Поспорим?

— Да я тебе руку на отсечение даю, что он будет непреклонен, как скала. Это же Коваль, мать его! Не поставит он тебе автомат! — Мой лучший друг пытался вдолбить в меня истину, которая была понятна, как то, что небо голубое, солнце шарообразной формы, а наш препод по квантовой физике — полный козел. — А я тебе говорю, что я выучил весь его материал: матрицы, векторы, теорию относительности, чтоб ее. Да я ему диссертацию по ним напишу! Поставит он мне автомат, Лех, я материал на пять знаю! — А если нет? Стипуху на следующий семестр не выплатят, за пару четверок, — скептически сложил он руки на груди и прищурился. Ну шельмец, с толку меня сбивает своими вечными опасениями. А я, может, в себя поверил. Вот так пришел в один день и захотел гранит наук грызть. На последнем курсе за голову взяться! — Саш, да он реально тебя завалит… — Пашка слез с подоконника. — Ну, у вас вечные баталии. Ты бы хоть сбавил обороты, когда называл его Гестапо. — Да тьфу на вас, друзья еще называются, — я как-то приуныл, вспоминая прошлую неделю и наш с Ковалем конфликт. Он меня бараном обозвал. Ну вот и я его в отместку —Гестапо. Очень даже подходящее прозвище. — Короче, если он залупится, ты предложи ему у него отсосать, — Паха заржал, выкидывая очередную «интеллектуальную шутку». — Да максимум он его на хуй пошлет, — подхватил Леша. — Наш Сашуля слишком не в его вкусе. Если только сиськи себе отрастит, — парень положил руку на мое плечо, а я попытался вывернуться. — Чего это ты оскорбляешься? Может, еще как в его. За ним вон и парни ухлестывают, дай боже. — Ну и где все эти парни? — начал карикатурничать Леха. — Отшиты и опозорены, — правота была на его стороне, но я не хотел отступать. — Может, я особенный… — А давай поспорим? — А давай! — меня уже нещадно несло, хоть я и знал, что ничем хорошим наши споры обычно не заканчивались. Но в наших дебатах, как в бою. Струсил — значит не мужик. И откажись я сейчас, меня потом месяц в это мордой тыкать будут, как котенка в его фекалии. — Тогда спорим, что ты не сможешь развести его на секс. — Да как два пальца об асфальт. Разведу! — пошел я в наступление. — Он еще умолять меня будет! — как там говорят? Язык мой — враг мой… Я просто не понимал, что вообще несу. Зачем я сам себе подписываю смертный приговор, под каждым словом оставляя автограф?! — По рукам, — наш скреплённый узел разбил Паха. — Готовь бабки. — Губу закатай, а то по полу возится!       Очередь двигалась медленно, а меня мандраж охватывал, с головы до ног. Вот люблю я влипать в задницу из-за своего поганого языка. Мне только повод дай поспорить, как я сразу же оказывался в деле. Нагрубить преподу? Да запросто! Сорвать пару? Да без базара! Подкатить к Ковалеву Андрею Максимовичу? Легче простого!       Я из того разряда людей, которые сначала что-то делают, а только потом думают, что вообще натворили и нужно ли это было.       И вот сейчас я костерил себя на всех языках мира, что ввязался в это поганенькое дельце, совершенно не зная исхода всего этого. Это вам не просто за партой похихикать или кинуть очередную бесящую шутку на растерзание Ковалю. Это уломать самого недоступного препода в универе!       О его статусе в отношениях неизвестно было ничего и никому. И если даже появлялись какие-то слушки, виновник сего обсуждения пресекал их на корню, полностью отрицая свою сопричастность. А что его подвозили к универу каждый раз на новых тачках, коробило любого уважающего себя парня. И все терзались в догадках, кто это может быть. Кому так повезло?! Его предпочтения в партнёрах волновали даже самых пассивных студентов, которым априори было плевать на интрижки и сплетни, творящиеся вокруг них. Он был темной лошадкой в темной лощине. И от этого интерес только усиливался.       К слову, он был тем еще скотом. Не ходишь на его пары — на экзамен даже не пустит, можно и нос не совать. Устраиваешь с ним перепалки — позорит тебя перед группой, придумывая разные оскорбления и шутки. Не пишешь лекции — на зачёте выдерет по самые гланды своими заумными терминами. И только попробуй не кивать ему в знак согласия. В общем, тот еще тип неизвестного происхождения.       Но как всем известно, на мудаков и уродов западаешь самых первых. Не знаю, как остальных студентов, но меня его надменность и нежелание идти на компромисс выбешивала до дрожи в руках. Характер — это просто что-то с чем-то, любой испанец нервно курит в сторонке, диву даваясь его вспыльчивости. Мне иногда казалось, что в нем живет два человека, одного из которых хотелось убить. Но при этом он мог очаровывать своей харизмой, влюбить в себя безвозвратно и заставить слушать его с открытым ртом.       И я часто думал, что же в нем такого цепляющего, в этом его патологическом недружелюбии и ненависти ко всему человечеству. А потом он облизывал пересохшие губы, проходился глазами по тексту, сглатывал, что был виден дрожащий кадык. В те минуты как наваждение накатывало, и я понимал, что это была красота… Природная такая красота, цепляющая на крючок, как рыбу на наживу. И длилось это ровно до того момента, пока он снова не поднимал свой взгляд, окидывая аудиторию пренебрежением.       При этом он был настолько сексуальным этой своей манерой быть на голову выше всех студентов, говорить со всеми властно и непримиримо, что девочки со всех курсов до какого-то сумасшествия мечтали оказаться в его койке. И не только девочки, скажу я вам. Были и самые отчаянные, которые прям на глазах клеили Андрея Максимовича, и несомненно получив от него грубый отказ, пристыженно не показывались ему на глаза ближайшие пару месяцев, а потом все затихало, возобновляясь в былую цикличность.       Нас с парнями забавляла такая непосредственность всех влюбленных и отвергнутых им, хоть мы и признавали, что он хорош собой, и где-то глубоко в душе даже уважали и завидовали. Всегда выглаженная рубашка с накрахмаленным воротом. Чёрный пиджак, нисколько не портящий бесподобную фигуру. Встреть я его на улице, ни за что бы не поверил, что он читает лекции по квантовой физике. Волейболист, пловец, тренер, но точно не педагог.       Коваль не выглядел на свои двадцать девять, относясь к категории вечно молодой и независимый. И этой своей особенностью еще больше соблазняя сердца разных возрастов и полов, закладывая личину тихого обожания. И дополняли весь его шарм бездонные голубые глаза. Встретишься с ним взглядом, можно было смело приписывать себя к павшему заживо. В них была глубокомысленность и тлеющая печаль. И ты против воли сгорал в них, как уголь в оковах камина.       Он безумно любил внимание к своей персоне, и это невозможно было скрыть ни за какими хмурыми взглядами. Ни за какой злобой, которая одновременно отворачивала и заставляла добиться внимания, чтобы быть тем самым особенным. Я даже парочку раз отпускал шутки в сторону препода, что он недоделанный мачо с рынка в Абхазии, пока в один день не понял, что тоже запал на него. Как самая истеричная девочка первого курса. Ну как это обычно бывает? Смотришь на человека, и он для тебя никто, потом ты уже засматриваешься и вникаешь в каждое его слово, ну, а дальше — самое мучительное — безответная любовь.       Вот и я себя любил истерзывать этим томящимся чувством.       Смотрю на его читку положенного материала, а сам постыдного представляю, как он стонет от удовольствия в моих руках. Он небрежно оправляет свой стильный пиджак, а я уже мысленно сдираю с него модную вещичку. Был у меня такой сдвиг, каюсь, но потом все возвращалось в обычное русло, когда он делал привычные замечания в мой адрес или подшучивал, дразня себе на потеху.       Иногда наши взгляды на занятиях пересекались, и он никогда не отводил взгляд первым, еще раз доказывая свое превосходство. Не знаю, играл ли он в гляделки с кем-нибудь еще, но меня это будоражило. Вот он, такой желанный для всех за витриной, на которую только любоваться можно, истекая слюнями. И тут же он, смотрящий на меня с открытым интересом. Это давало крохотную надежду, что я мог привлекать его. Мужской интерес в наше время — это показатель или заинтересованности, или ненависти. Больше нет причин открыто пялиться на другого парня.       Он был в моем вкусе этой своей сложенной фигурой, манерами, и я бы с радостью замутил с ним. Если бы не одно но… Коваль любил получать внимание, любил шепотки про него за спиной, любил склоки и скандалы. Он был доступен для общественности и одновременно был сам по себе, ничьим. Отделенным от этой реальности и это еще больше подкупало. Он индивидуальность. Но не мой и никогда не будет моим.       Очередь сокращалась, за мной уже не занимали, так как основная масса студентов сдала все далеко до наступления обеда. А я, как обычно, шел последним… Уже вечерело, и многие устало ныли, что этот козлина опять затянул свои опросники.       Самые сентиментальные девочки выходили заплаканные за неуд. А счастливчики радостно прыгали, показывая четвёрку в зачетке. Больше «удовлетворительно и хорошо» он никогда не ставил. Это была его фишка. Студент не может знать лучше преподавателя, который шесть лет своей жизни угробил для того, чтобы обучать необучаемых оболтусов. А потом еще два года, чтобы добиться звания старшего преподавателя.       Пашка вышел довольный, как кот, объевшийся сметаны. Значит, сдал, сученок. Вместо любых слов он ткнул мне в лицо тёмно-синей корочкой зачетки и, пролистав на последний семестр, ткнул пальцем в красную «три» и «удовлетворительно» рядом. — Вот гад! —  Я даже обиделся как-то. — Учил, что ли? — Это все мое обаяние, — деланно закатил он глаза, улыбаясь чуть ли не до ушей. — Хорош, а! — Да задолбал я его, вот он и отвязался от меня. Да это не важно, — зачетка отправилась покоиться в рюкзак. — Только подумай, это последняя пара с этим козлом! И больше не будет его издевок и шуток… — друг мечтательно закатил глаза.       В идиллии было бы хорошо подхватить запал Паши и поддержать друга, ведь он столько дерьма сделал нам за несчастные два года. Сколько раз отчитывал нас перед группой за опоздание. Множество раз позорил меня у доски, называя последним дебилом, который в жизни ничего не добьётся, если только роли уборщика. Я должен был всем своим существом ненавидеть его и желать самой мучительной смерти, но я все равно жалел, что это наша последняя встреча. Как полный придурок жалел. Поэтому вместо ожидаемых бурных оваций сердце пропустило звучный удар. Больше не придется с ним видеться. Я больше не буду огрызаться и перековеркивать его шутки, что он краснеет от злости. Все это останется за дверьми аудитории… — Ладно, я пошел. — Про спор не забудь, мачо, — друг показал неоднозначные жесты руками. — Иди ты к черту! — Мне лишь оставалось показать ему фак, отправляя восвояси. Пусть радуется своей тройке, подлец. А мы пойдем покорять горизонты! Материал я действительно учил и был готов к любой западне, дружелюбно подкинутой в виде дополнительного вопроса. Единственное, что меня беспокоило, так это отсутствие плана по покорению ледяного айсберга по имени Андрей. Концепции не было, и она ожидаемо не родилась, даже стоя в пустом коридоре. Меня разделяла с ним только закрытая дверь. И я, как придурок, сверлил ее взглядом, отсрочивая свою участь. Не прийти я не мог, отказаться — тоже, все равно назначат перезачет. Выбора у меня не оставалось…       Дернув за ручку, я зашёл в душную аудиторию. Коваль сразу же поднял на меня свои уставшие и ненавидящие глаза, отрываясь от каких-то записей. Неужели не ждал? И кажется, совсем зря он посмотрел на меня этим своим привычным взглядом, ведь уверенности мне это не прибавило. Лучше бы он продолжил писать, выводя ровные буквы, а я бы серой мышью пробрался, сев напротив. Ответил бы заученные билеты и со спокойной душой поплелся домой. Я был уже согласен и на простую четверку, и даже плевать на стипендию! Но вместо этого мы пялились друг на друга, с минуты, и каждый из нас молчал, кажется, думая о своём.       Препод покусывал кончик ручки, валяя ее из стороны в сторону, а я завороженно смотрел на это, так и прилипнув к дверям. В идиллии давно уже пора было пройти к партам, но я так и стоял, подпирая спиной стену, словно от меня зависела ее сохранность.       Он как-то ехидненько ухмыльнулся, откладывая в сторону предмет моего залипания. Отложил бумажки в сторону и, сложив руки в замок, стал чего-то ждать.  — Что-то ты долго сегодня… Я уж думал, не придешь, — наконец он разорвал неловкую паузу. Значит все же ждал! — Ну… так это… очередь ведь, — заблеял я, а самому стукнуть себя захотелось: развёл тут слюни, смотреть противно! — Так уж и скажи, что видеть меня не хотел. Сколько я тебе дерьма сделал за эти два года… — как-то печально выдохнул он. — Ненавидишь меня? — Андрей поднял на меня свои глаза, пытаясь выискать ответ в моих. Я не ненавидел его. Я его любил… — А Вы меня? Я тоже был не пай-мальчиком.       Он так и оставил меня без ответа, переводя тему. — Открой окно, душно. — скомандовал Коваль, а у меня коленки поджались от изменившегося тона. — Там больше никого? — кивнул он на дверь. — Я последний.       Я пошел к окну под пристальным наблюдением голубых глаз. Он словно изучал меня, как под рентгеном, что-то прикидывая в своем мозгу. Было жутко неуютно от этого его изучения. Мне на секунду захотелось выброситься в это самое окно, чтобы избежать этой неловкости, моего непонятного ступора. И плевать, что я какой-то до безумия тупой спор продую. Ну отдам я Пашке эти несчастные пять штук, убудет от меня, что ли?       Кажется, я так и стоял возле настежь открытого окна, пока не услышал за своей спиной звук отодвигающегося стула и твёрдые шаги, направляющиеся в мою сторону. — У тебя сигареты не будет? — прозвучало над самым ухом, а я так и обомлел, продолжая держать ручку окна. — Я свои в машине забыл, а эти студенты в край меня вывели… нервы шалят, — он словно попытался оправдаться в моих глазах. — Я не курю, — не знаю зачем соврал я. — Правда? — прозвучало совсем рядом. Мне стоит только обернуться, как я сразу же наткнусь на его торс, облаченный в белую рубашку и привычный черный пиджак поверх. — Не верите? — выходит как-то робко, словно меня отчитывают за проделки. — Неа, — смешок. — Я видел, что куришь. Не хорошо обманывать старших, — кажется, он улыбнулся, потому что голос стал значительно мягче.       Не дожидаясь от меня ответа, препод без стеснения подходит еще ближе, практически вплотную, что его тепло ощущается даже через слой нашей одежды. Слишком близко. Слышу, как выдыхает прямо над моим ухом. Коваль прижимается к моей спине своим торсом и, немного помедлив, кладет свою руку на карман моих джинс. У меня все обрывается, когда горячая ладонь касается бёдер и, проследовав ниже, нагло забирается в карман. — Ну, а говорил нет, — смешок в макушку, а у меня мурашки гурьбой расползаются по телу.       Думаю, что со двора видно только два расплывчатых силуэта. И не скажешь, что это два парня. Что это студент и преподаватель стоят так близко, прижимаясь друг к другу.       Следует быстрый щелчок зажигалки, и до моего обоняния доходит терпкий запах моих сигарет со вкусом лайма и мяты. Выдыхает на меня, и я представляю, как белесый дым осядет на макушке, на кончиках волос, на моем тёмном свитере.       Сигарета зажата между губ, я знаю, вижу наше отражение на заляпанном стекле. Нахожу нас совсем случайно, натыкаясь на его горящий взгляд. Смотрим на поверхность окна завороженно. Разглядываем наш силуэт, отпечатанный и доказывающий, что это реальность. Что мы стоим рядом, слышим учащённое сердцебиение друг друга. И дышим одним кислородом. И все это чертова правда… Реальность, которая происходит с нами. Усмехается, и кожей ощущаю тлеющий уголёк сигареты совсем рядом. Греет.       Его руки расставлены по бокам от моих, зажимая меня в узел, сковывая и отрезая любые попытки скрыться, дать деру, чтобы только пятки сверкали. — Хочешь? — Его голос разрезает тишину и цоканье накалившихся ламп.       Глазами ведёт от меня, на свои губы, взглядом захватывает никотиновую палочку, я не могу понять, о чем именно он спрашивает, да это уже и не важно. Неуверенно киваю, все еще сомневаясь в правильности решения. Нужно спросить, что, мать твою, здесь происходит, развернуться, посмотреть глаза в глаза, а не через посредника, но слова застревают в гортани, обжигая, как керосином. А шею словно заклинило. И я, подчинившись, стою, как кукла в руках кукловода.       Его пятерня забирается в мои волосы неожиданно, что дергаюсь, подаваясь вперед. Шарахает, как током, скапливаясь внизу живота тугим комом. Тянет на себя, на свое плечо, не позволяя отстраниться ни на миллиметр. Позвонки начинает ломить. Второй рукой обхватывает горло, так собственнически, словно я его вещь, принадлежащая только ему. Сжимает, выдавливая сдавленный выдох. Сглатываю. Кадык проходится по его горячей руке, и он давит сильнее, чтобы мои губы открылись, прося и поглощая желанный воздух. Получается так, что я смотрю на него сбоку, а перед глазами маячат блестящие от слюны губы. — Ты красивый, знаешь? — затягивается, выдыхая через ноздри, пепел оседает на поверхности подоконника, между наших рук. Совсем близко, но не касаясь.       Свободной рукой вынимаю тлеющую сигарету, кончиками пальцев намеренно касаясь его припухлых губ. Хочется убедиться в их мягкости.       Теперь уже я затягиваюсь. Сигарета по кругу, горьковатый привкус во рту, отравленный нами воздух, наше дыхание. Разжимает пальцы, а я облегченно выдыхаю. Прикасается к шее мокрыми губами, немного втягивая кожу и оставляя багряный засос, не вижу, но точно уверен в этом. Поглаживает скулы шершавой ладонью. Не даёт отвести взгляд, а я и не пытаюсь, окончательно становясь заложником его синевы.       Выкидываю недокуренную сигарету в открытое окно, плотно захлопывая. — Слишком расточительно, — ухмыляется, обнажая полоску белых зубов. — Мы не докурили. — А Вы хотите? — голос охрип, от сигарет или от нарастающего возбуждения. — Нет, — облизывает губы, закусывая нижнюю. — Хочу кое-что другое. — Вот это? — смотрю через плечо.       Задницей толкаюсь в его пах. Возбуждение топорщит его брюки, у меня уже тоже нехило так стоит. Коваль машинально двигает бёдрами вперёд, а я сильнее выгибаюсь в пояснице, зажимая холодную поверхность подоконника дрожащими пальцами. Меня уносит только от одного представления, что мы сейчас будем делать. Член болезненно дёргается, зажатый под плотной тканью от одного только осознания, с кем я собираюсь это делать! — Вот это.       Резко разворачивает мое тело на себя, усаживая на подоконник, и, раздвигая ноги в сторону, становится так близко, что чувствую запах лайма и мяты. Губы в миллиметре друг от друга. Это сводит с ума.       Сам тянусь, не выдерживая напряжения, но он тут же отталкивает, со всей силы припечатывая к стеклу, и совсем извращенно впивается в мой открытый рот уже сам. Всасывается с такой страстью, словно хочет добраться до внутренностей и сожрать их. Я плавлюсь под его напором, полностью отдаваясь ощущениям. Мы задыхаемся от осознания, что целуем друг друга. Андрей прижимается ко мне всем телом, сжимает мое лицо в ладонях, в легких практически заканчивается кислород, но мы не отлипаем друг от друга: это уже невозможно. Мы оба получили желаемую дозу личного наркотика. Стону ему в губы совершенно без стеснения, отвечая не менее бурно. Мозг плавится, а губы как единственная эрогенная зона во всем теле.       Стаскивает меня с подоконника. Взгляд потерянный, волосы растрепаны. Перехватывает руку, тянет на себя, усаживая на край парты. Больно ударяюсь поясницей, но на это плевать.       Ремень летит к чёртовой матери куда-то к кафедре. Свитер отправляется туда же. Дрожащими пальцами пытаюсь расстегнуть пуговицы на его рубашке и, плюнув на эту затею, просто сдираю ее. Пуговицы разлетаются по полу. Провожу пальцами по обнаженному и загорелому торсу, как всегда хотел это сделать. Рукой веду к ширинке, накрывая бугорок поверх брюк. — Ммм… — Андрей стонет в мои губы, толкается вперёд. — Коснись его.       Слушаюсь. Сам безумно хочу дотронуться до него там. Сколько я мечтал об этом, сидя на парах. Такой недоступный для всех, но в эти минуты только мой.       Обхватываю ствол, размазывая смазку. Хочу отсосать ему прямо между парт. Чтобы он умолял меня о продолжении, чтобы выстанывал мое имя, кончал, смотря на мой образ. Он не выдерживает мучительное поглаживания члена, забирая инициативу в собственные руки. Хочется быстрого и животного секса. Сдавленно шипит, разбираясь с моими джинсами, и наконец, сняв их, раздвигает мои ноги, чтобы было удобнее входить. — Нужно разработать… чтобы не больно… — Плевать. Войдите в меня.       Фраза действует, как спусковой рычаг предохранителя. Закидывает мои ноги к себе на плечи. Сплевывает на руку, размазывая по члену, чтобы была хоть какая-то смазка. Чувствую, как головка его члена входит в меня. Шиплю от боли, но это мелочи по сравнению с тем, какое удовольствие охватывает меня позже. Входит до самого основания, второй рукой надрачивая мне. Берет меня, как самую последнюю шлюху, выбивая судорожные вздохи. Начинаю двигаться сам, наращивая динамику, входя в единый ритм с его кистью, которая продолжает терзать мою головку.       Трахает, вдалбливается с такой силой, что парты шатаются и мы чуть ли не падаем на грязный пол аудитории. Стону от удовольствия, от наслаждения, наплевав, что в любую минуту могут войти по любому вопросу.       Все же падаем на пол, стукаясь, матерясь, а он продолжает вбивать в меня свой колом стоящий член. Ногами обхватываю его спину, прося, умолял не останавливаться. Держу за ягодицы, чтобы быть ближе, плотнее. Прогибаюсь в спине, чтобы его головка задевала простату. Пошлые звуки, стоны смешиваются, заполняя и топя аудиторию в нашем наслаждении. — Андрей… Андрей… — выстанываю его имя. — Не останавливайся, прошу…       Целует меня, слизывает слезы, стонет мое имя в припухшие губы. Сходим с ума от запаха друг друга. От близости. От ощущений внизу. Еще пару движений, его остервенелых толчков, и я изливаюсь бурной струёй себе на живот. Кончает на торс, к моей сперме, практически следом.       Тяжело дышим, вдыхая кислород, наполненный сексом. Полная моральная опустошенность накатывает позже. — Тебе было хорошо? — неожиданно спрашивает. — Как в твоих фантазиях? — в привычной ему манере пытается задеть меня своей язвительностью. — В моих фантазиях вы еще отсосали мне, — не растерявшись, подхватываю я его настрой, шутя. — Поспорим, что не сможешь осилить второй круг, — говорит с вызовом, взглядом показывая на член. — А спорим! — снова не подумав, выкрикиваю я, осекаясь. А Коваль подползает, медленно, как змеюка, целуя куда-то в шею.       Так все и начинается… С тупого и провокационного: «Поспорим?»