Завтрак в лесу

Жарить блинчики на костре — занятие не самое удобное, но за годы разбойничьей жизни и скитания по лесам Гаскон успел достичь в этом деле если не мастерства, то хотя бы неплохого умения. В глубине души Гаскон считал, что блинчики — самая разбойничая еда, какую только можно придумать. Жареную дичь и ворованный эль в надтреснутых бутылках оставьте скоя’таэлям и обнищавшим воякам-темерцам, скатившимся до мародерства — этим утром Гаскону хотелось чего-нибудь поблагороднее. Блинчики за благородную еду вполне бы сгодились, с этим даже Йорвет спорить не стал. Крынку с молоком они утянули в ближайшей деревне, подождав, пока доярка ненадолго отвернется, муку стащили там же на мельнице (чуть-чуть отсыплем из мешка, они даже не заметят!), соль у Гаскона в запасах имелась, а что до яиц… — Объясни, почему я должен это делать?! — вопрошал Йорвет, нарезая круги по лесной поляне, где они остановились. — Это же тебя прозвали старым лисом, — возражал Гаскон. — А лисы всегда грабили курятники. — Лисом меня прозвали за хитрость и коварство! А не за разорение курятников. — Йорвет, ну блинчиков-то хочется, — не отставал Гаскон. — Ты сам-то когда последний раз их ел? Йорвет остановился, запнувшись об выступающий корень, глубоко вздохнул и как-то разом опечалился. — Давно когда-то, — сказал он. — Месяцев семь или восемь назад. Так и не вспомню сходу. — Вот видишь, — заметил Гаскон. — Этак и совсем озлобиться недолго. Ты вообще, когда нормально ел последний раз? Йорвет погрустнел еще больше, опустил голову, убрал руки за спину и ненадолго прикрыл свой единственный глаз. Гаскон сел на траву и откинулся на ствол раскидистого дерева. Раннее утро в лесу выдалась очень тихое и солнечное, только птицы щебетали, как сумасшедшие. Даже ветра не было, насколько было спокойно — весь лес был пропитан умиротворением, и только Йорвет со своими протестами и взрывами эмоций нарушал эту идеалистическую картину мира. — А почему ты, собственно, сам не можешь это сделать? — спросил он. — У тебя же всяко лучше получится. — Ушастый, не дури! Где ты видел, чтобы благородные разбойники — кобели из Спаллы! — грабили курятники? — Благородные разбойники! — фыркнул Йорвет. — Собаки вы помойные, а гонора как у темерского короля! И вообще, лисы и собаки — это почти одно и то же. Гаскону очень захотелось отпустить в адрес эльфа какую-нибудь ядовитую шуточку, но за такое безобразие можно было получить стрелой в глаз, и он невероятным усилием воли сдержался. — Лисы — это не собаки! — ответил Гаскон. — Да, псовые. Но не собаки! И вообще, чем обзываться, сбегал бы уже. Если принесешь побольше, я тебя накормлю. — Еще бы ты после этого меня не накормил! — До отвала! — подмигнул Гаскон. — Я очень голодный. Гаскон засмеялся, подошел к Йорвету и похлопал его по плечу. — Знаю, друг, знаю. Иди уже. А я пока костер разведу. И вот теперь Гаскон, сидя на поваленном бревне и склонившись над походной чугунной сковородкой, занимался своим самым любимым делом после разбоя и отпускания ехидных шуточек. Зачерпнуть теста из котелка, аккуратно вылить на сковородку, легким движением руки наклонить сковородку в разные стороны, чтобы тесто разлилось ровным тонким слоем, подождать, пока схватится, поддеть лопаточкой, перевернуть… Приготовление блинчиков Гаскона всегда так увлекало, что он не замечал ничего вокруг, а потому он не сразу услышал, как Йорвет сел рядом с ним, достал флейту и принялся что-то наигрывать. — Что это? — спросил Гаскон. — Да так, — Йорвет опустил флейту. — Услышал когда-то песенку, мотив запомнился. — Дай угадаю: что-то о величии эльфов и о том, какие люди сволочи. — Ненавижу тебя, — фыркнул Йорвет. — Я знаю. — улыбнулся Гаскон и покосился на уже готовые блины. — Блинчик украдешь? — Подожду, еще горячие слишком. Гаскон кивнул и вновь склонился над сковородкой. Йорвет снова поднес флейту к губам и заиграл тот же незамысловатый мотивчик. На крышке от котелка, служившей тарелкой для блинчиков, уже собралась приличная стопка, когда Гаскон поймал себя на том, что подпевает. — Так о чем песня-то? — О любви, — ответил Йорвет. — Ладно врать-то, — отмахнулся Гаскон. — Всяко не о любви, мотив слишком веселый. — Ладно, не о любви. О ненависти. Хотя и о любви тоже. — Это как? — Ну, это… — протянул Йорвет, призадумавшись. — Это когда ты кого-то ненавидишь так сильно, что убить готов… — Потому что он, как ты любишь выражаться, dh’oine, а ты весь из себя скоя’таэль? Йорвет на секунду отвернулся, но Гаскон успел заметить, что на его скуле, не прикрытой банданой, проступил легкий румянец, и он готов был поклясться, что ему не померещилось. — И это тоже, — сказал Йорвет, — но вообще-то я о другом. Я о том, что он мало того, что dh’oine, так еще и тип просто невыносимый. Не уважает тебя, заставляет унизительной работой заниматься… — Типа ограбления курятников? — усмехнулся Гаскон. — Вот шел бы ты!.. — взвился Йорвет. — Подальше бы куда-нибудь. Я тебе о серьезных вещах, а только и знаешь, что меня передразнивать. Знай, собака ты помойная, только из-за того, что ты со мной делишься едой, я тебя все еще не подстрелил! — А я думал, ты чувствуешь во мне родственную разбойничью душу, — продолжал Гаскон веселиться. — Ладно, прости. Так что там дальше? Йорвет фыркнул и отвернулся. Встал с поваленного бревна, обошел вокруг костра, размышляя о чем-то своем, о лисьем, потом вернулся на бревно и сел к Гаскону боком, откинувшись спиной на его плечо. Принялся вертеть флейту в руках. Зачерпывать из котелка Гаскону стало не очень удобно, но теста оставалось максимум на пару блинчиков, и он решил не возражать. Несколько минут тишину солнечного утра в лесу нарушали лишь далекое пение птиц и шипение теста на сковородке. Когда Гаскон уже дожаривал последний блинчик, Йорвет все же соизволил заговорить. — Так, на чем я остановился? — На том, что этот гадкий dh’oine совершенно невыносимый тип. — Вот да, он совершенно невыносимый, и ты давно бы его подстрелил к чертовой матери, потому что туда этим dh’oine и дорога, но подстрелить ты его не можешь, потому что… — Потому что у него есть блинчики? — не удержался Гаскон. Он ожидал, что эльф сейчас вскочит, начнет ругаться на чем свет стоит, но Йорвет неожиданно промолчал. Убрал флейту в карман, глубоко вздохнул и покосился на сковородку. Гаскон снял сковородку с огня и переложил последний блинчик на тарелку. — Все бы тебе смеяться, — фыркнул Йорвет. — Я голодный, между прочим, а ему смешно. — Ешь давай, лис голодный, — сказал Гаскон. — Кстати, если залезешь в мою сумку, у меня там горшочек с медом есть. — Да ладно, где взял?! — На пасеке в соседней деревне стащил. — Сам стащил, конечно, так я тебе и поверил. — Друг по прозвищу «Лис» у меня есть, а вот друга по прозвищу «Медведь» не нашлось, — Гаскон засмеялся и придвинул тарелку к Йорвету поближе. — Пришлось самому воровать. — Погоди, — сказал Йорвет. — Ты же когда-то говорил, что ты не любишь мед. — Ну да, говорил, — пожал плечами Гаскон. — а что? — Ты украл его для меня? — Ты не болтай, а ешь давай, — усмехнулся Гаскон. — Ты же, вроде, голодный? Гаскон потянулся к сумке сам и достал маленький горшочек с медом. Йорвет тут же выхватил его у Гаскона из рук, сел поудобнее и притянул тарелку к себе. Следующие несколько минут тишину солнечного утра в лесу нарушали лишь далекое пение птиц и негромкое чавканье. — Ну что, все еще хочешь меня пристрелить? — Если ты про песню, то я не тебя имел в виду. — Ну, конечно, ладно врать-то. — Вовсе не тебя! — Сыграешь мне ее целиком? — Я подумаю, — усмехнулся Йорвет. — И, кстати, предупреждаю, если ты промедлишь еще немного, останешься без завтрака. Гаскон подхватил три блинчика с тарелки, свернул их вчетверо, чтоб удобнее было держать, отошел от костра и снова устроился на траве, откинувшись спиной на ствол раскидистого дерева. С наслаждением потянулся, разминая затекшую спину, вслушался в тишину леса и далекое пение птиц. — Тебе трех блинчиков хватит? — удивился Йорвет. — Учти, я все остальное съем. — Ешь, старый лис, — улыбнулся Гаскон. — Зря ты, что ли, курятник грабил.