Тем интереснее будет игра...

      — Ну что, ко мне — и в покер?..              Двери бара распахиваются, выпуская их из грохочущего, мрачного и душного на волю. Прохладный и сырой осенний воздух тут же залетает под рубашку, надувает ее пузырем на спине, запускает волну мурашек. Тон плотнее запахивает пиджак, торопливо поднимает воротник, зябко поводит плечами. Мотает отяжелевшей от дыма и алкоголя головой:              — Ммм... Нет, я пас. Я еще с прошлого раза с тобой не рассчитался. И не знаю, когда смогу это сделать: твоих винилов нет нигде, даже на европейских барахолках. Так что... — подходит к краю тротуара, поднимает руку, чтобы поймать такси. Макс подбирается со спины, нависает, обхватывая за плечи, прижимается. Чужое сердцебиение слышится ярче, чем собственное теперь. Ухо обжигает алкогольное тяжелое дыхание, поднимаются волоски на загривке. Тон инстинктивно подается навстречу — тепло чужого тела сейчас как никогда кстати.              — А если без ставок? Просто на интерес?..              — А на интерес мы с тобой оба никогда не играем. Разве нет? — это не в правилах обоих. И заставлять друга попирать свои принципы из-за его, Тона, временной неплатежеспособности как-то нехорошо. Хотя Тон хотел бы продолжить вечер, конечно…              Макс урчит согласно, ползет руками дальше, к груди. Прячет ладони под полами Тонового пиджака где-то в районе сердца. Вновь пригревает висок выдохом:              — Тогда… просто поехали в гости. Выпьем еще… Посмотрим киношку...              Тон кусает губу. Еженедельный обязательный пятничный ритуал: в бар после работы. Музыка, сигары, виски. Потом покер у кого-то из них дома. И еще виски. И тяжелый алкогольный сон в соседних комнатах, а то и вовсе рядышком на диване в гостиной. И жалобы на похмелье утром субботы. Нарушать никак нельзя.              — Ну Тонни! — Макс трется скулой о скулу, надувает губы.              Вот зараза! Знает же, что Тон просто ненавидит сокращения и любые уменьшительно-ласкательные формы своего имени. И все равно, как напьется, то ли забывает об этом, то ли плевать на это хочет.              — Не называй меня так! — Тон ловит его руки, сжимает запястья. Макс клацает зубами игриво. Пошатывается, чуть не роняя и Тона, на котором продолжает все еще висеть. Похоже, свежий воздух его опьянил за пять минут куда больше, чем выпитые за час четыре порции бурбона.              — Тоооооооон! — урчание, хриплый шепот, пробирающий до самого нутра.              — Перестань!              — Тоооооооонииии! — подлезает под руку, заставляет посмотреть на себя. Темно-карие глаза — почти черные в вечерних сумерках. Еще и зрачок почти перекрывает радужку. — В гости… — Облизывает губы.              — С чего тебя так развезло, боже? — Тон перехватывает друга за талию, прижимает к себе. Еще не хватало, чтобы этот дурачок на дорогу упал — поток мимо несется бешеный. Только вот как на зло, ни одного такси. — Стой ровно!              — С тебя! — улыбка на губах, словно у кота. Довольная, лукавая. Не улыбнуться в ответ невозможно. — Ты же такой красивый. И строгий! Прямо обалдеть! Вот я и таю... Как Олаф.              — Придурок!.. — И не обидеться на него, и не рассердиться. С юности дружат.              Наконец мелькает желтая машина. Резко из ряда в ряд перестраивается, завидев их. Тормозит с визгом шин. Тон морщится: очередной какой-то лихач на их головы. И откуда их только столько развелось? Но выбирать не шибко-то из чего.              — Куда вам? — восточный акцент. Все понятно…              — Ист Виллидж. Там покажу…              Засунуть еле стоящего уже на ногах Макса в машину оказывается неожиданно легко — сам без уговоров ныряет в теплое нутро. Тон садится рядом, пристегивает их обоих. Макс почти падает на сиденье, совсем улечься на него не дает ремень. Тон придвигается чуть ближе, укладывает его голову себе на плечо. Друг фыркает, трясет волосами — челка падает на лицо. Тон осторожно убирает ее назад, пропуская шелковые пряди через пальцы. Щекотно, но приятно…              Едут долго, пробки. Стоят и на проспекте, и потом, на мосту. Но вот такси наконец сворачивает на небольшую улочку, останавливается у дома Макса. Напротив в парке лает собака. Макс вздрагивает, распахивает сонные глаза — задремал, пока они ехали.              Расплачиваются, бредут к дому. Тон почему-то чувствует себя жутко уставшим. А вот хозяин, похоже, просто еще не до конца проснулся. Хотя почти протрезвел.              — Входи. Чувствуй себя как дома…              Это не нужно и говорить — Тон давно уже тут как дома. Но почему-то Макс всегда говорит об этом, когда они пересекают порог.              — Пиццу? Я что-то проголодался, как зверь, — Макс расшвыривает ботинки, кидает мимо вешалки пиджак. Тон поднимает его, вешает нормально. Рядом устраивает свой. Привычно.              — Давай…              В баре они больше пили, чем ели. И теперь подзаправиться и правда было бы неплохо. Тем более, что пиццерия в соседнем доме, и заказа не нужно долго ждать. Не успели сделать звонок, достать пиво из холодильника и включить телевизор, как уже стучит доставщик.              Тон сам открывает ему, сует мятые бумажки, кажется, даже больше, чем требуется. Вместе с горячими и остро пахнущими коробками возвращается в комнату. Макс сидит по-турецки на диване, щелкает пультом. Мелькают без звука каналы.              — Кино или так?..              Тон поводит равнодушно плечом, открывает бутылку, делает глоток светлого. Не надо бы понижать градус, да вот виски тоже не хочется. Тянется к пицце. Шипит, когда расплавленный сыр обжигает пальцы. Макс смеется над ним, протягивает салфетку. Тоже берет себе кусок. Затихают. Мерно и синхронно работают челюстями. Синхронно же делают по глотку пива, чокнувшись бутылками. В телевизор, где мурлычет что-то молоденькая, но безголосая певичка, и не смотрят.              — Это что у тебя такое? — Тон замечает коробку, воткнутую между тумбочкой и окном, из которой торчит что-то чрезвычайно блестящее и розовое. Весьма странный предмет для минималистичной холостяцкой квартирки. Макс следит за его взглядом, усмехается.              — А, это… Это Бекки. Уезжала от меня, попросила похранить. Что-то там у нее не сходилось с багажом...              Ребекка — сестра-близняшка Макса. И его почти полная противоположность. Тон кивает, делает еще глоток, переводит взгляд на фото над телевизором. Там они: он, Макс, Ребекка. Ездили в Сен-Тропе на выходные в год, когда им стукнуло двадцать один.              — Давно ее не видел… — не то чтобы он уж очень скучал по ней, но все же…              — Совсем стала взрослая, — Макс усмехается, строит рожицу. — Не то что я.              Тон не может не согласиться. Ребекка куда как серьезнее. Иногда кажется, что она лет на пять их старше.              Вновь замолкают. Тон скользит взглядом дальше. На старинном ломберном столике — единственном антиквариате в этом напичканном всякими современными штуками доме — неоткрытые карты. Макс готовился к вечеру...              — Может, все же сыграем? — друг вновь следит за ним, делает милую мордашку. Чрезвычайно азартный, он не дает себе много воли и расслабляется лишь с Тоном. Тон прекрасно знает, как у него горит сейчас раскинуть карты, как бушует внутри смесь алкоголя и адреналина. Как наберется он энергии с пары партий… Сыграть? Нет? — Не на деньги! И не на подарки! А… вот, знаю! — Он подрывается с дивана — Тон едва успевает поймать бутылку с пивом, что друг зацепил, вставая — кидается к коробке. — Вот! — Выдергивает ее из угла, потом, словно фокусник, начинает вытягивать оттуда что-то длинное и розовое…              Тон хмурится, не понимая, что имеет в виду друг. Встает следом, подходит. На полу — гора одежды. Женской одежды. Что?..              — Играем на раздевание. Вернее, на одевание! Кто проигрывает — надевает по одному предмету отсюда заместо своей одежды. А потом вместе пойдем гулять по улице.              — Ты не боишься, что нас заберут в участок? — Тон не боится полиции в общем-то, но все же не хотелось бы там провести ночку. И вообще-то, быть запертым в камере — самое меньшее из зол, что может с ними приключиться, если они все же рискнут совершить задуманное. Макс усмехается довольно, тянет из груды бледно-розовый шелковый чулок, играет им, наматывая себе на запястье, хлопает ресницами...              — Тем интереснее будет игра…              Тон не может с ним не согласиться, хотя внутренний голос буквально кричит не совершать этой ошибки.              Устраиваются за столиком. Макс привычным широким движением срывает пленку с колоды, тасует карты, словно заядлый крупье. Карты ласкают слух музыкальным шелестом. Сердце начинает биться чаще. В предвкушении. Не выигрыша, нет. Самой игры…              — Сдаю! — друг раскидывает карты. Тон смотрит на его руки, не для того, конечно, чтобы уличить в шулерстве, нет. Любуется пальцами, движениями…              Потом поднимает взгляд на его лицо. Макс смотрит прямо, открыто. Чуть пьяно и лукаво. Им ни к чему скрываться друг от друга, они знают друг друга до последней морщинки, могут разгадать по взмаху ресниц следующее действие, малейшую эмоцию считать мгновенно. По выдоху, по еле заметному повороту головы, по положению карт в ладонях понять, выигрышная комбинация у соперника или нет. Но все же им интересно играть против друг друга. Хоть больше решает не мастерство, не слабость соперника и собственная сила, а… удача.              Раунд оканчивается быстро. Проигрыш Макса, и он смеется, тянется к куче сестриной одежды. Выуживает оттуда пару розовых кружевных перчаток. Натягивает их до самого локтя, закатав предварительно рукава рубашки. Пуговицы уже давно на ней расстегнуты на середине, и Тон иногда замирает, завороженно глядя на покачивающийся в вырезе медальон в виде женской головы на толстой цепочке.              — Теперь тебе сдавать. В этом я не могу даже пальцами пошевелить… — Макс демонстрирует руки, закованные в кружево, что предельно натянуто и, похоже, на грани того, чтобы треснуть. Тон согласно кивает, берет карты в руки… Он не так умело с ними обращается, как Макс, но все же…              — Каре! — друг щурится, как довольный кот, демонстрирует карты. Делает глоток пива из бутылки, облизывает губы. Тон залипает на нем, а потом трясет волосами, поднимается.              — И что я должен нацепить? — розовое безумие из множества разрозненных тряпочек. Он тянет наугад — не то шарф, не то широкий пояс. Пусть будет шарф! Он накидывает его на шею, встает в модельную позу, упирая руку в бедро. — И как я тебе?              Макс смеется, играет бровями, прихватывает за талию, тянет к себе. Устраивает на коленях. Играет с краем шарфа...              — Очень хорош. Тебе идет розовый...              Тон смеется, выскальзывает из кольца рук, возвращается на свое место, сдает опять…              Проигрывает он почти в сухую. К концу игры на друге лишь те самые перчатки, да какой-то плюмаж из ободранных перьев, что покачивается изящно в такт его движениям, когда он склоняет голову к плечу или запрокидывает голову, заходясь смехом. Тон же переодет уже в хорошо что длинную, но почти совсем прозрачную юбку, чулки с подвязками, на которых поползли стрелки сразу же, едва он начал их надевать. И в корсет. Объема которого, конечно же, не хватает на его широкую грудную клетку. И что держится на честном слове и двух витках шнуровки. Радует только одно: больше Беккиных вещей нет, а он все еще в своем белье.              — Ну что ж… — он проиграл, потому должен расплатиться. — Идем выгуливаться? — Они, вроде бы, говорили об этом. Хорошо, что уже давно темно, никто не увидит его позора.              Он встает, путаясь в юбке, чуть не падает. Хватается за предусмотрительно протянутую руку Макса. Тот тоже уже на ногах. Сжимает запястье, тянет к себе, замирает. Опять его глаза темные-темные. А губы — ярко-красные, словно он их кусал долго.              — Что? — Тон непонимающе на него смотрит, поводит плечом, со стоном выдыхает. Шнуровка корсета режет бока и спину, а косточки, хоть они и мягкие, больно впиваются в ребра.              — Ничего, — тянет друг как-то странно, отводит взгляд. Потом добавляет тише: — Тебе очень идет… Очень… возбуждающе!              Это не похоже на шутку или подколку. И Тон замирает, склоняет голову к плечу. Макс все еще держит его за талию, словно даму, едва касаясь. Тон замечает, как дрожат почему-то его пальцы.              — Спасибо, — как-то глупо благодарить за такое, но… Больше ничего не приходит в голову.              — Правда, — Макс кивает резко, потом отходит, отворачивается вовсе. — Выпьем еще? Пива, правда, больше нет. Но есть немного виски. И шампанское. Будешь шампанское?              Они никогда не пили шампанское, кроме как на каких-нибудь банкетах. И Тона удивляет предложение друга. Более чем удивляет. Но он не успевает ни согласиться, ни отказаться, как Макс уже уходит в кухню, гремит там чем-то… И возвращается с бутылкой и бокалами.              — Давай… Это тоже от Бекки подарочек. Сказала, что вкусное, — Макс падает на диван, стучит по сиденью рядом. — Иди сюда…              Тон подходит, устраивается на расстоянии. Что-то царапает, тревожит в товарище, которого он знает лучше, чем себя. И он осторожничает.              Бутылка открывается с подобающим тихим хлопком, комната наполняется особенным, только шампанскому присущим, ароматом, что будоражит кровь.              — Держи, — Макс протягивает бокал. Когда их пальцы встречаются, Тон замечает, что у друга почему-то очень холодные руки.              — Спасибо. За что пьем? — он вновь ерзает, пытаясь поуютнее устроиться в розовом пыточном устройстве, чтобы дышать можно было бы хотя бы через раз. Макс смотрит за его движениями, как завороженный.              — За мою прекрасную проигравшую даму, — он шутит, улыбается. Но Тон видит, что веселья в этой улыбке мало. Лишь какое-то напряжение и... страх. С чего бы?.. Мысли прерывает звон бокалов.              — Да, что-то мне сегодня не очень повезло… — он усмехается, тоже как-то наигранно. Делает глоток. Пузырьки попадают в горло, перехватывает дыхание… А потом — еще больше. От того, что Макс протягивает руку и касается груди чуть выше края корсета.              — Зато повезло мне… — шепчет он тихо, поднимается выше, щекочет шею, словно дразнит кота. Тон инстинктивно задирает подбородок, шумно сладко выдыхает. Касание безумно приятно. Но…              — Что ты?.. — он не договаривает вопроса, не за чем. Да, они пьяны оба. Но не настолько, чтобы так забыться и…              — Восхищаюсь... — рука скользит еще выше, касается губ. Тон раскрывает их, чтобы сказать что-то. Какую-то отповедь, чтобы друг убрал руку. Но лишь лижет кончик пальца. Вкус табака, шампанского. И самого Макса. Стон непроизвольно срывается с губ. — Ты очень сейчас красив. В этом наряде. И вообще… — Макс шепчет уже на ухо, словно змей-искуситель, обжигает дыханием. Обвивает руками за шею, тянет к себе. Тон не сопротивляется. Хотя и надо бы. Или нет?.. — Твои волосы... Они всегда меня восхищали. Как лен. Светлые, мягкие. Хочу погладить их... Можно?              Они никогда раньше не спрашивали разрешения, чтобы прикоснуться друг к другу. Никогда. И от этого вопроса Тон шалеет. Это так эротично...              — Да, — хрипло выходит совсем. Он сглатывает слюну, подставляет макушку. У него и правда мягкие волосы. Тонкие, длинные. Падают на плечи, и он скалывает их иногда в хвост, но чаще просто оставляет распущенными. Сейчас — тоже. И Макс свободно перебирает пряди, накручивает на пальцы. Тянет за них. Дышит куда-то в темечко. А потом сгребает все вместе и начинает что-то с ними делать. Тон, до того зажмурившийся и поплывший от касаний, открывает и скашивает глаза.              — Не дергайся… — Макс тянет прядку. — Хочу заплести тебя...              Это глупо. К тому же, все моментально растреплется вновь. Но Тон покорно не шевелится, пока друг — друг ли теперь? — заканчивает свое занятие. Целует в макушку...              — И твои глаза... Ресницы. И губы… — он поворачивает лицо Тона к себе, проводит вновь пальцем по губам. Сначала по верхней, потом — по нижней. Тон рвано выдыхает снова, запрокидывает голову.              — Вы... совсем смутили… бедную даму! — он все еще пытается перевести все в шутку. Хотя прекрасно понимает, что это бесполезно. Кажется, они оба потеряли всяческий контроль. — И, думаю, вам стоит остановиться! — Взывать к разуму — последнее, что остается. Больше, к собственному даже.              — Не хочу, — шепчет вновь Макс. Замирает, почти касаясь губами губ. — Если ты не скажешь, что ты этого хочешь, конечно же…              Тон закусывает губу. Если для него самого это вполне нормально, ведь он би, то для Макса… Макс же совершеннейший натурал. И раньше никаких намеков такого рода не делал. Ни в чьем отношении! Что с ним вдруг сегодня? Просто перепил? Или, наконец, дал волю потаенным желаниям?              — Я... — надо ли что-то анализировать сейчас? Или просто стоит расслабиться и получить удовольствие? Он ловит взгляд друга. Серьезный донельзя. И отвечает на вопрос: — Нет, не скажу. Потому что ты знаешь, чего я хочу...              Вместо слов согласия — поцелуй. Жадный, сминающий губы. Под спиной — жесткий подлокотник, Макс толкает в грудь, нависает сверху, не дает ускользнуть. Но Тону и не хочется вырываться… Совсем нет.              Он всегда ценил их дружбу, даже больше — как брата порой воспринимал Макса. Но нет-нет, но проскальзывало желание в отношении него. Определенного толка. И теперь это запретное может сбыться. От этого кружится голова и разгорается в паху.              Тон прихватывает Макса за плечи, тянет на себя еще больше, чтобы почувствовать тяжесть чужого тела. Трется пахом о пах. Между ними не так много преград. А ощущение тонкого шелка вместо привычной грубой джинсы на собственных бедрах зажигает еще больше. Тон думает, а что было бы, если бы у него и белье было бы такое же... Додумать не выходит — друг начинает выцеловывать ему шею, ключицы, грудь. Прикусывая, посасывая кожу, оставляя метки, тут же зализывая их… И мысли испаряются.              — Идем в спальню, — голос Макса хриплый, глухой, но чрезвычайно трезвый. Словно весь алкоголь выветрило из него. И смотрит он абсолютно ясными глазами, когда они встречаются взглядами. Тон кивает. Сесть на диване не сразу получается, мешают закрутившиеся вокруг юбки, Макс помогает ему.              Шатаясь, в тесном объятии, жадно целуясь — налетели друг на друга, едва оказались на ногах, — кое-как доходят до соседней комнаты. Кровать куда лучше дивана, можно расположиться со всем комфортом. Падают поперек.              Теперь Тон сверху, оседлывает бедра друга — любовника! — трется уже возбужденным членом через несколько слоев одежды о его пах, стонет, запрокидывая голову. Чувствует руки на бедрах. Юбки ползут вверх, пальцы дерут чулок… Тон усмехается: только бы одежда стоила не очень дорого и он смог рассчитаться с Ребеккой без особого удара по кошельку...              — Такой красивый… Боже… Я и не замечал, какой ты красивый, — шепот возвращает в реальность. Макс смотрит на него, тянет к нему руки. Тон склоняется, вновь поцелуй. Теперь уже нежный, неторопливый. Хочется подольше понаслаждаться этим, вряд ли это повторится.              И они наслаждаются. Тон расстегивает медленно оставшиеся пуговицы на рубашке друга, тянет ее с плеч. Замечает, что от перчаток тот уже избавился сам. Хотя и жаль, было бы интересно почувствовать касание кружева к коже... Макс приподнимается, рывок — вновь он сверху.              И опять поцелуи. Везде. Щеки, скулы, губы. Шея, ключицы, плечи, запястья, ладони. И руки тянут уже завязки корсета, что и так держится на честном слове, срывают его прочь. И губы на сосках, играют с ними. Тон глухо стонет, дергается, пытаясь податься навстречу, стать еще ближе. Его удерживают за бедра. А поцелуи уже ниже. И руки сжимают голени, щекочут под коленями, дорывают шелк чулка, что трещит так возбуждающе.              Тон приподнимается, когда Макс тянет с него белье, и вновь падает на кровать. Сил держаться нет, вся энергия там, внизу, где пульсирует, требует. Он открывает рот, чтобы попросить, но ни звука не получается извлечь. Лишь рваный выдох опять.              Макс усмехается, ладонью ползет выше, к самому паху… Только не по голой коже, а по шелку юбки. И вместе с нею сжимает наконец возбужденный донельзя член. Это невероятное ощущение ласки и жестокости дурманит еще больше. Заставляет извиваться, толкаться в руку. Макс крепко держит его за бедро, не позволяет дергаться. Наклоняется, сменяет руку на рот. Через несколько слоев пусть даже тонкой ткани это ощущается как легкое, почти невесомое, касание. Но это еще горячее, чем если бы это было прикосновение к голой коже.              Тон шарит беспомощно руками по постели, хватается за простынь, за отброшенный в сторону уже корсет, потом за плечо Макса. Сжимает его… Другую руку впускает в его волосы, тянет за них, вышибая недовольный рык.              — Прекрасная принцесса показывает коготки… — Макс усмехается, задирает-таки юбку до самой талии, облизывается — Тон видит, как его язык быстро обходит яркие губы — и тут же склоняется к члену. И наконец касается его. Сначала головки, открывая ее. Потом наоборот, основания. Легким поцелуем. Тон замечает с удивлением, что друг не просто не брезгует делать это, а явно получает удовольствие. Потому что он щурится, вновь облизывается. И начинает вылизывать очень кстати недавно чисто выбритый пах словно это самое вкусное лакомство.              Мурашки несутся по всему телу, леденеют пальцы и на руках, и на ногах. А в груди и животе наоборот — пламя. И дикий пульс там, внизу. Макс ласкает член, мошонку, подбирается ко входу.              — Я не… — Тон пытается оттолкнуть его. Ему бы в душ не помешало и… Но другу плевать. Он перехватывает руку, сжимает до боли запястье и проникает кончиком языка внутрь. Уверенно и жадно. Последние мысли улетучиваются.              Тон весь — как напряженная пружина, как бомба, готовая взорваться. Его мелко трясет, он словно плывет куда-то в шумном водовороте… И не за что ухватиться. Но вот Макс поднимается, нависает опять сверху, и Тон сжимает его плечи, обвивает ногами талию. Чувствует, как упирается в него чужой горячий член. И толкается ему навстречу. Забыв окончательно все «нельзя» и «следовало бы».              Макс входит медленно, осторожно, сначала лишь головкой. Замирает. Покачивается немного, привыкая и давая привыкнуть. Потом осторожно толкается дальше. По миллиметру буквально. Закрывает рот Тона поцелуем, сжимает его плечи, чуть приподнимает над постелью, прижимается грудью к груди. И осторожно выходит… И вновь внутрь. И наружу…              Эти плавные, осторожные движения сводят с ума. Хочется большего. И Тон дергает бедрами, скулит, кусает любовника за губу, чтобы заставить действовать жестче. И тот не отказывает. Начинает двигаться размашисто, рвано, словно ему этот знак и был нужен. Выпрямляется, крепко держит за бедра, заставляет развести шире ноги. Вколачивается уже, закусив губу и запрокинув голову. Тон в такт движениям ласкает собственный член.              Накрывает. Белые струи летят на руку, на живот. А движение все еще продолжается. И уже даже немного больно, но Тон все продолжает двигать бедрами навстречу, хватает за руки, тянет на себя. Целует жадно. Чувствует, как его заполняет чужой спермой.              Макс наваливается, тяжело дыша, прячет лицо где-то на шее. Тон целует его влажные волосы на виске, гладит по спине. Не то успокаивая, не то благодаря. Он сам еще не до конца понял, что они только что сотворили. Но это определенно было потрясающе… Проигрыш определенно того стоил.              Он усмехается, обнимает друга, что все еще в нем, крепче. Макс урчит что-то, трется носом о ключицу, целует, затихает вновь, лишь шумно выдохнув и ничего не сказав.              Но Тон и не настаивает. Поговорят завтра, когда будут более трезвые. Или нет. Иногда некоторые вещи лучше не обсуждать. Их надо просто делать...