Pink in the Night

После заката уставшие посетители пляжа Морио стали постепенно расходиться по домам и гостиницам. В течение дня солнце нещадно слепило глаза, а под оправой очков скапливался пот и вызывал жжение. Тёплое море не приносило должного облегчения ступням после раскалённого песка, а сланцы натирали кожу. Джанко сидела на полотенце под зонтом с накинутыми на него парео, образующими подобие шатра, смотрела на перистые облака, медленно плывущие по небу, и слушала рокот волн, разбивающихся о берег. После жары у неё кружилась голова, спина и плечи болели от ожогов, но, несмотря на это, она больше не испытывала недовольства: лучшее время для плавания только начиналось, а её подруга вернётся с минуты на минуту с очередной порцией какигори. Болезненный огонь разгорался в её груди каждый раз, когда они оставались наедине, но чем чаще это происходило, тем сильнее она тянулась к этому чувству, упиваясь контрастом безграничного счастья и смертельного страдания. Когда Хигашиката мысленно извинилась перед Хиросэ и остальными за свою радость от их ухода, насупившаяся Ниджимура вошла под зонт, протянула ей строганый лёд с клубничным сиропом и рухнула рядом. — Кругом эти сраные парочки ходят, держатся за ручки, сюсюкаются. Даже на Валентинов и Белый день такого не было, бесят, прям не могу! — ворчала Окуна с набитым ртом. Черничный десерт утолял жажду, но не доставлял прежнего удовольствия. — Да ещё и эта Юи со своими парнями глаза мозолила. Как же я ей завидую! Я тоже хочу внимания, обнимашек и всяких ништяков на халяву! — Ты в своём репертуаре, — заметила Джанко. Она собиралась приободрить её, в очередной раз дать понять, что наличие партнёра не определяет её ценность и возможности, что у одиночества есть свои преимущества, но от разговора её отвлёк скрип колёс последнего передвижного киоска, проехавшего сзади, и стихшие однообразные мотивы из радиоприёмника, которые за 10 часов успели надоесть ценителям фанка и рока. Мысль о том, что весь пляж теперь был предоставлен лишь им двоим, вызвала желанный трепет, и она перестала слушать её жалобы. Остывающий берег, украшенный ракушками песчаный замок, солёная вода, нежный бриз, играющий десятками едва различимых оттенков оранжевого и розового закат, который скоро сменится на сине-сиреневые сумерки — весь мир со всеми людьми и заботами, кроме этой малой его части, словно исчез. Вдруг смуглая девушка прижала ладонь ко рту — от резкого переохлаждения у неё свело зубы — и начала всхлипывать не столько от боли, сколько от накопившейся обиды. В поисках утешения она прислонилась к подруге сбоку, но та стиснула зубы и прошипела. Окуна поняла, что такая реакция была связана с ожогами, но по лицу невольно потекли слёзы. Та поспешила сгрести её в жадные объятья и утянуть за собой, чтобы самой лечь на спину и использовать сумку вместо подушки. Влажные щеки и прерывистое дыхание усиливали жжение на её декольте, вес тела давил на живот, но она не возражала против такого дискомфорта, а только гладила её по волосам и ласково приговаривала, — Прости-прости. Знала бы, что ты разревёшься, точно бы тебя послушалась и не поленилась вернуться домой за кремом. Ну же, было бы из-за чего плакать. Это, конечно, не то же самое, но ты же знаешь: я всегда с тобой. А я и обнять могу, как сейчас, и всяким дома угостить, если папа чего купит. Дурашка, да будь я богачкой, ты бы каждый день ела стряпню Тони, фрукты и швейцарский шоколад. Подумай-ка и обо мне, представь, как мне было бы паршиво, если бы ты с кем-то замутила, — от слёз возлюбленной её сердце сжималось так сильно, как будто вот-вот разобьётся на стеклянные осколки, и учащённо билось, стремясь передать чувства своей хозяйки: «Детка, если бы ты только знала, какой унылой была бы моя жизнь без тебя, не говоря уже о том, что я бы тупо погибла тогда, год назад. Это так эгоистично, но как же я хочу, чтобы ты замечала лишь меня! Не смотри на всех этих бездушных придурков, смотри на меня! Видишь, слышишь, как я схожу по тебе с ума? Всё на свете бы отдала за один простой чмок в губы…» — но даже этот внутренний монолог не передавал, на что она была готова пойти, чтобы очутиться в альтернативном мире, где её весёлая и плаксивая, предсказуемая и взбалмошная, несуразная и самая прекрасная Оку хотя бы намекнёт, что её привлекает не только противоположный пол, и тем самым предоставит шанс влюбить в себя, а затем и возможность сильнее радовать, больше заботиться и чаще касаться её подтянутой кожи, особенно тех мест, куда руки Хигашикаты ещё не добрались. Образ сукэбан удобен не только тем, что он лишает необходимости заискивать и злоупотреблять ненужными суффиксами вежливости с ровесниками, но и тем, что при нём позволительно пренебрегать сдержанностью, навязываемой японцам с детства, поэтому девушка, чей начёс был закреплён таким большим количеством лака, что его не разрушило ныряние, наклонила голову и поцеловала в лоб обладательницу круглых глаз, которые, несмотря на крошечные зрачки, выглядели по-щенячьи. Она почувствовала лёгкий укол вины за свою вседозволенность, но все её сомнения улетучились, когда ответом на шалость стала широкая улыбка. — Хе-хе, да уж, пожалуй, мне и самой с тобой лучше всего, так что, в общем-то, к чёрту всех, — одна из наиболее умилительных черт Окуны — это то, что она успокаивалась настолько же быстро, насколько расстраивалась. Джанко с усмешкой прижала её к себе, а взгляд вновь упал на закат, на котором уже проглядывались первые звёзды многообещающей ночи. Прежде она не признавала ценность созерцания природы, но в те минуты осознала, почему ранее Хазекура отправилась на башню в спешке: подобные мгновения, какими бы частыми они ни были, хотелось делить с кем-то особенным. Они вздрогнули от неожиданности, когда тяжёлая дробь ударила по нейлону, но не придали этому значения, и даже размокший под летним ливнем песок, отпавшие с влажным шлепком парео и подтаявший лёд не испортили воспоминание, в котором будто каждая капля пела: «Я тебя люблю». 40 лет спустя Морио не был прежним уютным городком: частные домишки сохранились лишь в отдалённых районах, а основной массив составляли многоэтажные здания с пестрящими неоновыми вывесками и наружной рекламой. Воздух был загрязнён, потому больше не стоило ждать живописного вида на звёздное полотно с пляжа. В этот раз у Ниджимуры был веский повод для слёз на несколько обвисшей груди Хигашикаты: на неё нахлынула тоска по их четвероногому ребёнку, который ещё в прошлом году на этом же месте лакал воду из их ладоней и прятался от солнца у них на коленях, пока они гладили его по спине и животу. Джанко также плакала: благодаря ей, после продолжительной совместной жизни она поняла, насколько важно не забываться и давать выход тому, что происходит в душе — ещё одна причина безгранично обожать эту осунувшуюся женщину, ту, за кем по-прежнему было так приятно наблюдать целыми днями. Поразительно, как Окуна, пережившая все трудности менопаузы и полностью поседевшая, проявляла свою умилительную девичью увлечённость, когда готовила ужин, играла в приставку, потела над боксёрской грушей или хвасталась, сколько километров пробежала утром. Несмотря на одержимость внешним видом, Хигашиката не сильно расстраивалась, когда замечала новые морщинки: она переняла заразительную энергичность и чувствовала себя подростком, если не ребёнком. Придя в себя, она взяла её левую руку и поцеловала каждый палец, уделив особое внимание безымянному, на котором под светом заходящего солнца сверкнуло платиновое обручальное кольцо, а затем в лоб, как в те далёкие времена, когда не могла мечтать о большем. Она делала это множество раз и надеялась, что им двоим отведено ещё столько же лет, чтобы так же сидеть под самодельным шатром, встречать закат и целовать её снова и снова, чтобы однажды наконец-то сделать это правильно и тем самым выразить всю глубину своей привязанности и благодарности. Окуна в шутку обозвала её прилипалой, вскочила с полотенца и одним рывком помогла ей подняться, чтобы быстро прильнуть к её губам и с задорным смехом вместе нырнуть в прохладное море.