моя одержимость

«я давно мечтаю о тебе, Мидория. я так давно, так долго и невыносимо близко чувствовал на себе твои ладони, сжимающие мое тепло, но я ничего не мог сделать, кроме как проснуться в полтретьего утра и ждать рассвета, ждать, когда комната наполнится первым светом бледного неба и уходящего месяца, ждать, когда я, наконец, смогу забыть тебя.» слабые лучи солнца охватили кончики пальцев Киришимы, играючи выцеловывая шершавости и болезненные царапины после неудачных попыток приготовить хоть что-нибудь стоящее, вкусное и сытное. купленные пластыри давным-давно закончились и остались только те, которые когда-то дал ему Мидория после неудачного падения с велосипеда. «используй их хоть иногда, пожалуйста.» они так и лежат ни разу не использованные на какой-то высокой полке его шкафа, до которой он никогда не дотянется без стульев, без толстых стопок книг, без помощи взлететь выше. лишь бы никогда больше не видеть эти бежевые пластыри и не слышать сожалеющий голос Деку. способы избавиться от Мидории методом замены проходят успешно неудачно, ни с кем толковым Эйджиро в целом не общается настолько близко, как с Мидорией, да и упасть в любовь погуще с какой-нибудь девушкой (да хотя бы с парнем), нежели в случае с Изуку, не получается и к Киришиме начинают закрадываться противные мысли, что разлюбить этого идиота так и… не получится. не получится забыть его мягкий взгляд, не получится избавиться от жалких попыток уснуть без мыслей о том, что сейчас под боком могло лежать это зеленоволосое чудо, никогда не удастся воспользоваться гребаными пыльными, так и не забытыми пластырями, потому что Киришиме неимоверно жалко, что они в один момент закончатся, и они… сгорят на свалке, пропитанные кровью из саднящих коленей. «я бы все отдал, лишь бы стереть тебя из своей памяти.» сегодня ведь все изменится, да? сегодня, двенадцатого августа, когда дальнейшее самобичевание Эйджиро закончится или, может, продолжится в более худшей форме? неужели он настолько жадный, что забирает себе все мысли только о том, что никогда больше не встретит Мидорию в своей жизни? почему он… даже не хочет задумываться над тем, что Изуку согласился бы быть с ним? и если бы он знал, насколько все окажется плохо, то слал бы себя и свою жизнь к чертям. день, когда затаившиеся слова в горле вырвутся наружу раскаленной обжигающей лавой прямо у Деку на глазах, который даже не смел задумываться и составлять догадки о странном поведении Киришимы в последние несколько лет. казалось бы, можно было привыкнуть за обыденное время, но… это же Киришима, да? зачем Деку понадобилось быть таким, чтобы Эйджиро разрывался на части и сбегал ко всем чудесам света, лишь бы не видеть остервенелый зеленый взгляд, пытающийся выкрикнуть «да что с тобой такое?» «я полюбил тебя настолько, что не смог опомниться, как возненавидел.» говорят: когда влюбляешься, дни становятся веселее. почему это не в случае Киришимы? почему удача постоянно обходит его стороной? на тренировках — стоит с Изуку в паре, в дверном проходе — сталкивается с Изуку, в бассейне — подскальзывается и падает прямо Мидории в руки. если это не просто случайности, то что еще нужно судьбе? теперь Киришима не верит в судьбу. до белого шума в ушах отказывается принимать, что это кем-то задуманные последствия неразделенной любви, о наличии которой Изуку даже не подозревает. тогда почему, даже не узнав от Мидории ответ на его чувства, он так боится об этом заговорить? хотя бы… спросить, влюблен ли он в кого-то? мысли о его признании Изуку рвутся на части, не позволяя словам закончиться, сказать то, о чем Мидория давным-давно должен был знать. наверное… Киришима пожалел бы, если бы Мидория сказал, что считает их всего лишь хорошими друзьями? если же Киришиме так сложно сказать Деку о своих запретных чувствах к нему, то что мешает просто написать ему письмо и положить под дверь? и главное, специально не написать, от кого это письмо. Деку не глупый, он сам догадается по почерку и наверняка спросит напрямую, писал ли Киришима ему письмо. «Мидория. надеюсь на твое понимание, никому не показывай и не обсуждай это с кем-либо. я ещё никогда в жизни не мог представить, что способен полюбить тебя, одного из своих лучших друзей, настолько сильно, что уже не знаю, есть ли способ сбежать от мыслей о тебе. ты наверняка понимаешь, в каком смысле слова «полюбить» я говорю? я чертовски ненавижу себя за то, что могу сейчас одними словами сломать всю нашу дружбу. возможно, мы больше не будем общаться? будем делать вид, что все в порядке и ничего такого не было? на самом деле, я не жду от тебя взаимных чувств. я не жду ответа на письмо, я не жду, что ты узнаешь автора этих строчек. я больше не хочу хранить накопившиеся за столько лет слова, о которых ты и не смел задумываться. ты же понимаешь всю ситуацию? я не помню, в какой момент я начал испытывать доселе незнакомые чувства, это было так давно, что хотелось бы вернуться и дать себе за такие мысли пощечину с твоей причудой. извини меня, если я испортил твое мнение обо мне. я больше не тот, на кого ты можешь положиться, доверить секреты, попросить о помощи или просто весело провести время. я отказываюсь от своих чувств, от тебя. я ненавижу твои зеленые волосы, все твои семнадцать веснушек, наивный взгляд, чертовы шрамы и себя, потому что полюбил своего лучшего друга.» бумага неровно складывается шершавыми пальцами в несколько раз, помещается в небольшой самодельный конвертик, закрепленный по бокам скобами от степлера. «ну что, достаточно распереживался, Эйджиро? теперь пора возненавидеть себя еще больше, потому что позволил себе стереть нашу дружбу в пепел.» в общежитии было темно, на улице полночь, концы коридоров освещались матовым рассеянным светом. все уже давно спят, видят десятые сны, пускают слюни, просыпаются, чтобы перевернуть подушку на прохладную сторону, потому что хоть на улице и стояла морозная зима, в общежитии никто отопление не отменял. тихие шаги приближаются к заветной комнате, над дверью которой светилось мягким неоновым имя и фамилия парня. Киришима кладет ладонь на прохладное дерево, скользит по нему ниже и опускается на колени. неуверенно крутит в руках белый конверт. в голове железная кувалда под названием «разум» бьется обо все стенки, о каждый угол, крича о том, что это неправильно, все должно было пройти по-другому, как когда-то об этом мечтал Киришима еще два года назад, когда он только-только начал догадываться о своих чувствах. и Киришима успешно игнорирует себя, свои рвотные позывы, до одури сопротивляющееся сердце, стены, которые он выстроил вокруг себя и Мидории, пока писал последние строчки жалкого письма. навязчивую тишину, что загрязненной водой заполнила его уши, рассекает шуршание бумаги за дверью. Мидория… не спит? сердце замедляется, холод проходится мурашками по спине, а Киришима, округлив глаза в ужасе и непонимании происходящего, встает с пола и бежит прочь. дверь позади него открывается и он слышит когда-то любимый голос, кричащий шепотом «Киришима!» — вот же черт, — Эйджиро забывает закрыть свою дверь на замок, забывает приделать еще тысячу блокировок и паролей, чтобы даже он сам не смог выйти из этой комнаты. почти безжизненное тело падает в лапы приятной прохладной кровати, мягкая подушка продавливается под тяжестью пустой головы, дыхание углубляется, свинцовые веки опускаются, позволяя Киришиме заснуть за считанные секунды, провалиться в бездумные сны, оказаться в пустоте, желательно до утра следующего воскресенья — ровно через неделю. но это же Киришима, да? никогда не пойдет именно так, как хочет он. дверь вмиг распахивается и в проеме вырисовывается запыхавшийся и явно злой Изуку, остервенело сжимающий в ладони тот самый конверт. Эйджиро не хочет смотреть, не хочет видеть его снова, по крайней мере сейчас, поэтому сильнее вжимается лицом в подушку, стискивая клыки и не давая слезам хлынуть из краев глаз. Киришима, даже не успев понять, что произошло, уже стоял перед раскрасневшимся Изуку, ладони которого неистово сжимали чужой ворот толстовки. — да что ты… — привожу тебя в порядок! — тяжелая ладонь с характерным звуком опустилась на щеку Киришимы и он попятился назад, на автомате схватившись за ушибленное место, так и не подняв взгляд на Мидорию. — какого черта ты творишь?! никогда еще Киришима не видел его таким злым и никогда еще он не выводил людей из себя настолько. кажется, он опять накосячил? — почему ты… — он вспомнил, что все уже спят, поэтому смягчил свой голос, да и… Киришима не в самом лучшем состоянии, чтобы пытаться адекватно воспринимать громкие слова Изуку. — почему ты не рассказал мне об этом сразу? — пальцы, впивающиеся в ладонь, ослабли, дикое напряжение всего тела спало, а взгляд Мидории потускнел и ночь за окном в это никак не вмешивается. Киришима ничего не отвечал — собирался с мыслями, которые никак не хотели приходить. в его голове стояло затишье перед бурей, темные тучи кружились в нескончаемом вальсе неисправимых последствий небрежно брошенных в лист строчек. — а что это исправило бы? — хриплый голос прорезает надоевшую тишину, заглушает капризные завывания ветра за окном. — всё, — Мидория опустил брови к переносице, ему приходилось ловить чужой взгляд, который с каждой попыткой умело уходил в сторону. и как с ним разговаривать? — это исправило бы… абсолютно всё. понимаешь? все-таки, зеленый и красный — красивое сочетание, правда? — не совсем, — Эйджиро, оставляя ненависть за своей спиной, сталкивается взглядом с Изуку, который слишком уверенно для Мидории, слишком твердо для Изуку, продолжает стоять и неотрывно смотреть на него с той же складкой между бровей. — мы… — его взгляд падает на пол, разбивается о треск бумаги в его ладони, потухает и тонет в океане безнадежности. — могли бы попробовать, — замерзшие пальцы опасливо прикасаются к застывшему кулаку, в котором короткие ногти до сих пор выдавливают на бледной коже следы. пальцы Мидории аккуратно обхватывают чужое заледеневшее запястье, а после с последними силами сжимаются на самых кончиках фаланг, пытаясь понять, действительно ли Киришима стоит перед ним. — в каком смысле?.. — шепот Эйджиро последним стуком пробивает плотину Изуку, перекрывающую весь поток необдуманных мыслей, но что мешает ему обойтись всего-то парой слов? — я ведь… тоже не считаю тебя просто лучшим другом, — Изуку потянул его на себя за руку, упал в открытые неловкие объятия, уткнулся носом в широкое плечо, утонул в своих же слезах и крепко, насколько это возможно, обхватил чужое податливое тело. по ребрам раскатывается чувство дежавю. где он мог еще такое встретить? кажется, во снах?