Приятного аппетита, Синди!

На тебе была рубашка цвета гренадина. Яркая. Не заметить было невозможно. Верно ты и в космосе светился ядовито-розовой точкой с остальной пустующей Земли. Как звезда, только наоборот, с обратной стороны. А мне до тебя было всего несколько столиков. Не сто тысяч световых лет, гораздо, гораздо меньше. И еще ты был живой звездой. Не фальшивкой, не умершей, не той, что с неба. А такой, вполне ничего себе звездочкой, загорелой, темноволосой, в самом расцвете сил. В Италии — почти легенда. Красивая улыбка, шикарная внешность, бесспорный талант. На той веранде пели караоке. Все. И я тоже. А ты не пел. И два твоих не менее известных друга тоже не пели. Я слышала, артистам запрещено контрактом публично петь в караоке, поскольку это было бы бесплатным концертом. А кто хочет работать бесплатно? Может, всё это вздор. Вероятно, вы не пели потому что песен вам хватало с лихвой и за пределами этого чудного места без претензий, расположившемся в обычном курортном городишке с кучей достопримечательностей-руин и дефицитом хороших баров. Этот был вроде как хорошим. И народа в тот вечер было не так много, разгар недели, выходных еще ждать и ждать. Но душа уже отлетала в рай, требовала песен. А кто я такая, чтобы отказывать собственной душе? Поднявшись на сцену, я взяла в руки микрофон — и он был тяжелым. Был скользким. А песня была слишком любимой, оттого и получалась всегда как рыба у местного шеф-повара — отменно. Мотив простой, а мой голос не дрожал. Морской ветер приятно гладил мои колени, постепенно сдувая запах легкой юбки, обнажая ноги всё сильнее. Стул был барным, сцена высокой, мой топ — коротким, и сережка в пупке блестела, дрожа слезинкой какой-нибудь твоей личной поклонницы, когда я брала дыхание. И всё это было слишком хорошо видно. Весь Тиволи знал — просто так уйти уже не получится. Ни у кого не получится. Ведь дама так просит. Это звучное «Не оставляй меня» протяжным эхом разносилось по пляжам, по улицам и всем священным руинам. «Не уходи». «Не уходи». Сознание как старая проводка — могло загореться в любой момент. Случайное пересечение взглядов — решило всё тогда за нас. Так пишут в романтических романах для романтичных барышень. И, возможно, это не лишено смысла, как считаешь? Две пары глаз неотрывно наблюдали за мной, точнее, следили особенно пристально. Третий ваш коллега-закадычный друг, вальяжно развалившись в плетеном кресле, залипал в телефон, не реагируя даже на миловидную официантку, которая слишком хотела понравиться. И в последнюю очередь, как профессионал. Но с этим излишне серьезным, с виду дико измотанным жизнью красавцем у нее никак не получалось — он весь был погружен в себя и свой гаджет. Не выходило и у меня. «Надо же» — улыбнулась я, поначалу еще пытаясь заставить его поднять голову. Но потом мне стало плевать. Подумаешь. Это даже в неком смысле играло мне на руку и спасало ситуацию. Внимания и так было предостаточно. Когда я пела, я смотрела на тебя, прямо в твои глаза. А ты и не думал их отводить, словно наслаждаясь. Это было весело. Это будоражило. Это заводило. «Раньше я была королевой, А теперь я лишь тень себя. Я заслуживаю большего, но любовь — это тяжкий труд, И любовь к тебе сделала меня такой слабой. Я так влюблена в тебя, А ты продолжаешь играть и флиртовать От заката до рассвета. Больше не оставляй меня, Каждый раз, когда ты выходишь из дома, Я не знаю, вернёшься ли ты сюда ещё раз. Не уходи. Не уходи…» Последние фразы дались мне особенно проникновенно — я вложила в них кучу своих талантов, отполировав глубоко эффектным зрительным контактом, а затем томно опустила ресницы. Знаешь, так советуют на всех этих женских тренингах — на объект, вниз, в сторону. Или как-то так, я точно не помню, но, думаю, и того, что между нами было — было уже достаточно. Я благополучно допела, получила свою дозу признания, где вы вместе с другом аплодировали мне стоя, присвистывая и громко выкрикивая «браво». Пьяные что ли? Вас же сейчас съедят с потрохами поклонники. Совсем вы, ребята, не дружите с головой. Соскользнув с высокого стула, как можно грациознее, я возвращалась к открытому бару, где заранее попросила бармена покараулить мои вещи и не отдавать никому мое любимое местечко с края. Я никогда не садилась за столики. Я ничего не ждала, честно, особенно тебя. Окееей, будем честными, я заставляла себя не ждать. И я, конечно, не та, что бросится тебе на шею. Разумеется. А ты как думал? Ты веришь в судьбу? Я — нет. Но всё в этой истории говорит мне, что она всё-таки существует. Ты подошел со спины, подкрался, словно враг. Плохое начало. Таков и конец? Возможно. И это был, кстати, такой дешевый, пустой подкат — «можно ваш автограф?». Протянутая рука, гренадиновый рукав закатан по локоть. Я почти разочаровалась. Очароваться, конечно, немного успев. Не каждый раз, когда я пела здесь, меня так откровенно пожирали заинтересованным взглядом. Таким известным, желанным если не всеми, то очень многими, взглядом. Вернее, двумя взглядами сразу. А самым смелым, или наглым, оказался только один из вас. Вы там что, подкидывали монетку? Или у тебя и впрямь щелкнуло. Потом ты говорил, что да, моментально. С первого «Не оставляй меня». И все-таки удачный выбор репертуара. — У меня нет ручки, извините. — Сказала, как отрезала. Я даже не собиралась принимать это всерьез, прокручивая соломинку в своем бокале. По псевдорастроенному выражению моего лица ты наверняка мог прочитать: «иди нафиг, кем бы ты там ни был». — Возьмите тогда свою помаду. — Ты многозначительно посмотрел на мои накрашенные губы. — Если вам так нравится ходить с помадой на себе, советую приобрести свою. Грубо, но ты не стушевался. Точнее, да, но не опустил руки. — Не часто это говорю… Но, может, селфи? — С чего бы это? — Вы хорошо пели. Ха. Оригинально. — Спасибо, я знаю. Но не лучше вас. Поэтому если вам нужен только хороший вокалист на фото — пилите «себяшку», пока солнце не ушло. Поёте вы тоже классно. А вот тут уже ты немного растерялся. Я просекла сразу. — Да, но… у нас с вами…разные весовые категории. И я удивлен. Типа ты любитель, а я звезда? Ну, конечно, чего можно было ожидать. — Ну почему же! У меня тоже берут автографы, просят, вот, фото. Разве что по телику не показывают. Может быть, это вопрос времени. А Евровидение, знаете, не такая уж и большая величина. Сомнительно. Я втянула свой кислый сок через соломинку. — Как насчет Сан-Ремо? — Как-нибудь, обязательно. — Нет, вы не поняли. Мы его выиграли. — Весь город? — Смешно. — А мне нет. — Лаааадно. Я развернулась к тебе, из вежливости, милости, чего-то там еще. Меня тянуло, может быть. Я скрестила руки, ты продолжал стоять передо мной. Как школьник перед строгой училкой. — Чувствую себя конченным болваном. Ты снова смутился. И это было так трогательно. Клянусь. Ты был очень милым. И настойчивым парнем. Не смотря на статус и прочую мишуру... А я все ещё не помышляла прыгать в твои горячие объятия. — Всё верно. Очень правильные чувства чувствуете. Так и должно быть. — Так давно не пытался очаровать девушку… Искренность — лучшее оружие за девичье сердце, все это знают, но ты выглядел так, будто не смотрел все эти он-лайн тренировки пикаперов, даже тогда, раньше, когда тебе еще нужно было. Сейчас уже, безусловно, нет. — Пропала сноровка, да? Все как-то больше приходится отбиваться. Понимаю. — Всё-то вы знаете. — Ты улыбнулся, а на лице читалось громко-неоновое «язва».   — Значит, сегодня без телефона? — И завтра тоже. — Завтра нас уже здесь не будет. Самолет через три часа. — И ты даже сверился с часами. Да, точно, через три. — Труба зовёт. — Какая жалость. — Вам правда жаль? — Нет, я патологическая лгунья. — Вам что-нибудь заказать? Ох ты ж... Кто даму ужинает, значит? — Только ваш уход. — Хорошо. Только… Синди Лиггетт всё равно ведь казнят. Что она закажет на свой последний ужин? И вот тут, именно тут я поняла, что как прежде ничего уже может и не быть. Я впала в ступор. Как ты узнал? Как? Это один из моих любимых фильмов. И не сказать, чтобы он был у всех на слуху. В отличии от другого, более известного кинематографического экзерсиса Шэрон. Это то, что ударило прямо в цель моментально. К черту всех пикаперов. Судьба! Судьба существует. Божье провидение. Потусторонние силы. И прочая лабуда. Ты как бы выстрелил в меня. В ногу. Я начала хромать (образно говоря) и запинаться. Это уже не образно. — Вы… Вы… Вы только что так изящно пожелали мне смерти? — Нет, я только что пожелал узнать ваше имя. И номер вашего телефона. Ну и ваши вкусовые предпочтения, конечно. Мама, пока! Разум, пока! Этот хороший парень — здравствуйте! Мы тут не приколы прикалываем. — Клубника. Шоколадная паста. Шампанское. Всё. — Отличный выбор… Синди. — Про «выбор» это был сейчас сарказм? Что плохого в сладком, я не понимаю? И это «Синди» ещё так произнёс… Зараза. — Да, так и запишите в своём телефоне. Чтобы не затерялось среди сотни других женских имен. — Вы меня, конечно, переоцениваете. — Конечно же нет. — Милостивый Боже, обменялись «любезностями». Тебя окликнули. Твои друзья-коллеги. Точнее один из них, высокий, тот, который так же как и ты наблюдал за мной когда я пела. А когда мы с тобой синхронно обратили на него внимание, он подмигнул и показал мне большой палец. Третий же по-прежнему зависал в айфоне. Даже стоя. Новый сезон сериальчика? Переписки с фанатками? Бесконечные фильтры в инстике? В любом случае, счастливый человек. Ничего ему не нужно, ничего не заботит, ничего не интересует. Весь в себе. Надеюсь, не падает, когда ходит. А если падает - надеюсь, ему не очень больно. Оба они стояли у выхода, высокий толкнул того, что ниже ростом, любителя виртуальной реальности, и что-то ему нашептывал, не сводя с меня своих очей. Но этот лишь на миг поднял голову, задержался на мне взглядом, нахмурился и вновь исчез в куске железа. Нет, какой-то он все же странный. Крайне странный тип. Еще и эти драные колени на джинсах… — Адвокатом быть правда проще, чем тем, кто будет вас обвинять. Ты будто возвращал меня из легкого, никчемного забытья. Я усмехнулась, выпрямилась, чуть выгнула спину подобно кошке и медленнее обычного поменяла ноги. Я поняла твою фразу — а ты мои жесты? Ну, конечно. Ты очень умный. И ты очень проницательный. На мне, правда, сейчас присутствовало белье, а не отсутствовало, но ведь в данном случае это сути не меняет? — Тогда вы увидите только мою смерть, и я никогда перед вами красиво не разведу ноги. Я взяла у тебя из рук телефон и вбила цифры своего номера, запомнив как «Синди». Сама. Это была та самая стадия. Когда можно. Когда нужно. Когда ты, наверно, победил. Заслужил? К черту!! Я просто сделала это. А ты заказал мне клубнику, вино и шоколадный крем, потому как на баре не нашлось обыкновенной нутеллы. Это всё-таки был так себе бар. — Ну кто знает, как все повернётся. — Приподнимаешь бровь, улыбаясь глазами. Красивыми глазами. Хитро улыбаешься. — История. Это два разных фильма, синьор талантливый певец тире знаток мирового кинематографа. — Синди, иногда жизнь лучше любого кино. Вы знаете? Я промолчала, неуверенно пожав плечами. — А я знаю. Мне пора. Вот так просто? Золушка сбегает с бала. И Золушка в этот раз вовсе не я. Эх, типичные мужики — добились своего и были таковы. — Даже не пообещаете позвонить? Текст той самой песни Фуртадо словно материализовался и встал между нами облаком сигаретного дыма с ароматом клубники: «Вот и снова я, держусь за голову Когда ты говоришь, что позвонишь, и не делаешь этого…» — А как обычно бывает в вашем любимом кино, Синди? Главный герой перезванивает своей главной героине? — Не знаю. Зависит от героя, наверно. — Скоро узнаете. А я уже знаю. Снова знаю я. 2:0. Вы почти проиграли мне желание. Приятного аппетита, Синди. Бах! Как это так? Как это «приятного аппетита»? И… всё? И что еще за игры? Уходить, когда последнее слово за мной — это мое правило, парень. Ты, конечно, очень умный, классный, популярный и всё такое, но, блин, я не проигрывала в шашки никому с детства. Никому! — Я не играла с вами. — Возмущенно выпаливаю я, вытягивая шею как настороженная гусыня. Предупреждаю, на всякий случай. Мало ли что ты там себе напридумывал. — Я тоже. Мы же с вами не в кино, в самом-то деле. — Спокойно отвечаешь ты, снова улыбаясь. Так, будто насмехаешься. В этот неоднозначный момент к нам неожиданно (и, надо сказать, невовремя) присоединился тот самый твой дружок-коллега, что на пару с тобой пускал на меня слюни. Ну тот, который, по всей видимости, адекватный и не страдает социофобией. Социопатией, или как там это называется. Не в курсе. Всё это время гордый остаток «Иль Воло» в лице двух мужчин интеллигентно мялся у выхода со двора бара, не мешая товарищу налаживать личную жизнь. Но всему приходит конец. — Пьеро, ну сколько можно ждать? У нас самолет, приятель, ты помнишь? Вы прекрасны, синьорина. — Обратился парень ко мне. — Я влюбился, как и мой друг, но он успел первым. А я, знаете, такой порядочный. Мужская честь — святое. Он мне как брат, так что… — Заканчивай, старик. — Хлопнул его по плечу ты, смеясь. — Наговоришь лишнего. Пьеро. Я только сейчас поняла, что ты за все время так и не назвал своего имени. Думал, я в курсе? — Иньяцио. — Парень взял мою руку в свою — большую и горячую — и поцеловал. — Очень, очень приятно. Вы просто неповторимы. У этого чувака в очках прекрасный вкус. Я улыбнулась галантному разгоряченному парню, благодарно кивнула, а потом случайно посмотрела в сторону. Сама не знаю, какой черт меня дернул снова посмотреть именно туда, к калитке выхода со двора. Тот странный тип, что все это время был погружен в себя, уже не смотрел в свой телефон. Удивительно. Но… Он смотрел прямо на меня. «Мама мия…» — протянул мой мозг, и я сама не знала, как понимать данную реплику. В отличии от парней этот синьор не был настроен дружелюбно. Скорее, наоборот. От его непонятного, колючего взгляда стало на миг холодно. Я опустила плечи, неуютно поежившись, пока Иньяцио и Пьеро о чем-то спорили между собой, оживленно, в итальянском стиле в общем. А этот… Этот прожигал во мне дыру. Что я такого ему успела сделать? Перепутала ноту или украла сердечко его коллеги, чем немного затянула отъезд в аэропорт? Каждая минута на счету? Или мало лайков на последнем фото в ленте? Чепуха какая-то! Кто же их поймет, этих капризных звезд? Этот — точно был таким. Капризным. Самым напыщенным, заносчивым и неадекватным. Вот зуб даю. Точнее, не самым из «Иль Воло», так как эти двое были просто милашками, а просто заносчивым и горделивым. Единственным и неповторимым. Сразу видно. Обходить таких надо за версту. Еще и песню мою не слушал. Какая непозволительная наглость! А сейчас будто бы вообще был готов стереть меня в порошок, до состояния квантовой пыли. Боже. — А ваш друг… Он … — Я вернулась к ребятам, медленно соскабливая свой взгляд с того субъекта. Ну так вроде бы надо поступать с бешеными собаками — не отрывать глаза резко. Не поворачиваться спиной. Что там еще? — Ааа, — протянул Пьеро. — Это Джанлука, не обращайте на него внимания, встал сегодня не с той ноги. — Понятно. Вообще-то, на самом деле было не очень. Но тогда я об этом предпочла не думать. Кто же из нас в тот вечер вообще мог знать — как всё обернется. В чем-то ты всё же был прав. Жизнь и вправду непредсказуемее любого кино. И судьба, судьба — она существует. Она есть. Потусторонние силы, магические шары, и вся эта прочая фигня. — Синди, нам правда пора. Приятно было познакомиться. До встречи. — «До встречи». Из твоих уст это звучало убедительно. Ты мягко, но так внушительно сжал мою руку, задержал свой взгляд. Вселяя уверенность в том, что встреча все-таки случится. Сколько лететь до Милана? А еще этот поезд до Рима. Ну что ж… Я разжала пальцы и твоя ладонь испарилась. — …Да, и рисуете вы так же хорошо, как и поете. Чао, бэлла! Иньяцио послал воздушный поцелуй и кивнул на барную стойку позади меня. Я обернулась. Моя папка… Чертежная папка раскрылась ветром. Мои рисунки. О, Господи… Так вот оно что. — Спасибо. — Растерянно ответила я, но парни были уже далеко. С молочно-белых листов на меня смотрели такие разные графитовые лица. Растерянный Ник Каррен, коварная Шэрон, бедный Рик Хэйс… И незаконченный величественный Тадж-Махал. «Так что, Пьеро Бароне, выходит, никакого проведения не существует?!» — подумала я тогда, поднимая свой бокал шампанского. За тебя. Это было тогда. А теперь…

***

...Теперь. Мы снова говорим. Мы говорим о глупостях, но таких важных. Ты говоришь: «Синди Лиггетт всё равно казнят. Да-да, не отрицай, не хнычь, не выключай до развязки. Не ешь слишком много клубники, завтра придется расчесывать красные пятна. Не пачкай светлые наволочки своей нутеллой. Будь аккуратней, per favore.» — Вот, я заказала бы это на свой последний ужин. — Клубника и суррогат шоколада? — Ага. А ты? — Тебя, конечно. И бутылку итальянского вина. — Ты что, людоед, мой прекрасный муж? — Ещё какой! Ты целуешь меня, запуская руки под мое платье. Придвигаясь ближе. Ближе уже некуда, а я не протестую, не пытаюсь отстаивать свое личное пространство. Потому что теперь всё мое пространство — это ты. Этот дом, эти светлые наволочки, бархатный диван, твоя обширная коллекция оправ, твои вредные привычки и сложный график. И так правильно. Ты прав. В её вены всё равно введут яд, Энни Леннокс будет проникновенно петь в финале свою прекрасную песню, а бедный-бедный адвокат будет идти к прекрасному Тадж-Махалу. И он будет в точности такой, каким она его рисовала. Они оба — Рик и величественное сооружение — будут такими. После титров я снова вытираю слезы, кладу голову на твоё плечо. Ты, мой прекрасный муж, тихо просишь напеть тебе ту самую песню. Ту, с которой всё началось несколько лет назад. Мне трудно не врать. Не в простом мотиве, не в собственном стойком голосе. Мне трудно не лгать. В том, что я тогда пела её тебе. В том, что я тебе пою её сейчас. Ведь я же у тебя патологическая лгунья.