Подопытная крыса
Свобода! Наконец-то, а нормальный размер делал эту новость ещё лучше. В гордом одиночестве он шёл, любуясь самим собой. В этот момент где-то сверху странный звук отвлёк его внимание. Странно, он думал, что один. Оглянулся, естественно, никого не было. Показалось, наверное. Пайтор не стал придавать этому большое значение и двинулся дальше, став лёгкой мишенью. Внезапная боль в шее заставила его вновь остановиться. Осмотрев себя, анакондрай увидел странный предмет, торчащий из его шеи — дротик. В глазах потемнело, тело стало тяжёлым, он рухнул на землю, и сознание потухло…***
Бесконечная тёмная пустота. Опять. Он тут же ринулся прочь, напрасно надеясь, что на этот раз ему удастся убежать, и он не проснётся вновь с бешено колотящимся сердцем, под темп которого он перестает дышать. Вскоре показалась какая-то светлая полоса. Выход? Ура! Но он еле заметно подрагивал. Серпентин замедлился, вглядываясь в серовато-зеленую даль, большими скачками приближающуюся к обладателю кошмара. Она будто бы исчезала в одном месте и появлялась в другом, и чем ближе, тем хуже, приобретая угловато-дёрганные черты. Теперь ясно — это не свет, это — толпа. Сотни и сотни худых до костей, пронзающих кожу анакондраев с остатками полусгнившей, свисающей местами плоти, многие без каких-то частей тела, вырванных голыми руками с корнем, оставившими после себя остатки растянутых кровоточащих культей, в которых ныне копошились мелкие, извивающиеся подобно пиявкам, опарыши. И абсолютно все без или со свисающими остатками из орбит глаз, двигались, как безвольно тянущиеся вслед за нитями марионетки в сопровождении гипнотически режущего уши гула, становясь по-секундно ближе. Пайтор бросился в противоположную сторону, назад во тьму, где эти уже существа его хотя бы не увидят, но каждая мелочь играла на стороне врага. Он бежал вверх по почти отвесному склону, скользкому даже под когтями. Сил хватало на победу в марафоне, однако обогнать его могло любое нечто. Стая была в паре десятков метров, когда гул стал различим. Разрывающий глотку и голосовые связки, в то же время безупречно синхронный хор, исполняющий гимн «Великой Змеиной Империи». И он был в шаге от того, что бы поддержать звучавшие у самого уха за спиной слова, однако он проснулся, и всё резко оборвалось…***
Чамсворт очнулся в совершенно другом и к тому же незнакомом ему месте. Это была абсолютно пустая белая комната огромных размеров с мягкими стенами, в которой не было никаких признаков цивилизации, это место больше напоминало коробку, чем комнату, и единственным, что отличало её от этой картонки, были огромное окно и дверь на недосягаемой высоте, почти под потолком. Именно это окно было спасением от кромешной темноты. Несмотря на довольно большое расстояние в нём отчётливо виднелся коридор, тянущийся куда-то в стороны, напротив же самой рамы была бетонная стена. Он хоть и привык сдерживать себя и нутром понимал, что бояться нечего, но всё же ему было, словно пойманному в клетку животному, страшно, как если бы стены двигались на него в желании раздавить, медленно переломав кости и залив пол кровью, или, как если бы он умирал здесь от голода и обезвоживания, пока все спокойно ходят по своим делам и никому он не нужен, и никогда не был, и не будет. Пайтору достаточно долго пришлось сидеть в гнетущей тишине одиночества перед тем, как его чуть не оглушил звук чьих-то шагов, приближающихся к нему. К стуку ботинок вскоре присоединилась тень, а затем за стеклом показался мужчина с планшетом для бумаги лет двадцати пяти — тридцати. На нём были тёмный свитер и белый халат, похожий на врачебный. Нижнюю часть тела было не видно. Дегтевого цвета волосы чуть не доходящие до плеч делали его и без того узкое лицо ещё длиннее. Ни одной интересной или запоминающийся черты, кроме по-жуткому странных глаз. Как и большинство из нас, если бы Пайтору было что разглядеть, наверняка эта деталь осталась бы незамеченной, но теперь она очень его заинтересовала. Никогда до этого он не видел настолько фальшивых глаз, они были как у куклы, как два стеклянных шара, на которые надели линзы. Они прекрасно вращались в орбитах и моргали, но в них не было ни единой эмоции, зрачок не менял периодически свой размер, как это обычно бывает, радужка, казалось, вообще отсутствовала. Заметив анакондрая, человек взял планшет и сделал запись, после чего продолжил наблюдение. Вновь наступила тишина. Серпентину очень не хотелось контактировать, а тем более доверять этому учёному, однако, кроме них двоих никого не было, и ему пришлось сделать первый шаг. Он попытался прокричать тому что-то, но вышло лишь непонятное мычание. Сложно устроенный и сделанный прямо под его голову намордник, похожий на собачий, мешал нормально открыть рот. Показать желаемое жестами тоже не получилось из-за смирительной рубашки, а вот встать и передвигаться по камере к его удивлению можно было свободно. За неимением ничего лучшего он вышел на середину комнаты и стал ждать, толком сам не зная, чего. Через мгновение учёный сделал ещё одну запись, опустил руку за пределы окна и, судя по движению, что-то нажал. Пол камеры засветился белым светом так ярко, что на секунду ослепил заключенного, уже успевшего привыкнуть к темноте. Угасал свет куда медленней, секунды, может, за три, и, чем тусклее он был, тем больше от едва заметного до невыносимого нарастало ощущение, будто со всех сторон его пронзают тонкие длинные иглы. Учёный, ни капли не сменивший равнодушного ледяного взгляда, молча смотрел на то, как подопытный корчится от боли, кидаясь к стенам, не имея возможности даже кричать, в то время, как его с силой бьет током. В глазах Чамсворта постоянно что-то мигало, ни одна из частей тела нормально не слушалась в неконтролируемой сильной тряске. Что бы он ни сделал, боль везде его преследовала и становилась всё сильнее. Внезапно всё закончилось, и Пайтор без сил упал, потеряв сознание. Так закончился первый день. Тогда он ещё думал, по своему обыкновению, что это ему либо почудилось, либо так почему-то и должно быть, и завтра он узнает ответы, если не на все, то на большинство вопросов, спокойно обсудив детали, только всё пошло не по плану. Словно застряв в одном дне, раз за разом, без перерыва, каждое последующее пробуждение сопровождалось нечеловеческими по жестокости разнообразными пытками, записями в планшете и неживым безотрывным взглядом. Анакондрай пытался хоть как-то поменять ход событий, но всё было тщетно. Он сотню раз снимал смирительную рубашку и намордник, безуспешно пытался сбежать, цепляясь когтями за стены, ткань на которых тут же рвалась, и он вновь опускался на пол. «Это слишком ужасно, чтобы быть реальным, так не бывает, это сон, никто и ничто не может взять и забрать так кого-то, меня скоро найдут и спасут. Это скоро закончится!». В первое время Пайтор был полон надежды на конечный хороший исход, ведь действительно не может быть, чтобы его оставшаяся жизнь и планы были стерты, будто их и не было никогда в мгновение ока и он сойдет в этом месте с ума, прожив хоть и вошедшую в историю, но по сути совершенно бесполезную жизнь, в которой все лица кроме его собственного или были его врагами, или не держались рядом с ним больше пары недель, или им было плевать на анакондрая. Позже что-то в голове подопытного стало постепенно ломаться, и вместе с надеждой исчезал рассудок, затормаживая мысли и понимание происходящего, что заставляло по нескольку раз прокручивать одни и те же невыносимые воспоминания, чтобы понять из них хотя бы малую часть. Страх же подступал всё больше Чамсворт убеждался, что его худшие помыслы о его судьбе из фантазии переходят в настоящее и вот-вот доберутся до него. Лишь раз за всё время Пайтор заметил изменение в распорядке дня. В самом кошмарном из них. Когда учёный пришёл в этот раз, его поведение не отличалось от его обычного неживого состояния: он как всегда что-то нажал или повернул на панели. Сейчас засветилась стена позади анакондрая, и, отъехав в сторону, показала огромную железную, как паучью лапу, на конце которой был шприц с ярко поблескивающей внутри черно-фиолетовой тягучей жидкостью, и длиннющей тонкой иглой. Пайтор не смог увернуться от неё, и в его шею вылилась отвратительно холодная густая дрянь, чётко чувствующаяся под кожей, вызывающая такое количество пробирающей до кончиков пальцев неприязни, что его стошнило бы, не будь он голоден и истощён уже который день. Это ощущение быстро прошло, но на замену ему пришло нечто похуже. Чувство было похоже на настоящую агонию, в нём, словно, смешались все виды боли, как физической, так и душевной, и они в непредсказуемом порядке с каждым разом быстрее сменяли друг друга так, что в конце концов стало казаться, будто они все присутствуют одновременно. В жизни анакондрая было много моментов, когда он хотел умереть, но те и близко не стояли с нынешним. Он был готов отдать всё, только чтобы это закончилось, и уже нет дела, как именно, но перед тем, как опять отключиться от болевого шока, уже падая спиной на пол, закатывая глаза, он заметил, что человек за окном изменился в лице. Он улыбался, и нет ни в нашем, ни в их мире ни единого слова, способного достаточно точно описать такую улыбку. Во весь рот, до такой степени широкая, что создавалось ощущение, будто она рассечёт голову владельца на две части, и с такими острыми уголками рта, что кажется, их разрезали как-то без крови ножом или, что резиновую маску, а точнее, её рот растянули прищепками. На этом диком оскале даже не было губ, а зубы были слишком ровными и белоснежными, чтобы принадлежать обычному человеку, и теперь не только глаза, но и всё лицо учёного показало свой истинный облик. Фальшивый, нечеловеческий, уродливый и ужасающий до седых волос облик. Только сейчас Пайтор понял, насколько был глуп и невнимателен. Всё происходящее в этой лаборатории не было и не могло быть нормальным! Где логика?! Где другие работники этой организации?! Почему все движения этой сволочи такие точные?! «Какого Оверлорда они лечат меня после каждого эксперимента, но не дают даже еды и воды?! Никакие нормальные люди так не делают!» — один из многих безответных его вопросов. Эксперименты продолжались, но на сей раз анакондрай стал приглядываться к тому человеку, конечно, если это правда был человек. Движения того были точны на математическом уровне, также как и их последовательность до миллисекунды, оставляя лишь частоту дыхания неидеальной. Через пару дней серпентину стало ясно и то, что опыт с тем шприцом не был случайным. С того дня его ощущения изменились, к боли прибавилось кое-что ещё, и стоило теперь анакондраю увидеть кровь, как его глаза тут же начинали болеть, он мог, не контролируя себя, делать какие-то движения, притом будто бы они были не рефлексом, а некто делал их за него. Поначалу эти движения были весьма неуклюжими, однако вскоре стали неотличимы от настоящих и даже намного лучше их. Сила серпентина заметно возрастала, реакция становилась быстрее, а скорость больше, и всё при учёте того, что он и так во многом был совершеннее обычного человека. И хотя это было большой привилегией, состояние Пайтора по-прежнему ухудшалось, пока не случилось нечто из ряда вон… В очередной раз приходит живодёр, в очередной раз и уже давно без всякой гордости или чувства достоинства, подобно котёнку, которого дворовые хулиганы загнали в угол, и сейчас начнут мучить бедное животное себе на потеху, Чамсворт стал биться в отчаяньи и панике, даже не дожидаясь яркого света, и когда от пола вся комната озарилась, став ещё белее, а он свернулся у стены, приготовившись к нестерпимой боли, вместо оружия, железных клешней или чего-то ещё, чем можно пытать, из пола выехал лишь странный на вид ящик. Анакондрай был в самом крохотном шаге от нервного срыва для новой попытки суицида, несмотря на то, что с ним ещё ничего плохого не случилось. А вдруг это бомба, вдруг это приманка, вдруг там отрава или смертельный газ, или еще чего похуже?! «Нет, нет, нет, нет, нет!!! Даже думать не хочу, я к этой штуке не приближусь!» Но время идёт, Пайтор, ты же не сможешь прятаться вечно, ты хочешь всё же узнать, что там, ведь, не узнав, ты останешься на одном месте, а пустота, где совсем ничего нет, куда хуже, чем хотя бы присутствие боли. Он окинул металлическую чёрную коробку со светящимися гранями уставшим дрожащим от нервов измученным взглядом и стал еле слышно, останавливаясь и оглядываясь через каждый метр, подобно кошке, припав к земле, подкрадываться к неизвестности. Оказавшись на вытянутой руке от цели, Чамсворт вновь остановился. Так страшно даже прикоснуться! Но, недолго думая, он всё же решился и в ужасе отпрыгнул, когда ящик стал открываться. Из него струился такой же свет, как и от стены или пола, разве что более тусклый. Настал момент истины. Анакондрай вновь стоял перед выбором, самые разные мысли заполонили его голову о том, сможет ли он вынести то, что ему предстоит увидеть, будет ли это концом или началом чего-нибудь нового, станет ли его жизнь от этого хуже и изменится ли вообще. В конце концов, он пришел к выводу, что хуже, чем сейчас, уже быть не может, и осмелился заглянуть внутрь. Изумлению и непониманию его не было предела, ведь вместо всего, на что серпентин мог рассчитывать, там было маленькое странное существо. Пайтор тут же откинул первую мысль о том, что оно было мертво, заметив тихое дыхание и еле уловимые подрагивания. Немного необычный, но ничуть не отталкивающий вид существа выбивал его из рамок точной логики, твердо уверенной в том, что это ни что иное, чем человеческий младенец. В этом ребёнке было не только наличие настолько маленького размера, что он мог бы легко уместиться у анакондрая в ладонях, и на зависть большие глаза, но и что-то большее, особенное. А впрочем, может быть, все дети такие, Чамсворт никогда к ним не приглядывался, да и видел редко. Рядом с ребёнком лежал планшет для бумаги, к которому был прикреплён всего один лист. Подопытный взял его и начал читать.«СВИДЕТЕЛЬСТВО О РОЖДЕНИИ: родилась (раса-человек) 18 марта, место рождения Ниндзяго городская клиника №3».
Все остальные строки пустовали, ни слова ни про мать, ни про отца, ни даже про город, одна страна. Впрочем, история девочки ему не сильно была интересна. Возникал лишь вопрос, зачем она ему? Мужчина никак не реагировал на вопросительный взгляд Пайтора и делал то же, что обычно. Предоставленный сам себе, серпентин вновь переключился на малышку. Она выглядела такой хрупкой, что он невольно задался вопросом, как маленькие люди вообще выживают. Теперь, более уверенному, ему стало понятно, что он вновь стоит на месте, а история должна продолжиться, но что надо делать? Действие определенно должно быть связанно с ребенком. «Хорошо. Просто надо быть аккуратным». Чуть трясущаяся рука стала медленно приближаться к спящей малышке. Как лепесток розы, такая же румяная и нежная, не дай Первый Мастер когтем поцарапать или ещё что, будто стоит к ней лишь притронуться, и она тут же разобьётся на тысячу маленьких осколков. Когда палец почти достиг девочки, она внезапно стала подёргиваться. Серпентин неожиданно для себя отдёрнул руку. Малютка открыла сонные глаза и оглядывалась, пока не наткнулась на анакондрая, их взгляды встретились и они оба застыли в недоумении. «Почему её голубые глаза не зажмуриваются от ужаса? Почему она вместо громкого плача просто смотрит на меня? Почему она меня не боится? Любой, кто видит меня, со слезами на глазах убегает или хочет убить меня, как если бы война продолжалась и по сей день. Что с ней не так?!» Чувство, что он испытывал в этот момент, было необъяснимым, однако ему почему-то не хотелось, чтобы оно его покидало, хотя ранее всегда был недоверчив к новым ощущениям. Эта паранойя была с ним с самого детства и никогда не оставляла, так что отторжение непонятных эмоций он выполнял уже почти рефлекторно и сегодня он впервые пытался с этим бороться. Но в нём не всегда был эмоциональный аскетизм, отторгающий и выдвигающий всё, что не вписывалось в тогдашние, установленные и разрешённые переживания из его сердца и сознания. Девочка, судя по всему, испытывала к змею настоящий интерес и внимательно его разглядывала, а он в свою очередь чувствовал то же самое. Никто не заметил, как учёный вновь изменился в лице. Он был раздражён, нет, не так, он был просто в бешенстве: настолько, что сломал свою ручку в руке. Он с размаху стукнул по кнопке, и дверь камеры открылась, предварительно построив из стены лестницу до пола. Пайтор тут же бросил предмет своего интереса и стал, не отрывая взгляда от спускающего к нему ворчащего кошмара, пятиться назад, но на полпути человека отвлекли. Из двери по пояс выглядывала девушка с каштановыми волосами, в очках. — Сэр, уже готово! — Уже? Замечательно, — ответил учёный, перед тем, как уйти куда-то влево, вслед за девушкой. Это был первый и последний раз, когда он видел здесь кого-то кроме учёного. Серпентин стоял неподвижно, пока звук шагов совсем не стих, и не мог поверить своим глазам. Дверь! Она открыта! Забыв обо всём, он ринулся к выходу. Он наконец освободится, после стольких дней заточения! И вдруг осунулся и оглянулся, уже стоя в проёме. «Что будет с ней?»…