ненавидь

      когда я увидел тебя в первый раз, во мне словно что-то ощутимо екнуло.       ты был забавен и немного мил — белокур и синеглаз, точно красная девица, с аккуратными чертами лица и такой неприкрытой наивностью во взгляде, что мне невольно становилось слегка смешно. кутаясь в непредназначенный для российских морозов плащ, ты так очаровательно вздрагивал, отчего и желания хоть о чем-то с тобой поговорить я сдержать не смог, постыдно сдаваясь перед собственным любопытством.       — зябко? — произнес я, не сдерживая насмешки, и повел плечами.       — очень, — отвечал ты с чрезвычайной готовностью, и это почему-то вызвало у меня улыбку. — и, заметьте, это еще оттепель. что ж, если бы мороз? я даже не думал, что у нас так холодно. отвык.       и голос у тебя звонок, словно колокольчик.       говорить с тобой мне понравилось, особенно наблюдать, едва восхищаясь, за тем, как ты искренне и немного наивно щебетал обо всем, не утаивая ничего. невольно сердце затрепыхалось, точно воробушек, и я подумал мимолетно лишь о том, что мне непременно хотелось бы продолжить наше знакомство.       ты, словно прочитав эти мысли, произнес с присущим тебе добродушием, что рад был нашей встрече. я не смог ничего ответить.       застегни душу, князь — невыносимо становится от такой пронзительной чистоты.       я проклинаю этот день до сих пор, ведь ты… ты посмел появиться в моей жизни так легко. я тогда еще был в себе, но уже потихоньку двигался рассудком, и все из-за женщины, расположения которой я так отчаянно добивался. сейчас я не могу сказать, что отдаю себе отчет в своих словах, действиях. скулы сводит от бессильной злобы, от неимения возможности сделать хоть что-то, ведь сейчас ты — здесь. прямо напротив меня. хмуришь слегка светлые брови, в глаза заглядываешь с беспокойством, и я совсем без удивления думаю, что хотел бы их выколоть. положить в баночку и рассматривать каждый вечер, как трофей.       меня уже давно не пугают подобные мысли. возможно, я бы хотел тебя ударить, ударить наотмашь, так, чтобы костяшки стерло и тебе сломало нос, чтобы из него хлестнула кровь… как же еще объяснить это несдерживаемое желание дотронуться, которое я из последних сил заглушаю? почему ты настолько близко — и в то же время невероятно, просто пугающе далеко?       пожалуй, князь, я тебя даже ненавижу и знаю, что это никогда не будет взаимно. такие, как ты — ангелы, — ненавидеть не умеют. я же всего-лишь человек, и ни что человеческое, в том числе и пороки, мне не чуждо.       — для чего же ты сломя-то голову сюда теперь прискакал? — вкрадчиво произношу, а сам ухмыляюсь — болезненно-злобно. — из жалости?       ты поглядел с тоской — я отчетливо прочитал в твоих излишне искренних глазах желание помочь, увидеть меня, наконец, счастливым, пришедшим в себя. в этот момент я возненавидел тебя так, как никогда и никого, я был готов тебя задушить, сломать твою тощую шею, а потом долго и надрывно рыдать над давно уже остывшим телом.       глаза бы я все-таки выколол и спрятал так надежно, как только мог — лишь бы не смотрели с такой щемящей остатки прогнившей моей души искренностью.       — ты думаешь, что я тебя обманываю? — спрашивал тихо, почти одними губами, а я все равно услышал и едва не завыл — мне бы очень хотелось выцарапать из груди это омерзительно ноющее нечто, лишь бы не болело так сильно, не душило так удушающе, перекрывая кислород.       — нет, я тебе верю, да только ничего тут не понимаю. вернее всего то, что жалость твоя, пожалуй, еще пуще моей любви!       говорю, и тут прошибает меня насквозь — кого я, собственно, люблю? еще секунды назад я мог бы с готовностью назвать имя одновременно с этим ненавистной мне до костей женщины — сейчас я решительно не понимаю сам себя. князь меня жалеет, князь жалеет именно меня, и я вижу это в его светлых, набивших оскомину своей искренностью глазах, а я понять не могу — что же это за любовь такая меня одолевает и к кому…       князь на все вопросы разом отвечает лишь одной репликой — как всегда невероятно проницательной:       — что же, твою любовь от злости не отличишь.       и улыбнулся так, что я отчетливо и на удивление равнодушно подумал, как сильно я его все-таки ненавижу. а меж ребер заныло так болезненно-тяжело, словно меня проткнуло изнутри разом с десяток лезвий.       может быть, это действительно так, и сейчас мой рассудок правда истекает кровью, разваливаясь на части. так почему же ухмылки никак не сдержу, думая об этом? неужто нет мне спасения? так и сойду с ума?       уже сошел.

***

      уже сошел, бормочу, а сам сжимаю в руке кинжал, лишь кончиками пальцев второй руки дотрагиваясь до креста на шее. солдатского, оловянного. уже сошел, ухмыляюсь и думаю, куда все-таки спрячу твои невыносимо искренние, ненавистно-голубые глаза.       уже сошел, выдыхаю и отстраненно размышляю, как было бы здорово сейчас проткнуть этим кинжалом самого себя. прямо в сердце, в этот мерзкий и прогнивший до корки кусок мяса, выковырять и выбросить его. и успокоиться — больше не болит. не хочется рыдать и выть раненным волком.       прав ты был, конечно. как и все разы до этого. любовь мою от злости не отличишь, и вернее всего то, что жалость твоя, пожалуй, еще пуще моей любви, князь.       прошу, возненавидь меня, хотя бы сейчас.