сону, который сначала даже сделал шаг назад, как будто увидел призрака. Даниэль целенаправленно пошел в маленький ресторан, которым владели родители Сону, по счастливой случайности решившего навестить их именно тогда. Даниэль помнит, как Сону время от времени поглядывал на него, пока они вместе обедали. С какой-то опаской, может даже сомнением. Он списывал это на то, что они просто отвыкли друг от друга. Они действительно отвыкли, но Сону смотрел на него так, как будто не мог понять реальный он или нет. “Я правда думал, что все прошло. Эти непонятные детские чувства. Но потом ты уронил банку колы. Каким неуклюжим был таким и остался. Ты уронил ее, испугался звука, а потом начал смеяться сам с себя. Глаза как обычно превратились в две забавные дуги, показались зубы, которые ты прикрыл кулаком. И я понял, что нет. Внутри снова что-то ёкнуло, я даже не заметил, как начал улыбаться. А потом всю ночь вспоминал как наши коленки касались друг друга под столом. Вспоминал какой ты был теплый, когда обнял меня. И уже после следующей встречи на вечеринке у Джихуна я понял еще кое-что. Вот тогда я действительно осознал, в какой же ущербной ситуации оказался. Мои чувства к тебе не пропали, но они изменились. Потому что я стал смотреть на тебя по-другому, а не как четыре года назад. Я хотел поцеловать твою родинку под глазом. Представляешь? Гребаную точку на коже. Я смотрел на нее как последний идиот весь вечер. Я хотел, чтобы ты поцеловал меня. Прямо там, в толпе, среди танцующих пьяных людей. Я хотел держать тебя за руку. Я хотел перебирать твои волосы и чувствовать на себе твой взгляд. Даже больше, я хотел, чтобы ты смотрел только на меня. Ты закинул руку мне на плечи, весь такой горячий из-за танцев и алкоголя, и говорил о том, как скучал, прижимаясь лбом к моему виску. Я делал вид, что ты достал виснуть на мне всей своей тяжестью, а на самом деле думал о том, что если бы ты позвал меня поехать к тебе и в итоге завалил бы меня на кровать, то я бы и слова против не сказал. Прошло уже несколько месяцев и я все еще хочу всего этого, только намного сильнее. Настолько, что не могу сосредоточиться ни на чем другом”. Пальцы Даниэля сжимаются, кольцо больно вдавливается в кожу. Обычно озорной голос звучит из динамика пугающе серьезно. Сону всегда был местным заводилой. Неприметным, но в то же время таким ярким. Самоуверенный на публике, первый на подъем, не любящий проигрывать, но любящий честное соперничество. Он казался несгибаемым. Казался. “Я даже не знаю, что меня подкупает в тебе больше всего. Тело? Внешность? Ты хотя бы примерно представляешь, как ты выглядишь, когда танцуешь? Мощные плечи и бедра, сильные руки, мелькающий под футболкой живот – это все, конечно, шикарно, но твой взгляд… Господи, прости, твой дикий сильный взгляд заставляет меня хотеть подчиниться тебе. Нет, у меня не трясутся от него колени, у меня горит кожа, так сильно, что я не удивлюсь, если она сползет с обгорелых костей. Я начал снова ходить в церковь к удивлению моей матери, пытался найти спасение там, но стоит мне вспомнить твои глаза, как я забываю все молитвы. Ты стал моей молитвой, моей мольбой, - снова звучит приглушенный грустный смех. – Но если бы дело было только в твоей внешности, я бы уже освободился от этой «зависимости». Я бы нашел способ затащить тебя в постель, в конце концов влил бы в тебя ведро соджу или вообще снял в клубе какого-нибудь паренька твоего типажа. Скажу честно, второе рассматривалось мной как вариант, но… я еще не настолько опустился. Наверное. Наоборот, я как будто специально цепляю других парней, чтобы пытаться не думать о тебе. В общем, не только мои извращенные физические потребности виноваты и в этом вся суть проблемы”. Он помнит восторг, с которым на него смотрел Сону, когда пришел на уличное выступление их команды по брэйку. Восторг и, как оказалось, жадность. Тогда это всё списывалось на собственный запал и играющее эго. Но если вдуматься, единственное, что Даниэль запомнил о том вечере, об огромной возбужденной толпе, - это чувство того, что тебя пожирает глазами один единственный человек. Как его блестящие глаза скользят по губам, по шее, вниз и обратно. И как он напряжённо замер, когда развеселённый Даниэль по привычке повис на нём, прижимая к горячему телу. “И я бы, наверное, смог себя как-то приструнить, успокоить, отвлечь, если бы ты вёл себя холодно, если бы начал с кем-то встречаться или установил хоть какие-то границы. Но ты как будто специально провоцируешь, специально ведёшь себя неоднозначно. Зачем ты постоянно обнимаешь меня со спины, когда мы договариваемся где-то встретиться? Зачем ты прижимаешься ко мне лбом, когда хочешь поддразнить? Зачем ты треплешь меня по волосам, когда мы прощаемся? Ты даже представить не можешь каких трудов мне стоит не податься вперёд. Как я хочу вцепиться в твой затылок и поцеловать так, чтобы лёгкие зажгло. Не будь так близко ко мне, я прошу тебя. Так близко, как тогда в парке, когда ты пытался отнять мою кепку, но естественно споткнулся и уронил меня вместе с собой. Вот зачем ты тогда навис надо мной? С этой своей дурацкой улыбкой, за которую я готов простить всё что угодно. Зачем ты наклонился тогда так низко? Или может ты специально издеваешься надо мной? Может ты давно всё понял и просто смеёшься? Подходишь вплотную, зажимаешь меня у стен на всех этих тусовках у общих друзей, смотришь на то, как я забываю своё имя, чувствуя твои руки на себе, и в последний момент отходишь, чтобы поиграться и потешить своё самолюбие? Я уже ни хрена не знаю, Кан Даниэль. Меня бесит, что ты так делаешь, но если больше мне ничего не светит, то я согласен и на это”. Усталый всхлип проходится по диафрагме острой зубчатой пилой. Он не специально. Он бы никогда намеренно не сделал ему больно. Даниэль тяжело выдыхает через нос, сжимая челюсти, и чувствует себя последней скотиной. Неужели он и правда довел его до срыва своей небрежностью, своей беспечностью? “Да, я хочу, чтобы ты был очарован мной, - спустя несколько секунд тишины грустно продолжает запись. - Чтобы ты смотрел на меня и чувствовал, что больше тебе ничего не надо, выше прыгать не нужно. Чтобы ты смотрел на меня так, как я смотрю на тебя. Чтобы мои прикосновения вызывали у тебя мурашки. Чтобы ты по-дурацки хохотал мне в ухо и хлопал как тюлень, когда мы лежим на диване и обсуждаем какую-нибудь хрень. Чтобы ты кусал меня за плечо, вжимая в кровать. Но знаешь чего я хочу больше? Видеть тебя счастливым. Я хочу, чтобы ты светил, даже если мне придётся погаснуть. Потому что твой свет – он и правда заряжает других людей. Я хочу, чтобы солнце не прекращало смеяться, а я засуну свои греховные мысли подальше и буду наслаждаться теми крошками твоего внимания, что есть. Большего я не заслуживаю”. Последние деления заканчиваются, на экране появляются нули. Когда говорят, что чужая душа – потёмки, почему-то не уточняют, что если зайти туда, то прежним человеком уже не выйти. В лёгких будет трястись металлическая проволока, сознание как будто подержат в кипятке, а потом бросят в толченый лёд. Дышать трудно. Даниэль не смог бы переслушать запись ещё раз, даже если бы ему предложили за это большие деньги. Он не может собраться с мыслями, он уже и не помнит, где находится. Слишком много слишком личного вылилось на него за пару минут, причем спусковой крючок нажал он сам, а дорога назад просто не существовала. - Я телефон заб… Он потерялся во всём этом настолько, что не услышал открывшуюся дверь. Сону застывает на пороге комнаты и не договаривает, едва заметив запись диктофона. На несколько мгновений он как будто превращается в мраморную статую, только ужас в глазах растёт. С натяжкой вдохнув колючий воздух, он срывается с места и выбегает в коридор. - Сону! – Даниэль подрывается следом. – Стой! Плечо больно ударяется о косяк, он не обращает на это внимания. Входная дверь начинает открываться вовнутрь, но Даниэль с разбега толкает её обратно в раму, впечатывая ладони по сторонам от оказавшегося в западне Сону. Тот повержено опускает голову. Кончики ушей пристыженно горят, плечи оседают, пальцы скребут по двери, как будто это поможет пройти сквозь неё и исчезнуть. - Посмотри на меня. Сону молчит, не двигаясь и стараясь игнорировать щекочущее шею сзади дыхание. Кажется, что сердце окаменело, хотя на самом деле оно билось слишком отчаянно, чтобы его чувствовать. - Повернись ко мне. - Дай мне уйти. - Нет. Сначала посмотри мне в глаза. Сону окружён. Путь к побегу отрезан, опирающиеся о дверь руки Даниэля не дадут дёрнуться в сторону, в паре сантиметров позади – его мерно поднимающаяся грудь. Страшно увидеть реакцию. Страшно увидеть, как всё, что между ними было, хотя бы та иллюзия чего-то особенного, разъезжается в стороны по кирпичикам, скатывается в болотную трясину. До смерти стыдно за свою внутреннюю грязь, в которую вляпался тот, перед кем хотелось быть идеально чистым. - Повернись ко мне, пожалуйста. Голос Даниэля слишком невыносимо приятный, чтобы ему отказывать. Ему в принципе всегда было сложно отказывать. А когда в нём была такая напористая просьба, это было невозможным. Сону считает про себя до пяти и, топчась на месте, разворачивается, не поднимая при этом внезапно потяжелевшей головы. - Посмотри на меня. Он как будто специально просит от него самого сложного. Самого болезненного. Увидеть в глазах, которые преследуют его даже в умиротворённости церкви, неприязнь, отторжение. Сону не понимает, зачем он так мучает его. Опозориться было более, чем достаточно. - Пожалуйста? Даниэль снова пользуется этим. Его неспособностью отказать, особенно в таком расшатанном состоянии. Сону тяжело вдыхает прохладный воздух квартиры и поднимает на него вымученный взгляд, фактически смирившийся со своей участью. - Прости. - За что? – Даниэль посмеивается, неожиданно без злости и яда, а затем снова становится непривычно серьёзным. – Я должен извиниться. Я такой слепой козёл. Мне правда жаль, что я заставил тебя чувствовать всё это. И за то, что полез в личное, тоже прости. Его правая ладонь вдруг убирается с двери и легко опускается Сону на щёку, указательный палец аккуратно скользит по трём родинкам - созвездию. Опешивший Сону удивлённо смотрит на руку, едва ли не дёргаясь в сторону от удивления и растерянности. Даниэль же максимально сосредоточен. Он касается его кожи мягко, с интересом. Уголок губ приподнимается, когда он заглядывает в его напряжённо поблескивающие глаза. - Я не издевался над тобой. Ни на вечеринках, ни когда мы были вдвоём. - Не надо говорить это из жалости. - Ты же так хорошо меня изучил. Думаешь, я из тех, кто сказал бы такое из жалости? - Ты из тех, кто постарался бы не обидеть другого любыми правдами и неправдами. Не нужно из вежливости притворяться, что… Ему не дают договорить. Сону совершенно не понимает, что происходит, когда его целуют осторожно и настойчиво одновременно. Палец Даниэля снова проходится по созвездию, а сам он, когда отстраняется, улыбается этой своей дурацкой улыбкой, от которой вся комната чуть ли не светится. Сону, от шока забывший даже вдохнуть, смотрит на него так же, как смотрел в первый день после приезда – не веря в происходящее. - Я на самом деле… - Даниэль прижимается ближе, почти касаясь его кончиком носа. – Я хотел тебя поцеловать, но трусил каждый раз. Даже тогда, в аэропорту, я не смог признаться в том, что ты мне нравишься, всегда нравился. Ты с ума меня сводишь, знаешь? А я просто трус. Я думал, что это пройдёт, если мы перестанем общаться, но я не выдержал и приехал обратно, как только закончилась учёба. Сону всё ещё не может до конца осознать, что произошло. Он касается его лица осторожно, как будто любое лишнее движение может уничтожить момент. Момент, который он запрещал себе представлять, чтобы не сделать больнее. Но он намерен проверить всё, чтобы наверняка. Сону целует его долго и медленно. Если его всё-таки оттолкнут, то он заберёт с собой хотя бы эту иллюзию тепла. Вместо того, чтобы оттолкнуть, Даниэль отвечает так же неторопливо, ловит каждое движение, слегка закусывает его губу и потом снова обезоруживающе улыбается, когда они прерываются. - Но имей в виду, Кан Даниэль, - говорит Сону, когда, наконец, приходит в себя. – Ещё раз тронешь мой телефон без спроса – придушу. - Там есть что-то погорячее? - Иди ты. Сону толкает его в грудь и делает шаг в сторону кухни, но пройти ему не дают. Даниэль как обычно решает повиснуть на нём, вешаясь на плечи. Сону притворяется недовольным, но в итоге смеется. Легко и звонко, впервые за долгое время не чувствуя мёртвого груза тайны и безнадёжности внутри.