Встретимся

      «Мы обязательно встретимся».       Эти три слова заставляли чувствовать некую тревогу — когда? Где, как это произойдет? А главное — к а к с этим справиться, как не сломаться от этих взглядов, слов, словно ненамеренно сказанных немного другим тоном, нежели другая часть всей речи российского президента, как не… А впрочем, неважно. Важно другое — как переступить через себя? Как убедить себя, что не видишь ты всех этих намеков, тонкой ниткой проходящих сквозь плетиво слов, как забыть и смотреть на Путина лишь как на обычного политика, с которым ты всего лишь обсуждаешь очередной вопрос, связанный с проблемами между двумя странами? Зеленский не знал, и это незнание еще больше пугало. Тем более, что встреча должна была проходить в России — не в Украине, не в родных местах, где можно было бы уцепиться за подобие домашнего спокойствия и совсем не сойти с ума. Но это бы все равно не принесло никакой пользы — Путин всегда ломает все спокойствие, в том числе и в душе Зеленского. Особенно в душе Зеленского. Когда именно он начал понимать, что неравнодушен к президенту России, сказать было сложно — порой казалось, что началось это совсем недавно, а иногда Владимир начинал думать, что любит того, кого должен ненавидеть, почти всю свою жизнь. Сперва он сгорал от своих сильных чувств, плавился от радости каждый раз, как ему удавалось увидеть Владимира Владимировича, теперь же лишь тлел. Даже не тлел, а лишь дотлевал. Путин причинял боль и в то же время заставлял сердце биться чаще. Конечно, все замечали странное поведение Зеленского. Он всем говорил, что просто устал, и это было чистой правдой. Он устал от вечных вопросов, исходящих со всех сторон — от жены до совершенно неизвестных ему журналистов с совершенно непопулярных каналов. Устал каждый день гнить и плавиться изнутри, причем иногда одновременно. Устал от работы, которой заваливают его каждый день (а чего он, собственно, ждал, когда баллотировался в президенты?), тем более, что время от времени в бумагах мелькала до боли знакомая фамилия, несмотря на то, что чаще всего ему это лишь казалось. Иногда хотелось, чтобы его чувства ему тоже лишь казались. Но слишком они были сильны, чтобы хоть на секунду усомниться в их существовании, чтобы забыть обо всем, что было. А забывать можно было об очень многих вещах.       «Мы обязательно встретимся». Эти слова заставляли Зеленского вспоминать то, чего он вспоминать не хотел бы никогда. Это произошло во время одной из их встреч. Какой именно, ни один из Владимиров не помнил, да и не имело это такого уж большого значения. Зеленский уже выходил из кабинета, надеясь как можно скорее вернуться в знакомую обстановку — лучше уж вариться в знакомом котле, где ты знаешь каждую трещинку. Журналисты с микрофонами в руках стояли тут и там, окружив президента со всех сторон и надеясь на эксклюзивное интервью. Внезапно тяжёлая, слегка холодная рука легла на плечо, заставив Владимира вздрогнуть. — Не стоит, я хотел бы поговорить с ним наедине. Тет-а-тет, так сказать. Путин. Что ему было нужно? Зеленский не знал, лишь нервно кивал головой на все слова президента и шел куда-то, не разбирая дороги, все ещё ощущая руку у себя на плече. Он так и не убрал ее. — О чем вы хотели бы поговорить, Владимир Владимирович? — слегка напряжённо спросил Зеленский, оборачиваясь на Путина, когда рядом никого не было. Внезапно тот обхватил его руками, прижав к ближайшей стене. — Не имеет значения, — прошептал он и наклонился ближе. Ещё ближе. Зеленский выдохнул и попытался оттолкнуть его. Черт возьми. Дыхание сбивалось, градус волнения нарастал огромными темпами. Путин почти вплотную приблизился к лицу Зеленского, опаляя его своим дыханием. — Что вы… делаете? — сдавленно шепнул Зеленский. — Признайтесь, ведь вы этого хотите, Владимир Александрович? — едва слышно проговорил Путин, смотря прямо в глаза Зеленскому. Один лишь взгляд этих водянистых глаз мог прожечь дыру в черепе Владимира, один лишь выдох мог заставить тело разлететься лёгким, почти невесомым пеплом. — Не думайте, что могли бы что-то скрыть от меня. — Ничего не понимаю, — пытался отвертеться Зеленский. Эта ситуация выматывала его похлеще того долгого, затянувшегося на час разговора, который они только что завершили. Напряжение пульсировало в висках, он чувствовал, как сердце бьётся в бешеном темпе. — Понимать и не нужно. В следующий момент Владимир понял, что и правда не нужно ничего понимать — по крайней мере, в этот момент. Путин придвинулся к Зеленскому ещё ближе, прикрыл глаза — казалось, для него то, что он делает, лишь что-то обыденное — и его губы соприкоснулись с губами президента Украины. Зеленский снова попытался оттолкнуть его, но не смог — и не столько от мертвой хватки россиянина, сколько от собственного бессилия. Он просто стоял, без какого-либо желания делать что-либо с происходящим, а внутри него поднималась теплая волна… Радости? — Я даю людям то, чего они хотят. Только вот понимают они это слишком поздно. Путин убрал руки, сжимавшие уже обмякшее тело, в последний раз за этот день посмотрел Владимиру в глаза, развернулся, и, как ни в чем не бывало, ушел, словно ничего и не случилось, оставив совершенно опустошенного Зеленского наедине со своими переживаниями и сумасшедшими мыслями. Это хотелось забыть, словно страшный сон. Получалось, но недолго. Потому что потом вся жизнь Зеленского превратилась в этот самый страшный сон. И главным ужасом в нем было не нарастающее волнение, не психика, мало-помалу идущая в точку полной поломки, не десятки бессонных ночей, а чертов Владимир Владимирович.       «Мы обязательно встретимся». Эти слова заставляют задуматься, задуматься о том, что может и не сбыться. «А думает ли он обо мне?» — постоянно проносилось в голове Зеленского, и сразу же он думал, что ответ — нет. Ведь не может столь значительный человек, рука которого давно опутала весь мир, думать о такой мелочи, как Владимир. Но зачем, зачем он поцеловал его в тот раз? Неужели что-то видел, что-то осознал, сложил все кусочки пазла, о котором долгое время не подозревал сам украинский президент? Этот поступок давал надежду — как думалось Зеленскому, заведомо ложную, но все долгое отрицание сходило на нет каждый раз, как Путин снова давал о себе знать. Ему лично или всему миру — совсем другой вопрос. А тем временем мысли ясно рисуют картину, которая будет повторяться из раза в раз на каждой встрече. Владимир ясно представлял, как будет заходить в очередной кабинет и садиться на кресло, которое, хоть и будет мягким, но начнет казаться до жути неудобным, когда такой знакомый голос начнет говорить на какую-то тему, а его обладатель будет сверлить украинца глазами. Подавлять эмоции в такие моменты почти невозможно, но Зеленский постарается. Но руки то и дело будут нервно сминать галстук, и подобные мелочи заметят все — и десятки журналистов, и, конечно, сам Путин. А потом начнутся еще вопросы от него, и многие из них будут заданы уже не на встрече, а, как и в тот день, в тесном безлюдном коридоре. Он будет придумывать что-то, чтобы россиянин отпустил его, чтобы можно было уйти с кучами мыслей в голове, которые будут давить, давить, давить на него. Но стоит ли? На мысли о галстуке Зеленский нервно рассмеялся, вспомнив Саакашвили. А ведь и Саакашвили, и он сам, и миллионы других людей — от простого народа, который ни о чем не подозревает, до высокопоставленных чиновников — все они лишь детали в огромном автомобиле под названием «Украина», который неудержимо несется в даль, только вот непонятно, в какую сторону и к чему эта сумасшедшая поездка приведет. Путин сюда не подходит совершенно. Он совсем из другой системы и действует совершенно иначе. А ведь в чем-то они все-таки похожи — оба обсуждаются со всех сторон, обоих, в конце концов, зовут Владимирами. Ничего не ясно, кроме одного — в тот роковой день Путин был абсолютно прав. «Я даю людям то, чего они хотят. Только вот понимают они это слишком поздно». Зеленский и правда тогда не понимал, что президент РФ был абсолютно прав, по крайней мере, насчет него — Владимир слишком поздно осознал, что ему правда был нужен этот контакт. Но не там и не тогда. Сейчас, когда он изводил себя бесполезными догадками и размышлениями, это было бы глотком свежего воздуха. Он бы знал, что не столь уж безразличен россиянину, знал бы, что все бессонные ночи и ухудшающееся с каждым днем состояние — все это не должно существовать, причин ведь нет. Но настоящий Путин словно не видит этого беспомощного состояния гаранта, он лишь умело ведёт свою игру натянутыми улыбками и тонкими намеками, понятными лишь Зеленскому. Это ужасно, это разрывает изнутри, но это и есть реальность.       «Мы обязательно встретимся». Эти слова заставляют подумать, что скоро конец. Скоро все это может закончиться так же стремительно, как и началось, и, скорее всего, не лучшим образом и для Владимира Владимировича, и для Владимира Александровича. Путин уже знает о чувствах Зеленского. Он знает о многом, даже о том, чего знать не хотел бы и что знать не должен. Или должен все-таки? Но если все пойдет так, как диктовали мысли, заброшенные куда-то на задворки сознания, узнал бы не только он. Нет, нет, не стоит, слишком рискованно. Владимир не знал, что делать, разрывался между десятками возможных концовок этого сумасшествия. Но неужели держать все в себе действительно лучше? В таком случае лишь один выход — через окно. А люди еще потом долго будут гадать: почему же, дескать, такой уважаемый человек взял и покончил с собой, когда у него было все так хорошо. Лишь Владимир Владимирович будет знать правду, но промолчит, сжав свои и без того тонкие губы. Объявить на встрече? Нет, ни за что. Сказать Путину лично? Но зачем, если он сам все видит? Ничего не известно, и от этой неизвестности было страшно. Казалось, внутренности скрутились в тугой комок, причиняя их владельцу лишь боль. Но время неумолимо шло, и будущее подкрадывалась все ближе. Россиянин никогда не называл конкретного места и времени, но чувствовалось, что эта встреча будет совсем скоро. Извести себя ожиданием вполне возможно, но можно и подождать. Он будет ждать. Он увидит, чем в конце концов закончится эта нелепая ситуация, если только не сведёт себя в могилу раньше времени. Игра со смертью, да? Как иронично. Путина ведь часто называют смертью, и сейчас Владимир Александрович понимал это, как никогда. Владимир Владимирович — это то, что имеет равные шансы убить его и полюбить его столь же сильно, насколько сейчас любит его украинский президент. И сейчас, стоя перед зеркалом, повязывая галстук и готовясь к очередному дню, полному лишь разочарований, Зеленский выдохнул и уверенно прошептал: — Мы обязательно встретимся.