Где-то в чаще

К сумрачному небу поднимаются шорох листвы и крики птиц, перемежающиеся с нескромными чертыханиями. Под алыми сапогами шуршит молодая трава и хвоя. Раскрытые лапы ветвей запускают деревянные пальцы в рыжие кудри, цепляются, больно тянут за волосы, словно не хотят отпускать. С руками, полными хвороста, так, что всё и не удержишь, Яна пробирается через чащобу. Она жмурится, когда очередной сук становится опасно близок к тому, чтобы выколоть ей глаз, и посылает очередное проклятие в ночь. Когда Яна вновь открывает глаза, то видит свет, по сравнению с которым меркнут и звёзды, и луна. Руки сами самой расслабляются, и вся добыча вместе с заточенным топором чуть было не летит к её ногам. Вся поляна залита голубым сиянием. Посередине — Топь, за которой из-за сизых облаков жёлтым глазом козодоя наблюдает луна. Поступь босых ног мягкая, бесшумная, от неё кругами по воде исходит что-то прозрачное, кристальное и неимоверно сильное. В худых руках Топи переливается гибкий луч: чистый, как струя из прохладного родника, лёгкий, как утренняя дымка. «Ну точно чертовщина какая-то», — думает про себя Яна, ведь иначе почему она не в силах отвести взгляда. Окружённая языками потустороннего тумана Топь наконец поворачивает голову и встречается взглядом с Яной. В глазах пляшут голубые огни. — Долго ты, — самым будничным тоном отзывается она. — Подойди чуть ближе. Я почти закончила. На тонких губах Топи играет невесомая улыбка. В нежном свечение колдовских огней её острые зубы сверкают опасной белизной. Яна всё ещё таращится во все глаза, разинув рот, но тем не менее делает уверенный шаг вперёд, аккуратно переступая извивающиеся в траве языки дымки. Слабый голос в её голове тихо пытается рассудить, что так бездумно шагать в лапы нечисти, возможно, не лучшая идея, и стоит подумать получше… Но Яна не думает, стоит всё так же прямо, смело расправив плечи. Раз уж решила идти наперекор всему, так и здравый смысл её не остановит. Тёмные глаза Топи сосредоточены, а движения легки, когда она кружит по поляне. Под бледными стопами с россыпью тёмных пятен вспыхивает узорчатая печать. Голубые лучи припадают к земле, наливаются золотом изнутри так, что Яне хочется протянуть руку и потрогать. По земле бежит едва ощутимая дрожь, перед тем как она податливо раскрывается, выпуская буйные проросли. Пара семян одуванчиков срываются в ночное небо. Сотни цветов, рассыпанных по поляне, мерно покачивают пушистыми шапками и излучают мягкий свет. Яна ошарашено глядит вокруг: теперь они с Топью оказываются заключены в золотое кольцо тёплого свечения. И, честно, по сравнению со всеми событиями, произошедшими с момента её попадания на болото, это даже почти и не странно. Весело трещит костёр, пожирая хворост. Ароматный дым змеится ввысь, только чтобы раствориться в прохладном воздухе. Отсветы пламени пляшут по смуглым щекам, усыпанным веснушками. — Что такое? — Топь задаёт вопрос: улыбка, притаившаяся в уголках рта, внимательный взгляд из-под полуприкрытых век. — Брезгуешь моей стряпней? С абсолютно непроницаемым лицом Яна вперяется глазами в «стряпню». А точнее змею. Зажаренную. На палке. Топь внимательно наблюдает — проверяет её: не струхнёт ли человеческая девчонка? Но нет, Яна лишь бодро усмехается, откалывает шутку и с хрустом вгрызается в ужин. Щеки полные еды, Топь жмурится и довольно улыбается. Догорает костёр: огонь свернулся в клубок под опалёнными ветками, маленькие красные искры и летучий пепел теряются в тягучей темноте. Топь лежит под звёздами и слушает ночь. Нечто таится в тенях тяжёлых крон и протягивает к ним тощие руки — моргни, и спутаешь со скрюченными суками. Нечто ползёт по мягкому мху, блестит россыпью глаз меж зелёных стеблей, прижимается к влажной чёрной земле. Нечто сбиваются в тёмные тучи и вздымаются ввысь в поисках свежей крови; шум их крыльев неотличим от шороха листвы. Топь не обращает внимания — давно уж перестала. И всё-таки ей не спиться. «Яна принадлежит миру людей!» — слова Любочки витают над головой роем надоедливой мошкары. Любочка… ничего он не понимает. Неужто и правда думал прийти, да так просто и забрать её Яну? В баньке помой, накорми и домой отпусти, вот и сказочки конец… Да вот только не тут-то было. «Теперь она вместе со мной», — с мрачной уверенностью думает Топь. — «Теперь по одной тропинке пойдём». Она честно пытается представить на мгновенье, какая жизнь ждала бы Яну в этой деревне (чтоб ей пусто было), и не может. Просто не может представить, чтобы вот эта вот Яна — с ореолом дикого огня вокруг головы, с горящей смоляной злобой в глазах — и жила бы тихо да мирно бок о бок с теми же людьми (которых так и язык назвать не повернётся), что пытались забить её, как скотину. Топь чувствует, как её начинает мутить: всё равно что тины болотной наглоталась. Топь напевает себе под нос колыбельную — тихо, слов и не разберёшь, — ту же самую, что звучала вчера в её избушке, пока по бревенчатым стенам плясали иссиня-зелёные языки пламени, а в воздухе клубился дурманящий туман. Ни следа улыбки на бледных губах, она косит болотные глаза на Яну — её дыхание спокойное, глубокое, прямо как воды топи. Давно уже спит без задних ног и с топором в обнимку. Ловкие пальцы вытаскивают из походного мешка ларец, Топь бережно опускает его себе на колени, водит острыми ногтями по узорам: червонным по лазоревому. С крышки ларца на неё пристально смотрит птица Сирин. Та, что своей дурманящей песней лишает людей памяти. Луна касается прозрачными лучами холодного лица Топи; она ни о чём не жалеет. Воспоминания, тоска, страх, сожаления — всё это ни к чему Яне. С этого момента она больше не будет оглядываться назад, и Топь поведёт её вперёд. И всё-таки Топь не может сдержать любопытства. Крышка ларчика откидывается сама собой, выпуская в полночную прохладу яркое мерцание памяти. Огонь прошедшего вздымается до небес, пышет жизнью и рассыпает искры по холодной земле. Казалось бы, этот костёр воспоминаний может испепелить до угольков, но вместе этого он забирается под замёрзшую кожу, минует напряжённые мышцы, просачивается в белые кости и разливается заботливым, всепоглощающим теплом где-то глубоко внутри. Этот свет отражается в широко распахнутых глазах Топи, словно солнечный луч, пронизывающий мёртвые воды и освещающий самое дно одинокого болота. Затаив дыхание, словно боясь спугнуть, Топь наблюдает за детством малютки Яны-одуванчика, человеческим, совершенно обычным и ничем не примечательным. Тёплым, полуденным детством цвета облепихового компота и кизилового варенья. Детством, незнакомым Топи. Она протягивает навстречу мертвецки бледную руку. Воспоминания Яны тёплыми искрами щекочут её ледяные пальцы. «Ну надо же», — мягко улыбается Топь. — «Что тогда глаза таращила, что сейчас — точь-в-точь её взгляд, когда я ведьмин круг возводила». Топь готова показать ей ещё хоть тысячу и одно колдовство, лишь бы только Яна продолжала на неё так смотреть… Вдруг дикие раскаты смеха сотрясают на небе звёзды и прерывают ход мыслей Топи. Крышка ларчика мгновенно захлопывается, теперь со дна мешка не разглядеть его пёстрых росписей. В тот же момент вскакивает Яна: руки крепко сжимают рукоять топора, а глаза цепко всматриваются в темноту. — Что за чертовщина?! Ты это слышала? Топь легко поднимается на ноги, в глазах всё ещё поигрывают отблески света. — Ох, а я ведь совсем забыла о них и чуть не пропустила всё веселье! Сегодня же начинаются зелёные святки! С момента появления Яны на её болоте прошла лишь пара дней. И тем не менее с Топью происходит столько всего, сколько и за пару лет могло не бывать. Она уже предвкушает все те приключения, которые непременно притаились на их тёмном пути. Топь хватает Яну за руку, которую сама же и перебинтовала. Почему-то улыбка так и не сходит с её лица. — Побежали скорее! Рука у Яны невозможно тёплая.