Ещё одно утро

Над песчаными красно-желтыми горами снова туманная дымка от невыносимой жары. Ни облака нет на небе, чтобы укрыться от солнца. Десять часов утра, а печёт просто невыносимо. Я сижу, укрывшись в тени от небольшой постройки и тяну предпоследнюю сигарету из пачки. Кто знает, может она станет моей последней в это утро. Молодняк недалеко от меня пинает импровизированный мяч, шумно и весело кричит, кто-то шутливо ругается на своих же. А я смотрю на них и невольно, от одной мысли раздуваю целый монолог. «Для чего мы здесь вообще? Этот песчаный и огненный Афганистан делает из людей мертвецов телом и душой. А как мы рвались сюда в самом начале? Для нас все это было долгом помогать нашим братьям-соседям. Знали ли мы тогда, что солдаты всего лишь пешки в чьей-то несправедливой игре? Нет. Мы тянулись помогать стране, которая упорно шла по своему пути и мечтала цвести, но которая за десять-девять лет превратилась в адское пекло враждующих государств. Любая война имеет своё разрушительное свойство. Для чего и за что сражались наши деды и отцы в Великой Отечественной войне? За свободу страны и своих потомков, за освобождение от гнёта тех, кто бесцеремонно ворвался к нам и стал крушить всё, убивать, заставляя страдать несколько поколений. А за что сражаемся мы? За что мы воюем, теряя своих пацанов и девчат? За что воюем, заставляя страдать и волноваться наших жен и матерей?..» Я почти докурил сигарету и заметил, что при всех этих мыслях я затягиваюсь ею сильнее. «Интернациональный долг! Так нам твердили с экранов телевизоров, вещали по радио, писали в газетах. Под таким же лозунгом нас отправляла сюда, в Афганистан. Так нам твердили наши старшие офицеры и начальники. А ведь они знали и понимали, на что обрекают нас. Они знали и ничего не говорили нам. Младшие офицеры готовили своих бойцов, желторотиков; пацанов, которые пару месяцев назад оторвались от своих мамок и пошли в армию. Нас всех первым делом кинули сюда. Гражданские тоже рвались сюда, ведь это было престижно помогать другой стране. Мы все воодушевленные поступками своих отцов в годы войны сорок первых-сорок пятых годов, тоже не могли поступить иначе… А как получилось на самом деле… И ведь не исправишь ничего…» Слышу, благим матом орёт, капитан Савельев. Ищет меня. А меня не видно. Так хотелось побыть одному в это утро. Вот же гад ты, Савельев, такое утро испоганил. Бросаю сигарету на жаркий песок под ногами, выхожу из-за постройки. Снова материт меня, подходит ко мне. Дааа, умеешь ты преподносить дурные вести, капитан. По связи передали, что надо готовиться к бою. А нам ведь некуда деваться, мы не имеем права отступить. Киваю головой, иду к ребятам. В сторонке, подставив на несколько секунд своё лицо солнцу, стоит сержант Алимов. Куда ему? И так черный, как смоль волосами притягивает лучи к себе. Первым делом интересуюсь счётом игры. Он ухмыляется и говорит: пять-три и не в пользу команды противников. Да какая же там команда (издеваюсь в сердцах): четыре на четыре бойца. Вот футбол на гражданке да. Эээх, всё бы отдал чтобы покричать на трибуне. Небольшой инструктаж пацанам. Больно смотреть на них, на их загорелые, а местами и обгорелые тела, худые, болезненные… Всегда кажется, что новый бой сотворит со всеми злую шутку, хоть они уже выстояли в трёх. Все до единого. Все до единого вернулись живыми, разве что Алимова зацепило в руку и еще совсем зеленого Бахтина по касательной в ногу. Неделю, как прибыл, попал в «жаровню», повизжал во время боя, даже потом всплакнул за постройкой после боя, чтобы никто не видел, но зато двоих душманов отправил на тот свет и жив остался. Удача бывает редко. Ох, как редко… Сержант свистнул ребятам, те сразу прекратили игру. Они уже по нашим лицам знают, что надо готовиться. Идут к постройкам и шутят, кто-то умудряется оседлать товарища и добраться таким образом. А я подхожу к оставленному мячу, киваю в сторону ворот Алимову, тот встаёт в ворота. Разбегаюсь и бью ногой. Гооол! «… Каждый раз такие новости заставляют меня вздрагивать, и я начинаю думать о своих. О Зине, жене, которая, когда я отправлялся сюда, верила и в меня, и в мой долг; о детях, Стёпе и Лизе. Не станет меня, что же они будут делать. Они-то еще не знают, что их папка тут по горам людей убивает. Зина писала, что в школе им некоторые завидовали, когда они рассказывали, что делает их отец, офицер. А сама, знаю, плачет по ночам в комнате тайком от детей, чтобы они не знали ничего. А я пишу, что ей не о чём беспокоиться, что у нас здесь всё хорошо. И вот сейчас я весь погруженный в мысли, думаю, что надо выстоять не только самому, а чтобы и жена, и дети увидели меня снова, и сделать так, чтобы пацаны вернулись домой живыми и их встретили родные. Здесь страшно, а отступать некуда. Уйдешь? Всё! Ты с клеймом. Ты враг. Не убил пленника? Враг. А ведь и убивать уже тошно. Для чего мы вообще пришли в этот мир? Разве для этого? Бросил оружие в бою, забился за валун и скулишь? Враг! Ты всюду враг. Ты враг для врагов, ты враг для своей страны и самому себе… Не каждый может направить автомат и спустить курок. Но со временем к этому привыкаешь. В действительности привыкаешь. И после уже нет сомнений всадить пулю или нет безоружному пленнику… Отчего же мы стали такими жестокими?.. Страшно не только там, где убивают, страшно и там, где убиваешь сам. Пустил снаряд с вертушки на кишлак… А там ведь люди! Люди… Там такие же люди, как и мы. Там такие же братья и сёстры, там жены, матери, дети. Снаряд летит, чтобы уничтожить главаря душманов, но с тем он стерёт с лица еще пару десятков жизней… Жаль всех. Даже животных. С этим не смириться никогда. Ты приходишь к ним в кишлак за едой, а они без разговоров вынесут тебе. Им неприятно, но они не могут по-другому. Это их культура, не могут они отказать гостю, хоть он с автоматом на плече. А мы уходили и смеялись, жуя их тёплые лепёшки, или посидев у них и выпив пиалу чая. А после… А что после? А после никто и не знает, что многих к стенке. Сразу всю семью. Свои же своих, что впустили врагов в дом и дали им еду. И ведь знали, что это последнее их гостеприимство… И от этого тошно… Тошно от того, что убивают твоего бойца, совсем зеленого, или друга, товарища по оружию, а потом приказом весь кишлак под чистую… со всеми, кто там есть. А за что? Наказание или пример того, что МЫ можем сильнее?.. И больно, и обидно за себя, свою армию за то, что многие прибывшие, не выдержав и месяца старались угодить в санчасть. На что только не ухищрялись. И пусть уйдёт больной домой через пару недель, но зато живой. Зато живой: в тёплой постели, сытый и довольный и лишь по телевизору и радио слышит, что идёт война не дома. Смеётся и говорит всем, что был на войне, выдаёт как быль то, чего не было, ни разу не подержав автомат в руке и не побывав в бою. Вот таких надо к стенке. Таких не жалко. Может быть, схвати он пулю, останется в живых смелый парень и потом у него будет всё хорошо. Но это как хороший сон. Такого не бывает… к сожалению. Да много чего происходит здесь о чём говорить стыдно и не нужно. Много всего есть среди нас офицеров, солдат в обычном дне на чужой земле, и выносить сор не стоит, а ведь так хочется… И о девушках и женщинах хотелось бы сказать хорошее, но не о каждой получается. Прибывает молоденькая хорошенькая, а старшие офицеры вокруг вьются, предлагают то, чего нет у солдат: и еду хорошую, и постель удобную, и жизнь спокойную… Но какой ценой… И ведь соглашаются. Не все, но соглашаются. Мужики называют их непристойно, а иначе никак. Продалась за сытую и спокойную жизнь. И даже глазом не ведёт. Злые мы все здесь стали. А другие… Другие ни за что и никогда, хоть и уставшие, голодные… Видел раз девочку, совсем молоденькую в восемьдесят четвёртом. Спрыгнула на разгоряченную от солнца землю, как прилетела, а меня в дрожь бросило (но никому показывать такое отношение не стоит). И всё терзался я мыслями о том, что она старше моей сестрички всего на пару лет. Что же ей там наплели у нас, зачем сюда забросили. А потом узнал, что сама захотела. Что брат вернулся калекой, отговаривал её, материл, обвинял и её, и себя, и страну нашу. Но сделать ничего не смог. Боялась, что не простит он её. Отважная девчонка. Цыкнул на своих, пацанов, чтобы не смели трогать её. Всё-таки она еще и медсестра. Под разрывающиеся снаряды лихо латала ребят. А потом… А потом «раз!» и не стало её. Утром была веселая, а к вечеру… Вспоминать страшно. Вернулась на гражданку в цинке… Ох, боюсь даже представить, что творилось там… Невозможно всё это пережить, невозможно всё это осознать и принять. Никогда и нигде. И на том свете будешь вспоминать… Так зачем мы здесь? Для чего и кого мы в этом жарком Афгане? Кругом вопросы. Ответы есть, но лишь оправдания – за мнимый долг, за товарищей, за себя, друзей… А итог?..» Через пару часов, навьючив на себя автоматы, патроны, гранаты мы выдвигаемся к месту. Снова шутят и смеются ребята, но знаю, чтобы не думать о том, что могут погибнуть во вражеском огне. Кто идёт молча и не знаешь даже о чём он думает? Может о родителях или девушке? А может о самом хорошем дне в своей жизни. Или о своей несбывшейся мечте, которая так и останется недосягаемой. А может, прощается с жизнью или молиться за неё. Достаю пачку с сигаретой. А ведь осталась одна. Угрюмо глянув на неё, пихаю пачку обратно в карман. Погоди старлей, говорю себе, пригодится ещё она тебе… Пригодится…