Остаётся только ночь

Когда Лёвчик после дико выматывающего разговора по телефону падает Шурику головой на колени и утыкается ему в живот, а Шурик вдруг вжимается в спинку дивана, пазл складывается сам собой. И попытки Шуры оккупировать беговую дорожку, и заминки у зеркала и даже тот факт, что Шурик неожиданно начал спать в футболке — всё это становится таким очевидным, что от усталости не остается ни следа, когда Лёвчик подскакивает и теперь уже забирается на любимые коленки верхом. — Ты чего? — Я чего? Это ты чего удумал. Посмотри мне в глаза и скажи, что ты не загоняешься из-за своего веса. — То есть ты признаёшь, что он есть? — Вес? Есть, иначе ты бы о потолок бился. Шурик, для маразма ещё рано, для кризиса среднего возраста уже поздно, тем более что мы оба их пережили, так что заканчивай. А то я тоже найду из-за чего загнаться, и мы оба знаем, чем это закончится, — Шура отводит взгляд, и Лёвчик чувствует, что в этот раз удастся обойтись малой кровью, так что напирает: — Помнишь, как там было у нашей дорогой подруги Дианы? И если ты станешь взрослым и даже не очень тоненьким, я буду тебя любить, как в наше первое лето. — Наша дорогая подруга Диана — не лучший пример для подражания в том, что касается отношений, — хрипло отзывается Шура, потому что Лёвчик прекрасно знает, как действует его голос, и шепчет стихи прямо в губы. — Слова-то всё равно правильные. Давай, снимай уже футболку, и я тебе покажу ещё кое-что правильное. — Только покажешь? — усмехается Шура и смотрит так откровенно, что если бы Лева стоял, то коленки точно бы подкосились — и это после стольких лет, что и вслух произносить не стоит. Разумеется, что очень скоро без футболок оказываются оба, но вот раздеться дальше не успевают из-за пронзительной трели дверного звонка. — Лиза только утром будет. — И вряд ли Лиза будет висеть на звонке, — обречённо вздыхает Лёва и идёт в прихожую, на ходу натягивая многострадальную футболку и морщась от незатыкающегося звонка. На пороге Глеб, и он не обращает ни малейшего внимания на открытую дверь, увлечённый тем, как его палец зажимает звонок. — Ты уже можешь убрать руку. — О. Лёвчик. Лёвушка, дорогой, так давно не виделись, можно я руки у вас помою? А то вся эта зараза кругом, сам знаешь. Лёва, не особо вслушиваясь в невнятное бормотание, затаскивает Глеба внутрь, пока не сбежались соседи, аккуратно заводит его в ванную, вешает ему на шею чистое полотенце и с чистой совестью делает то, что и всегда в непонятных ситуациях: идёт перекладывать ответственность на Шурика. — Там Глеб. — Пьяный? — Я же сказал, что Глеб, чего ты вопросы какие задаёшь. — Он же бросал. — Как бросил, так и начал, да и не пришёл бы он трезвый в половине первого, знаешь же. — Знаю, — вздыхает Шура и обречённо идёт ставить чайник, чтобы на обратном пути поймать вышедшего из ванной Глеба. — О, и Шура тут. Такие вы, ребят, хорошие, и всё время вместе, ну не чудесно ли? Вы два моих самых любимых пидораса, честное слово, — доверительно сообщает Глеб, пытаясь обнять их обоих. — Ну, ещё Вадик, конечно, но он просто пидорас, так что… — Глеб, ты не подумай, что мы тебе не рады, но тебя что, Таня из дома выгнала? — Шура оперативно вешает Глеба на Лёвчика, чтобы тот помог их другу без приключений добраться до дивана, а сам идёт заваривать крепкий чай. — Не, вы чего, Танечка бы никогда, ребят, Таня, она знаешь какая, Лёвчик, не-не-не, — Лёва бы посмеялся над тем, как Глеб отстаивает честь супруги, вот только ещё свежи воспоминания, как Макс с Борей, подвывая от смеха, в лицах рассказывали, как перебравший Лёва распинался про «прекрасного, неземного и самого вообще» Шуру. — Тогда чего ты тут? — Шура оказывается куда прагматичнее, хотя по его едва заметной улыбке Лёва понимает, что тот сейчас вспоминает о том же. — Да телефон умер, на улице такси не рискнул ловить, а тут понял, что вы же рядышком живёте. Со второго раза даже с подъездом угадал. Лёва с Шурой лишь переглядываются, гадая, кому же так повезло в первый раз, и как Глеб в таком состоянии вообще дважды прошёл мимо консьержек. Виновник торжества, как и всегда невразумительно болтливый под нужным градусом, в это время не морщась пьёт огненный чай и продолжает рассказывать про Таню. — Глебыч, если всё так отлично, ты в честь чего так набрался? — Да никуда я не набирался. Посидели немного, потом я ещё немного посидел… Шурик, слушай, полтинник в августе, а я вот вообще нихера не готов. Ну как это так вообще, полтос. Пиздец же. — Цифра как цифра. И мне полтос, и Хакимову твоему полтос, и ничего, не развалились, не загоняемся. Глеб, у тебя жена красивая-любимая, группа отличная, альбом пишется — ну дался тебе этот полтинник? Лёвчику так-то есть много, что сказать про Шурика и то, как он не загоняется, но сейчас он лишь подпирает Глеба плечом и с самым серьёзным лицом, на которое способен, кивает. — Да я понимаю всё, но вот как прозвучит это «пятьдесят» и прямо всё, хоть выноси. Вадик, вон, мудить начал ровнёхонько после полтинника, а вдруг это у нас семейное? Начну ещё песни НАИВа петь, ссылаясь на половину группы, ну. — Начнёшь петь НАИВ, мы заберём у тебя «ХалиГалиКришну» и споём ровно пятьдесят раз, — обещает Шурик. — Ну если только пятьдесят. Ладно, вы правы. Наверное. Слушайте, поставьте меня на зарядку, я как включится, уеду сразу, полежу только прямо немного здесь, ага? Спасибочки, дорогие. Лёва смотрит на пустую кружку из-под чая, на покоцанный телефон и ещё какую-то мелочовку, которую Глеб в какой-то момент успел вывалить на стол из своих бесчисленных карманов, и останавливается на откровенно угорающем с ситуации Шурике. Глеб что-то невнятно бормочет и ещё сильнее сжимает колени Лёвчика, на которых он уже основательно устроился. — Вытащи меня. — Вот ещё, вы неплохо смотритесь. — Ему же неудобно так! — А по-моему ему очень даже удобно. Ладно, ты сторожи наше достояние, а я позвоню жене этого алкоголика, у меня где-то номер был. — Может, лучше Хакимову? — Это, мой дорогой, только если сам. Нет? Ну, значит, Тане. Лёвчику удаётся лишь немного вытянуть ноги и сползти вдоль спинки, чтобы не растрясти Глеба. Устроившись более-менее удобно, он прислушивается к мерному голосу Шуры, который убеждает Таню, что всё в порядке и что ей не нужно волноваться. — Подожди, давай сперва определимся с тем, что мы понимаем под словом «сильно». Лёва против воли всё равно смеётся и сразу же примирительно гладит Глеба по волосам — за время изоляции тот ещё не успел выжечь их до привычного полуживого состояния, и сейчас мягкие отросшие пряди приятно щекочут пальцы. — Ты в курсе, что у тебя нездоровая фиксация на волосах? — Нездоровая — только на твоих. Шурик, ну не до утра же мне так тут сидеть? — Мы в ответе за тех, кого приручили, — пафосно вздыхает Шура и приговором тяжело опускает руку на плечо. — Мы оба его приручали, — шипит Лёва, а потом укоризненно щурится. — Никто и никого не приручал, мы же не в романе Экзюпери. И маленький принц что из тебя, что из меня такой себе. — Зато из Глебки вышел бы милый лис. Ну, по крайней мере из спящего. Голову ему аккуратно подними и выползай, я подушку подсуну. После слишком сложного для своего возраста акробатического этюда Лёве всё же удаётся выбраться, и на радостях он даже укрывает Глеба тонким покрывалом, чтобы его не продуло под кондиционером, а следом притаскивает ему воду и таблетки. — Гордый отец семейства, — уже в спальне с чувством комментирует Шура. — Ой, да завались. Как будто сами никогда не напивались. — Никто не молодеет. И только наш Глеб… — Тут только мы вдвоем, а уж я прекрасно знаю, что ты переживаешь, возможно, даже сильнее меня, так что заканчивай. Что Таня сказала? — Что они с Глебом обговаривали такой вариант. — Такой — это где он у нас ночует? — Я так понял, что тот, где он сильно напивается и не приходит домой. — А почему мы с тобой не обговаривали какие варианты? — Потому что нас и так молча просто привозили друг к другу, если мы пили не вместе? — Зануда, — Лева фырчит и лезет обниматься, запуская руки в длинные волосы. Нездоровая же фиксация, он даже не спорит. — Шурик, а, Шурик. Выходи за меня. — Лёвчик, я не знаю, чем на тебя надышал Глеб, но просто напоминаю, что ещё одиннадцать лет назад мы… — Балда, я же серьезно. Завтра. Давай ты с детьми один в зоопарк сходишь? — А кто им пообещал этот зоопарк? — Бессердечный. Футболку хоть сними тогда. — Твои ассоциативные ряды никогда не перестанут меня удивлять. — Ну, иначе совсем скучно будет. — С тобой-то? Они целуются неторопливо, уже без былого запала и намеков на продолжение — просто чтобы было тепло и максимально близко. Так и засыпают — Лёва всё-таки стягивает с Шуры футболку, прижимается к нему со спины и наматывает на пальцы прядь волос, уткнувшись для верности в шею. Впрочем, вселенная явно не на их стороне, потому что в дверь снова звонят — на этот раз коротко, но зато с четко выдержанными промежутками. Лёвчик после непродолжительной возни и невразумительных стонов дважды проигрывает в «камень-ножницы-бумага» и в очередной раз тащится в прихожую. — Вадик, ты на часы вообще смотрел? — Я за Глебом. — Да я вот как-то догадался, но сейчас всё ещё два часа ночи. Глеб спит. Мы тоже спали. Почему вообще тут ты? — Мне Таня позвонила. Вадик, очевидно, понимает, что ждать гостеприимности не стоит, потому что аккуратно огибает Лёву, разувается и молча идёт в гостиную. — Руки хоть помой, мало ли, откуда ты притащился. Вадим на удивление спокойно меняет маршрут, не сбившись с шага, а Лёва летит в спальню, потому что не подписывался решать такие вещи в одиночку — а ещё догадывается, что оставлять его с Вадиком один на один явно не стоит. У них не то чтобы был какой-то ярко выраженный конфликт, они вполне мирно здоровались и жали друг другу руки на фестивалях и прочих тусовках, но вот личное общение уже лет пять как заметно сошло на нет — и по большей части как раз из-за устроившегося в гостиной Глеба. Шура не хочет вникать в происходящее, Шура адски хочет спать, именно этим он потом будет объяснять, почему с ходу послал Вадима в дальние края, — вот только Лёва прекрасно знает, насколько это было искренне. — Давайте я просто заберу Глеба, и мы спокойно разойдёмся? — Да кто тебе его отдаст? — А можно не обсуждать меня, как какую-то гитару? Отдам, заберу — заебали, — Глеб прислоняется к стене и жадно пьёт воду, но в целом выглядит гораздо лучше. Лёвчик успевает подумать, что был прав: Глеб не так уж и сильно успел напиться, просто развезло после такой жары, — а потом Шурик тянет его прямо за трусы на кухню и делает страшное лицо, всем видом требуя не лезть. — Глеб, давай я тебя домой отвезу. — Ради этого что ли сюда ночью заявился? — Мне Таня позвонила. Сказала, что это была твоя просьба. Шура разве что чудом успевает зажать Лёвчику рот ладонью, потому что тот уже вскинулся на защиту не то Глеба, не то собственной психики. — И что, ты вот так всё бросил и кинулся? Из-за звонка без пояснений? — Ну почему без пояснений. Таня сказала, что ты заставил её пообещать, что она позвонит мне, если ты напьёшься до беспамятства и даже не сможешь сам сказать ей, где ты. На этот раз Лёва искренне рад, что Шура его не отпустил, потому что уж больно забавное выражение лица у Глеба в этот момент, несмотря на всю абсурдность ситуации — а может, как раз из-за неё. — Я так сказал как раз, чтобы больше не напиваться! — Но вот мы здесь, да? — Но вот я здесь, а почему тут ты, это всё равно не объясняет. Ну позвонила и позвонила, когда тебе до этого дело вообще было? С чего вдруг? — Глеб, ты мой брат. И что бы ты обо мне ни думал, я приеду и в два часа ночи, и в пять утра, если ты попросишь. Независимо от того, что между нами происходит. — Ничего между нами сейчас не происходит, — раздражённо шипит Глеб и уходит в гостиную, а на бесстрастном лице Вадима наконец-то проступают хоть какие-то эмоции — пока что это боль и бесконечная усталость. Глеб возвращается спустя минуту, на ходу рассовывая вещи по карманам. — Чего встал, пошли, раз приехал, не тут же разборки устраивать. Спасибо, что приютили. Глеб, ссутулившись, уходит первым, даже не посмотрев на брата, а Шуре приходится приложить все силы, чтобы удержать вырывающегося Лёву. — Позвони завтра! До свидания, Вадим. — Как ты мог отпустить Глеба с ним! Да ещё и в таком состоянии! — после хлопка двери Лёва всё же выпутывается из крепких объятий. — Лёвчик, они взрослые люди. Ты знаешь, как я отношусь к Вадиму, но ты что себе успел там придумать? Максимум опять полаются, а там отвезёт Глеба домой, он спокойно проспится. Ну, а вдруг и правда поговорят нормально. — Он и тут мог проспаться. — К нам детей привезут с самого утра, причём вместе с собакой, ты не забыл? — Как будто дети дядю Глеба не видели. — Они-то видели, а вот дядя Глеб вряд ли с похмелья обрадовался бы четырём галдящим и жизнерадостным чудовищам, жаждущим похода в зоопарк. Даже пяти, потому что Бутч обязательно полезет лизаться. — Шу-у-ур… — Всё ещё нет. Но вот попытаться выспаться ты ещё можешь. — Я сам живу с чудовищем, — бормочет Лёва, но покорно возвращается в спальню, забирается в кровать и снова прижимается к Шурику. — Австралия. — Что — Австралия? — У них не было Австралии. У Вадима с Глебкой. Да и у Дианы со Светой. Вот ты можешь быть уверен, что мы бы ещё были вместе, если бы не прожили эти пять лет порознь и не поняли, что не можем друг без друга? — Предлагаешь отправить Глеба в Австралию? С Диной? — Если мы их вдвоём туда отправим, то уже больше не увидим. Не, сейчас уже поздно. Я так, в целом. Мне нравится думать, что у нас была Австралия не просто так, не только для страданий, а вот для этого — чтобы до сих пор друг у друга. — Напишешь об этом песню? — Видно будет. Люблю тебя. — Я тоже тебя люблю. И я тоже безумно рад, что ты тут — даже если для этого нужны были те чёртовы пять лет. Но Лёвчик? — Чего? — Я очень тронут твоими словами, но ты всё равно идёшь в зоопарк. — Сволочь. Но твоя седая борода мне всё равно нравится больше.