Ума не надо!

      — Это замечательная идея, — бормочет Сережа себе под нос в ответ на Олегово сомневающееся «не думаю, что», устраиваясь перед ним в домашних спортивках, — и я хочу видеть твои глаза.       Олег хмурится на него от больших подушек в изголовье дивана-книжки, к которым прислоняется спиной. Он ищет в лице Серёжи подсказки: как сформулировать, как донести убедительнее — открывает снова рот и закрывает, соображая и прикидывая, чтобы выдать в конце концов глухо:       — Не самая удобная поза, чтобы сделать это. Ну. В первый раз.       — «Это»? Секс! Мы собираемся заняться сексом! Ты собираешься вставить свой… В мою!.. — и растянутые треники падут жертвой нервно и насмерть вцепившегося в них Серёжи, его аккуратных ногтей — по пять дырок на коленку, — но штаны все равно были исключительно для дома, потертые и старые. Взаправду Сережа ничуть не волнуется, его только потрясывает немного. Горло, вот, пересохло.       — Не продолжай, я понял, — хмыкает Олег. Сережа, что-то подозревающий, угрожающе тычет ему в лицо указательным пальцем, но Олег не смеется. Разве что, может, совсем чуть-чуть, но уже нет, конечно нет. Кремень. Дивная просветительская тирада вышла.       Все понятно. По полочкам разложил, прямо-таки, прожевал — бери и ешь…       — Иди сюда, — тянет он Сережу на себя за кулак, который ему подсунули под нос.       Сережа на него в итоге падает, не разобравшись, как бы половчее совладать с собственным телом. Олег заправляет ему за ухо сбившиеся на лицо пряди и оглаживает по щеке легонько, перетаскивая к себе на колени за талию. Ему бы спросить «Ты уверен?», сказать «А может, не надо? Не стоит? Повременим?», но это только если хочется от утягивающего в глубокий поцелуй Серёжи по лицу получить. Он Олегу пальцами зарывается в короткие волосы, взъерошивает их, они жесткие — не чета идеальной рыжей копне, но Сережа всегда так делать обожал, это Олег давно за ним заметил.       К нему подтягиваются поближе, чтобы совсем без пространства между, и у Олега внизу ноет, деревенеет от напряжения, низ живота невольно сводит дурацким предвкушением от бегающих по плечам, игриво постукивающих кончиков пальцев и мокрых поцелуев с проворным языком. Из Серёжи инициативная энергия так и прет — а Олег руками лезет к нему под футболку, задирает ее, поглаживает выгнувшуюся поясницу, как у ластящегося кота, осторожно, но крепко и с долей настойчивости.       Сережа ведет от груди пониже, тянет за шнуровку штанов Олега вниз, приспуская, прокладывает рукой путь до выпирающей косой мышцы пресса, на ней останавливается, трогает — обжигает и следит. Олегу жарко от его дразнящих пальцев на груди, теплой ладони.       Батареи все так же еле пашут, но хорошо, что им теперь уже и не прохладно вовсе.       Олег стягивает с Серёжи футболку через голову, помогает выпутаться, а волосам, длинным и непослушным, убраться: крепкой пятерней их назад от лица зачесывает, но не дергает, а аккуратно, чтобы клюнуть поцелуем в плечо, ключицу и остаться там подольше: пощекотав носом кожу, провести дорожку и выдохнуть в самую шею — Сережа дергается в сторону, но ему приятно, и от спертого воздуха неспешно краснеет лицо.       Помятая футболка кучкой тряпья летит с дивана на пол посредством длинной Сережиной ноги, и расправляется он с ней одним прицельным взмахом не глядя.       — Раздеваться?       — Угу.       — Ну так выпусти! — барахтается Сережа в медвежьих объятиях.       Заваливается на бок и Олега заваливает вместе с собой — он подставляет дивану локти с двух сторон от Сережиной головы, нависает, чтобы не придавить, и целует в самодовольную улыбку: раз, второй — Сережа кулаками стучит по груди легонько: свободу вольной птице, отпускай.       Олег, перекатившись, предоставляет пространство для маневра, Сережа ему бросает «так и лежи», стягивая с себя лишнее — белья под лишним нет. Олег приоткрывает рот, выдавливая каркающее «воу», а после сжимает его в тугую тонкую полоску. У поясняющего («Я готовился. Во всех смыслах») Серёжи наливаются красным цветом уши, и он, на лицо крайне невозмутимо, деловито спешит прикрыть их волосами. Олег закидывает руки за голову, шумно выдыхая. Ему тоже не терпится избавиться от одежды, вот только…       — Сереж, я же читал. Поза наездника один из самых неподходящих вариантов для первого раза.       В ответ, не скрываясь, психуют: надоело. Сережа весь на взводе и красный, взмокший, возбужденный, кривит рот и теряет терпение, но перегибает палку здесь совсем не Олег. «Хватит!».       — Я знаю, как для меня будет лучше. Не ты один здесь начитанный. И либо мы сейчас потрахаемся так, как сказал я, либо не будем вообще. Слышишь?       — Ладно, — вскидывает бровь Олег. Как-то не слишком впечатленно.       И поднимается на локте — в душ. Ему до полной картины Сережиного «провала» только плечами пожать и осталось, с бледнеющего мало-помалу Серёжи аж слетает боевой задор ультиматума. Не та тактика, Олег вообще изначально — против.       — Волков, блин! — валят его на подушки. Сережа сдувает со лба челку, удерживая Олега обеими руками за плечи и пятками — за бока. Аж до белеющих костяшек. Олег позволяет себе рассмеяться, лежит, послушный, но в глазах — беспокойство, его тонны.       — Я просто не хочу, чтобы тебе было больно.       — И носишься со мной, как нянька.       Серёжа по жизни ушлый и увертливый. Лезет к Олегу с другим планом, ниже к лицу, его волосы щекотят Олегу челюсть и кадык, это тяжелая артиллерия. От прямого ответа уходят, голос понижают — почти шепот, бархатный, ехидный, томный, с хрипотцой: нос к носу, глаза в глаза, а они голубые, пронзительные и не без огня, Сережа прет, словно танк. Упрямо ластится, «ш-ш», ему хочется, насовсем хочется, Олег знает. И черт бы этого нереального побрал.       — Я уже замерз, знаешь, — и кладет себе руку на бедро. Её, Олегову.       Бедро молочное такое, теплое, напрягается под рукой и идет мурашками — Олег по инерции сжимает, оставляя следы пальцев, сначала белые, потом красные, как отпустит. Сережа свою руку держит поверх его, не дает отстраниться, его «ну-у» низкое и мурлычущее, губу прикусил, «м-м» — Олег прикрывает глаза и «будь по-твоему».       Сережа доволен, улыбается и скатывается вниз, цепляя за собой пояс его штанов вместе с бельем.       Ногти прочерчивают по прессу полосы — Олегу выразительным взглядом обещают туда вернуться и облизывают пересохшие губы: припухлые от крепких поцелуев и терзаний зубами, пунцовые прямо-таки. Взгляд Олега на них долгий уже просто до неприличия. Сережа его просекает, чтобы разомкнуть рот и увлажнить, дернуть уголком и соорудить полюбовно фирменную ухмылочку для нескрываемой реакции после. Глаза у него сияют.       Уже потемнело, до накрывающих комнату сумерек рукой подать — Сережа бормочет в шею «не отвлекайся», усаживаясь на бедра. Олег не может не отвлекаться и отвлекаться тоже не может — это чистый инстинкт, как без головы остался, когда Сережа на нем голый, открытый и смелый, выдавливает из Олега приглушенное шипение, рукой водит по члену без смазки, на пробу. С Сережей все — до одури.       Он на руку не плюет, как мог бы, показательно облизывает ладонь, чтоб глаза в глаза, и так скользит куда легче — кулак Серёжи всегда приятнее собственного, но они только сегодня дальше зайдут, в первый раз.       Сережа пошевеливается и практически не дает себя трогать, Олег разве что по бедрам водит, когда он сводит лопатки и заводит руку за спину. Ритмично двигает пальцами внутри, эти движения в локте и плечах отдаются, а когда приподнимается и выдыхает что-то едва разборчивое на одном кратком звуке, можно даже разглядеть, как пальцы ныряют в проход, вглубь. Олег смотрит внимательно — блядство, но как красиво.       Сережа сам — «секс», брови изогнуты будто страдальчески, глаза прикрыты, член розовый, стоит и подтекает, краснота потихоньку с лица и шеи на грудь перебирается, он двигается вниз-вверх, но пока только на пальцах. Пятки щекочут бока, словно порно, но качественное, рейтинговое и на дом, полное погружение: валить и трахать, а Олег любуется. Даром, что у него стоит не меньше, трется о чужой живот: ему бы пальцем по головке, еще не слишком чувствительной, но уже близко. Тогда, может, Сережа — «любовь»? В груди давит.       Олегу раскатывают презерватив по члену, чтобы тот сглотнул и волной пошло от пяток до затылка. Сережа не очень ловкий и знает, но в теории, только для Олега у него все равно аура идеала и нимб над головой — подсвечивает в общей спальне снятой на двоих однушки в хрущевке.       Резинка прилегает тонко и плотно, Сережа отбрасывает какую-то смазку себе за спину, куда-то к подушкам, Олег не успевает проследить за ним взглядом, прикипая к другому — пальцам на члене.       Его охватывают кольцом у основания, невооруженным взглядом видно, что примеряются: глаза мокро и распутно-томно блестят, Олег напрягается даже — так к себе в этот момент прижать и прижаться самому хочется, чудовище, но он разве что только подбирает ноги, чтобы Сереже было удобнее. Накрывает его руку своей. И сжимает.       Сережа тянется — и потирается членом, чувствительной кожей, выступающими венами о латекс, они содрогаются в унисон — и так хочется целоваться, до болящих губ.       Головка идет туго, у Серёжи не получается. Насаживается, а все мимо и неприятно, руки Олега там скорее мешают, чем помогают, ему не видно ни зги — а до выключателя минимум три шага от дивана в сторону. Олег внутрь не проскальзывает, а протискивается, в жар, пекло, с напором и усилием. Сережа кривится и цапает губы зубами, у него по лицу все ясно: взлохмаченный, всклоченный. Мышцы стягивают вокруг головки так, что и Олегу почти больно; крылья носа раздуваются, выкачали воздух — до звездочек, узко, жарко, капли со лба катятся вниз. Руки на задницу и сжать до точек от ногтей, перед глазами они же пляшут:       — Бля-ядь, — вымученным хрипом и задохнуться.       Толчок. Еще толчок. «А-ах» непроизвольное. Еще. Еще. Ну!       — Погоди, — взрывается Олег. Мокрый, усталый, потный — будто наматывает километры вокруг стадиона. Сережа закидывает голову — с его глаз подальше. У него не получается. Ни черта у него не получается.       Он не может расслабиться.       — Ты делаешь больно. Нам обоим.       У Сережи глаза блестят, Олег же видит. Они мокрые, губы в тонкую полоску сжал, на руках выступают вены от напряжения, Сережа впивается в кожу ногтями, затекают ноги, скоро пойдут мелкой тряской — не может он себя заставить. Больно.       И Олегу больно. Хорошо и больно, за что ощущает себя виноватым — узко, слишком в Сереже узко, он его скидывает в итоге с себя на постель, зажимает между грудью и диваном. Сережа, пойманный, бьется в его руках, задыхается, его душит, провал собственный душит, и Олег, герой несчастный выискался — тоже.       — Давай поговорим.       — Ты надо мной издеваешься?!       «Я тебя люблю», — думает Олег, и горько все это как-то, но, уткнувшись в волосы, проговаривает только еще одно «давай». Он настаивает.       — Ты боишься меня?       — Нет.       — Боишься, если сверху тебя прижму?       Тишина висит — тягучая и несмелая.       Олег не слышит Сережу, ему как по голове обухом — и ни черта чужого дыхания не разобрать.       — Я не боюсь, — выжимает в конце концов из себя Сережа. — Ты — это ты.       — Тогда… Я держу тебя разве?       Удивляются:       — Нет?       Олег усмехается тихонько и отстраняется, чтобы заглянуть в распахнутые глаза сквозь всю эту темноту. Он ведь и вправду не держит.       — Я буду, если скажешь. Ты меня контролируешь, помнишь? Один твой жест — я встану и уйду. Все, что угодно. Ты это знаешь.       — Да, — кивает Сережа. Он усталый и задумчивый, из него испарилась страсть, и наигранное воодушевление он больше не поддерживает. Запутался в себе и своих волосах, они длинные. — Знаю. Я тебе важнее, чем член, даже если он стоит.       Олег хмыкает:       — Точно. Так заметно?       — Вообще-то да, — улыбается Сережа и устраивается на подушке так, как ему удобнее. Олег тоже приподнимает уголок губ, больно заразна эта осязаемая улыбка — а выражения и не разглядеть. Только…       Спрашивает, шепотом, отрывистым, почти молитвенным и до распахнутых глаз, низко и чувственно, наклоняясь к самому лицу, чтобы тень от ресниц и чужое яркое дыхание щекотало скулы, нервы:       — А можно мне… пальцами?       Почему-то Олег уверен, что Сережа краснеет. Есть у него такая черта — румянец ложится одной большой полосой посреди лица. Малиновой, розовой, красной, такая иной раз и до стояка доведет — у всех рыжих так? А потом Сережа хмуриться начинает, пытаясь все это дело скрыть. Ему и так идет. Неловкий и смешной, хочется то ли шедевральную картину с него списать, то ли по носу щелкнуть.       Сережа кивает, скорее сам себе, раздвигает ноги — медленно и широко. Олег спускается ладонью от внутренней стороны бедра до ягодиц: многострадальную задницу погладить, сжать половинку, левую, и, уткнувшись Сереже в шею, отвести ее рукой в сторону. Открывая розовое кольцо.       Сережа смотрит в потолок и закипает снова. У него внутри в миллиарды раз горячее, чем снаружи, он весь горит — Олег не решается так сразу, кружит рядом, прощупывает, трет пальцем, и дырка под ним раскрывается. В ней глубоко, жарко и мокро. Она растянута — засасывает по фалангу один палец, и Сережа силится закрыть лицо руками, подаваясь бедрами. Уже не больно? У Олега грохочет сердце.       Пальцами в Сереже… приятно.       Даже, может, больше: он открыт, смазка из него течёт с достатком, скользко очень, стенки на ощупь странные, мягкие, эластичные, такие горячие, Олег когда проталкивает вторую фалангу, они сжимаются так, будто просят еще — будто Сережа просит.       Палец один, второй — нечего уже растягивать, Сережа, который ногами дергает, уже растянул все, что мог — членом, а Олег даже не понимает, как он туда вообще поместился. Сережа дрожит на выдохе, его прошивает, он подается телом вперед, Олег, проходясь кончиком пальца по кольцу мышц, бьет, кажется, по самым нервным окончаниям, смотрит на это и ощущает, как наливается собственный член, уже наверняка бордовый. То почти болезненно, до тягучей истомы по телу, яйца поджимаются, звенят почти, Сережа под ним дрожит и хочет, и Олег его хочет тоже, до подергивающихся пальцев. Взять, чтобы выломало тело и поджались на ногах пальцы, скрутило живот, чтобы никаких больше слез.       Он Сережу просит:       — Кусай, — раздвигая стенки уже членом. Не то требует, не то молит, шумно и как на коленях, собственного рыжеволосого бога, стонет сдавленно и хрипло, повышает голос, рявкает почти: — Ку- САЙ! — и Сережа кусает, чтобы больно стало обоим.       Не чувствует слез, у него во рту привкус железа: это кровит плечо Олега, на нем следы, огромные, темнеющие, от того, как Серёжа вцепился зубами — к нему валятся на подушки, вышибая воздух. Кажется — сейчас порвет. Достанет до горла. Живот проткнет — Олег глубоко и резко, так, как Сережа его и просил, весь внутри, полностью, выбивает дух, стоны и инстинктивную влагу из глаз.       Олег на адреналине совсем не ощущает боли, просто падает сверху, предлагает потерпеть, подождать, Сережу подташнивает от того, какой он внутри большой.       От того, что вошел целиком, от того, что мошонку ощущает задним проходом, что их бедра липкие и почти склеились, от того, как прижимается к животу собственный член, потираясь о чужой пресс сам собой, как обнажается головка и как кружится голова от постоянного давления на простату. Как хочется вытолкнуть и как получить Олега еще больше, хотя больше просто некуда.       А Олег про себя думает, что свихнулся.       И что свихнется еще больше, когда толкнется внутрь раз, второй — но делает это, как только Сережа просит. Превращает его в кашу, хлюпающую, мучительно постанывающую и хныкающую, расплавленную под ним до предела — он подается бедрами, вцепившись в шею, мешает Олегу поймать темп, орошает его поцелуями, короткими и смазанными, Олег задыхается в этой воронке чувств — она у них на двоих, и из нее так и хлещет.       Сережа не здесь, давно не здесь, он утонул в чужих зрачках, вестимо, мышцы растягиваются вокруг основания члена так, будто на пределе, будто еще чуть-чуть и порвется, будто насадили на иголку бабочку, а она рыжая и трепещет. Извивается под давлением на простату и весом.       Когда Сережа сжимает собой член — это кайф, чистый, чистый, чистый кайф до судорог. Сережа — это чтобы стонать на выдохе, это как ломка еще в процессе, за Сережу бы посадили, дай Олег его еще хоть кому попробовать: невообразимо привлекательная иголка, а упоительные даже слезы. Башню, Олегу башню от него сносит.       Он себя не слышит, заложило уши. Сережа пробрался ему в голову, он там, внутри, Олег натягивает на себя его тело, чтобы получить громогласный стон, круглую «о» идеальных губ, в которые впивается поцелуем. До стука зубов.       До скрипа дивана, до орущих соседей, прилепленного на их дверь объявления: потише быть, — до дребезжания и лязга по батареям от тех, кто спал, для громогласного Сережи, а владелица квартиры попросит их потом таких громких баб не водить.       Как ему хорошо, как же хорошо.       Оргазм продляют ритмично сжимающиеся стенки — это кончает Сережа от руки на члене, с ничтожным от Олега интервалом — а ощущается как млечный путь.       Пустому, выжатому Олегу рухнуть бы плашмя, только и успевает, что подставить локоть рядом с рыжей головой. Сережу потряхивает, они коснулись друг друга животами — словно пробило током, Олег тоже теперь в сперме весь: Сережа дострельнул до своей груди, и презерватив начинает понемногу сползать, обещая остаться в заднем проходе до визита в соответствующее место. Олег шумно выдыхает, прежде чем вытаскивает и откатывается набок.       — Теперь я понимаю, почему говорят, что после секса бы закурить.       — Только попробуй, — обрывает Сережа недовольно и бормочет в подушку: — С сигаретами станет совсем горько. А у меня на тебя далекоидущие планы.       Он засыпает прежде, чем до озадаченного Олега доходит, что он имеет в виду.       Сережу никто не будит: он к себе поджимает колени и сворачивается клубком, когда Олег кое-как заканчивает протирать его бренную тушку и поправляет сбившуюся прическу. Тянет к нему руки, чтобы обнял, когда Олег, валясь с ног, плюхается рядом, укрывая одним одеялом обоих. Обхватывает ногами на манер обезьянки, когда его подхватывают поближе.       Будет с утра шипеть и плеваться ядом, нежно поглаживая один огромный синяк на плече Олега, свои сплошные эмоции в материальном виде, и обработает зеленкой. Даже подует. А пока — спит. И Олег, который считает его едва-едва заметные веснушки на носу вместо овец для сна, чувствует, что засыпает тоже.       И уже предчувствует завтрашнее:       — В следующий раз снизу ты.       — Обязательно.