***
Дождь. Вода. Мокро. Липкая обида. Что мне сделать, чтобы не ощущать боль каждую секунду? Что мне сделать, чтобы прекратить вообще что-либо чувствовать? Кинжал вспарывает грудь, пронизывая тело отрезвляющим ударом. Меня мутит и выворачивает наизнанку, когда проезжаю знакомые повороты и улицы. Дождь усиливается. Шум авто и капель перебивают мои чертовы всхлипы. И как мне с этим жить? Почему ты не подумал об этом, Тилль? Невольно сжимаю руль сильнее, когда стискиваю зубы от переполняющей обиды. Вокруг — темнота; непроглядная и беспросветная. Темнота, что затянулась на дни и недели. Без шансов на восстановление, ведь ты оставил слишком сильный след за собой, Линдеманн. Ты втоптал своё имя у меня на сердце, в самом прямом смысле этого слова. Эгоист. Ради чего? Капкан боли окончательно захлопывается, когда я вновь вижу твой дом — на этот раз серый и безжизненный; призрак. Закусываю губу до горячей крови во рту и сдерживаю крик. Непростительно громкий стон. Мне настолько хуево, что небо с землёй смешиваются в однородную кашу. Блять, как же всё-таки больно. Сука. Не в силах больше стоять под гнетом собственных мыслей. Дрожащими руками достаю ключи и открываю дверь — волной накатившей досады почти сваливает на сырой порог. Я думал, что готов к встрече с призраками прошлого, но просчитался. В груди что-то защемило. Сознание перезагружается, больно прокалывая насквозь. Ты здесь. Я тебя чувствую. Внутри пусто. Слишком. Ничем не пахнет, совершенно. Обида накрывает с головой и не выдерживаю — слёзы жгут кожу, насквозь пронизывают плоть и расщепляют на мелкие атомы. Перед глазами только твоё имя. Имя, которое теперь живет во мне. Мне вдруг становится ещё больнее — я должен осознать то, что ты чувствовал в тот день. Я должен понять на что ты пошёл. Я обязан страдать, ведь ты был слишком сильным. Незаслуженно. Всё вокруг — незаслуженно и несправедливо. Разрушение и саморазрушение. Функция Линдеманна, кто бы что не говорил. Боль была твоей стихией, что отражалась многочисленными шрамами на теле и... сердце. В очередной раз думаю, что в этом блядском мире нет справедливости; не ищи её, Круспе, бесполезная хуйня. Справедливость — всадник апокалипсиса, напоминающей о зияющей пустоте в груди. Отмена действия. Отмена действия. Отмена. Блять. Я снова в отчаянии, ведь вокруг идеальный порядок. Эта квартира не могла принадлежать тебе — так выглядел твой разум в самый последний день. В наш последний день, ведь ты разрушил меня, думая, что поступаешь верно. Ты конченный мудак, Тилль. Ты был неправ. Хватаюсь рукой за стенку и вхожу в твою личную комнату; всхлипы заглушают мертвую тишину, пожирающую изнутри. Пустой письменный стол. Никаких очерков. Ничего. Зверь. Ты просто зверь. Ты пытался обмануть судьбу, подменив наши жизни, но, к сожалению, допустил ошибку. Линдеманн, ты подтасовал мне море горьких страданий. Идиот. Кретин. Хватаюсь за голову и окончательно прекращаю видеть окружающий мир за пеленой слез — шкаф с одеждой идеально пустой и прибранный. Ты постирал все свои вещи, аккуратно их сложив. Что ты, черт возьми, наделал?! Я не верю, что ты готовился. Я не хочу в это верить. Эта история не про тебя, и она скоро закончится. Ты жив, и сейчас выйдешь из-за угла. Ничего. Оборачиваюсь и кружусь на месте. Хочу умереть прямо сейчас, но больше не посмею и думать об этом. Черт, ты даже не оставил мне отходных путей! Как ты мог так со мной поступить? Дрожащей рукой выдергиваю из стопки наглаженных вещей твою любимую рубашку. Рыдаю громче. Подношу ткань к лицу и вдыхаю запах — ничего, кроме стирального порошка. Нет. Это не может быть правдой. Это не должно быть правдой. Ты отрезал все ниточки, ведущие к тебе. Ты отрезал мою душу. Ты подарил мне незаслуженный дар, при этом отняв это у себя. Жизнь. Почему? Скажи мне, почему ты всегда думаешь о других в большей степени? Думал. Ты был. Ты больше никогда не будешь. Закрываю лицо руками и пытаюсь сдержать адское желание кричать. Бью кулаком в стену до синеющих костяшек. Боль хочет, чтобы её почувствовали. Боль, что сидела внутри тебя. Те самые звери; это они писали тексты наших песен. Они — и есть Тилль Линдеманн. Сгусток энергии, что ушёл в никуда; осталось лишь сердце. Однако, физическая константа — ничто не уходит бесследно. — Блять, — шепчу, кажется, совсем безутешно. Растворяюсь в воздухе. Надеюсь, твои атомы витают рядом. Потираю переносицу. Внутри все стягивает кольцом настойчивой боли. Апатия сменяется гневом. Ногой пинаю край кровати, что повидала так много. Мечтаю умереть прямо здесь и сейчас. Мечтаю о восстановлении высшей справедливости — спойлер: её не будет. Баланс нарушен. Ты нарушил его. Ты прикончил меня и разрушаешь изнутри. Будь ты проклят. Взглядом выхватываю скомканную футболку, что висела на спинке стула. Вот он — последний шанс на выживание и продолжение бренного существования. Внюхиваюсь. Она пахнет так хорошо и так знакомо. Она пахнет кофе и сигаретами. Она пахнет гелем для душа и терпкими духами. Она пахнет свободой и чувствами. Она пахнет тобой. Пальцами сильнее собираю ткань и усаживаюсь на край кровати. Горечь обволакивает с ног до головы — даже перед смертью ты думал обо мне, Линдеманн. Кроме своего сердца ты оставил мне и душу, вместе с этой футболкой. Мне горько. Хочу перерезать горло, но больше никогда не посмею — во мне ты. // Три недели назад. В больнице скучно и болезненно холодит душу. Я устал от ожиданий, которые ни к чем не приводят. Достаю телефон и набираю новую заметку. «Тяжело находиться на паузе, когда жизнь висит на волоске. Тяжело отдалиться от группы и от привычного уклада вещей. Тяжело врать, что самочувствие улучшается. Тяжело знать, что мои проблемы с сердцем могут навсегда оборвать обратную дорогу в обычный мир. К Тиллю, в частности, ведь он и группа — и есть мой мир. Больно видеть его подавленным, когда каждый раз он навещает меня здесь. Больно видеть, как он выдавливает улыбку и выкуривает подряд три сигареты. Пропади оно всё проподом, я...» — Круспе, быстро в реанимацию! — меня бесцеремонно выдергивают из размышлений. Содрогаюсь. Что, блять, произошло на этот раз? — По какому поводу я снова должен очутиться в этом прекрасном санатории? — Сердце нашлось. На пересадку. Я не знаю, кто стал моим героем. Пытаюсь поверить в существование бога, не выходит. Шанс на возвращение домой. Нужно ухватиться за него и всеми силами пытаться балансировать. Шатко. Как же я ошибался...// В реальность возвращают мокрые от дождя занавески, что бьются на ветру о прозрачное стекло моих мыслей, так давно путающих и заставляющих утонуть. Дыхание неглубокое и частое. Мне сложно думать, ведь перед глазами всё плывет — нет, это фальшивка. Реальность не настолько жестока. Реальность... ... ещё хуже? Эти мысли в очередной раз сбивают с ног и выносят из комнаты. Я теряю рассудок. Мне душно. Горло сдавливает колючая проволока. Раскрываю глаза шире, чтобы уцепить что-нибудь взглядом. Белый шум в моей голове — Тилль, Тилль, Тилль, Тилль, Тилль. Пепельница. Одинокая. Единственный, после футболки, предмет, оставленный неубранным. Значит ли это, что курение и было твоей последней волей? Ты нарушил все запреты и предписания. Тебе было нельзя, но ты никого не слушал. — Какой же ты мудак, Линдеманн, — мой голос напоминает жалкий хрип. Глаза щиплет от накатившей влаги. Шатаюсь из стороны в сторону, пока наконец не опираюсь о край стола. Запрокидываю голову и перед глазами черти пляшут своё огненное танго. Танго смерти и страданий. Все вокруг кружится. Шепчу в адской агонии что-то неразборчивое, это должно было быть твоим именем. Пытаюсь вернуть слёзы на место силами притяжения — безуспешно. Я рыдаю, практически беззвучно. Надеюсь, что ты не видишь моей слабости и боли, ведь ты хотел не этого. Пожалуйста. Никогда не оглядывайся назад, милый мой. Пожалуйста. Никогда ни о чем не жалей. Жестко приземляюсь на стул, руками зарываюсь в волосы. Хочу вырвать из себя тебя — лишь бы никогда ничего не чувствовать. Лишь бы все оказалось жалким сном. Снова поворачиваю голову и выхватываю пепельницу; внутренности болезненно охлаждает. Пять. Ебаных. Выкуренных. До. Фильтра. Сигарет. Шестая — не докуренная. Было ли это смертельной дозой? Однозначно нет, ведь тогда бы твоё сердце к чертям остановилось ещё до того, как его вырвут; если, конечно же, это не было твоей первостепенной целью. Было ли это попыткой облегчить душевные страдания? Однозначно нет, ведь Тилль мать его Линдеманн — законченный мазохист. Был законченным мазохистом. Его больше нет. Тебя больше нет. Дрожащими руками поджигаю оставшуюся сигарету и подношу ко рту. Сжимаюсь, пытаясь закрепить чувство виновности во всем происходящем. Стараюсь не дышать. Представляю, как ты прикоснулся своими холодными губами к фильтру в самый последний раз, а затем покинул эту квартиру навсегда. Затягиваюсь. Крепкие, такие мог курить только ты. Слёзы снова выжигают на щеках шрамы, оголяя душу. Уже во второй раз осознание подкрадывается незаметно — ты готовился. Черт возьми, ты готовился, ведь ты знал, что подписал себе смертный приговор. Зажмуриваясь. Это было так чертовски в твоём стиле, Тилль. Бедный. Бедный мой. Прости меня, пожалуйста, я не заслужил всего этого. Срываюсь на громкий крик, оголяющий все нервы и струны. Твоего сердца. Моего гнилого нутра. Трясу головой из стороны в сторону, лишь бы забыться и хоть как-то успокоиться. Странно. Резко холодает. Гитара, лежащая на диване — не на своём законном месте. Я ошибался, когда думал, что ты всё идеально убрал. Ты доставал акустическую перед уходом, хоть и держал её только для наших с тобой общих вечеров. Ты говорил, что не умеешь играть, и что вообще слуха у тебя никакого и нет вовсе. Ты врал? Неужели... черт, как же это бездарно. Почему ты решил лишить нас этого момента? Ты снова просчитался, Тилль, мне очень жаль. Осторожно беру гриф, будто в жизни ничего похожего не ощущал. Рваные движения царапают душу до дрожи. Тело трясёт. Мы любили играть. Мы играли не только наши собственные песни, но и другие известные. Мы обсуждали закулисную жизнь группы, посмеиваясь над собственной идеологией, что создали несколько лет назад. Мы — это только ты и я. Теперь же я один держу гитару посреди оглушающе пустой квартиры, что некогда была домом наших чувств. А ещё я вспомнил твой голос. Вернее, я часто его вспоминаю, но только не тот, что доносится с официальных записей. Я любил высматривать мелодичные ноты в твоём утреннем грубом бормотании под нос. Я любил слушать твои же стихи, выискивать мелодии в этих кровавых строках твоей души. Я любил твоё тихое пение под мою скорбящую гитару. Дома, часто приводящее к слезам и сексу. Без прелюдий и шуток на публику. Без сценического образа. Я любил твоего внутреннего интроверта. Я любил твоего мазохиста. Я любил твоего меланхоличного поэта. Ты ушёл, не попрощавшись. Месяц назад, сидя на этом диване, мы пели wilder wein, дорогой мой. И теперь, я слышу твой раскатистый смех вперемешку с плачущим тембром. Рука непроизвольно наигрывает предупреждающе вступительные аккорды. Кто мог подумать, что это станет нашим последним дуэтом.Дикое вино — перед твоим замком. Дикое вино — я готов. Объявляют прибытие — только для короля. Боже, помоги мне — и открой свои ворота.
Музыка разливается по телу. Забавно, ведь некогда я создал нечто по-настоящему страшное — Rammstein. Этот зверь разрастался с каждой секундой, выжимая из тебя все чувства и соки. Тебе было больно. Я вдруг осознаю, что это именно я всегда любил музыку; ты — нет. Усмешка слетает с губ, ведь всё могло разрушиться, не выйди один конкретный человек на сцену. Все держалось в связке на мужском договоре, скреплённом дружбой и кровью — нас было шестеро. Пятеро — совсем не то. Я вдруг чувствую холодное прикосновение чьих-то пальцев на шее. Я вдруг слышу шаги. Душа замерзает в ожидании, подскакивает к горлу. Я всё ещё помню твой взгляд; тяжелый, напитанный болью, ведь ты был соткан из неё. Мне искренне жаль, что твоё хрупкое сердце продолжает гореть на небосводе. Мне жаль, что ты так жестоко обошёлся с самим собой.Дикое вино — как голубь. Дикое вино — так сыро и горячо. Дикое вино — перед этой темнотой. Дикое вино — исцеленный светом.
— Рихард, — раскатистый шёпот. Я знаю, что ты здесь. Я слышу твой голос. Это ты поешь. Слёзы мешаются с болью. Я всегда ценил силу, а ты — её живое воплощение. Черт. Не живое! Тилль, тебя больше нет. Тебя больше нет, но почему я слышу пронизывающий бас-баритон?Я жду тебя — в конце ночи Дикое вино — только виноград. Дикое вино — и горькое как снег Я жду тебя — в конце ночи
Горячее прикосновение знакомых губ к щеке. Поворачиваю голову и не верю собственным глазам — ты здесь. Я тебя чувствую. Ты молчишь, но продолжаешь смотреть на меня. Откуда голос? Ты улыбаешься краем губ для меня, ведь твоя улыбка — мое излюбленное самоубийство. Откуда этот голос? Ты усаживаешься напротив меня, снова закуриваешь. В твоём взгляде могу рассмотреть с тысячу эмоций, но ты несколько прозрачный. Откуда же голос? Отчего-то мне кажется, что в зеленом омуте твоих глаз я вижу ледяную Арктику. Отчего-то мне кажется, что я вижу летнее одуванчиковое поле. Отчего-то мне кажется, что твоё нутро ещё более глубокое, чем космические переливы чёрных дыр и рваных метеоритов. Но блять, откуда льётся этот идеальный и до боли знакомый тембр? Ты убиваешь меня неосознанно, когда продолжаешь грызть своим ледяным присутствием. Но ты ведь умер, Тилль. Ты умер, и мне так жаль, мой милый. Тебя заволакивает никотиновой дымкой, утаскивая в глубины собственного подсознания. Напоследок, ты подходишь вплотную; я забываю как дышать. Мне горячо от слез. Я чувствую твоё тёплое прикосновение рук со спины. Я чувствую твои выточенные из камня губы на своём виске. Я слышу твой шёпот: Я жду тебя — в конце ночи. Заканчиваю играть. Дымка рассеивается. Тебя не было и больше никогда не будет. Ты — очередная сладкая иллюзия, которой не суждено воплотиться. Порыв гнева закрадывается в мою душу, выливаясь наружу выражением презрения. Я много раз бью гитарой об пол, она разлетается на мелкие куски. С каждым ударом слез все больше. Вдруг осознаю, что именно акустическая была порталом туда, к тебе. Я должен навсегда завалить камнями проход к воспоминаниям, иначе твоё собственное сердце сгорит во мне. Мне так жаль. Я не достоин. Пытаюсь закрепиться на ногах, когда сносит звуком очередного уведомления на телефоне. К черту сожаления. Открываю настежь окно и вдруг становится холодно. Город как на ладони; вспоминаю твою привычку сидеть на подоконнике и думать о чем-то. Я больше ничего не чувствую. Было ли у нас будущее? Вопрос открытый и сложный. В моей голове оно рисовалось блеклыми красками и имело отражение твоих глаз. Иногда стальное и умопомрачительно твёрдое, как на концерте. Иногда грустное и пронизывающее меланхолией, как когда ты писал тексты или вспоминал о своём тяжелом прошлом, поглаживая свежий шрам рукой. Вздрагиваю от очередного уведомления. P. Landers «Рихард, почему не отвечаешь, где ты? Мы со Шнайдером выехали на квартиру Тилля, вынести оставшиеся вещи» P. Landers «Я знаю, что тяжело. Пора попрощаться с прошлым, Рих. Приезжай» Мой телефон с силой летит в стену. Зарываюсь руками в волосы, сжимая кожу до боли. Белый шум перекрывает слух. Снова кричу и задыхаюсь. Мне не представляется больше возможным осознавать пространство и время. Перед глазами всё та же картина, что нарисовало сознание — ты прощаешься с жизнью. Кажется, это должно было стать чем-то большим для такого человека. Ты не заслуживал принимать всех решений в одиночку. Ты заслуживал быть услышанным, но лишил себя и этого. Медленно поворачиваю голову и замираю на месте от увиденного. Клочок неаккуратно сложённой бумажки. Разворачиваю её — записка, выведенная каллиграфическим почерком. Это слишком по-линдеманновски, что меня отпускает на истерический смешок. Резким движением прислоняю бумагу к носу — твой запах, через чур знакомый и какой-то личный. Вне зоны досягаемости. Вымышленный. // После пересадки прошло пять часов. Яркий свет болезненно отражался о белоснежные стены. Глаза режет, тело саднит. Я совсем не осознаю, что новое сердце уже бьется в моей груди; теперь всё будет по-другому. Мой личный пузырь больничной комнаты нарушают вместе со спокойствием стуком в дверь. Заходят раммштайновцы, но я не вижу своей любимой спасительно-понимающей пары глаз. Wo bist du, meine Liebe? Wo? Замечаю слёзы на глазах парней и это меня удивляет. — Плачете над моей несостоявшейся смертью? — пытаюсь разрядить обстановку, но понимаю, что делаю только хуже, — хватит, парни, что за цирк... Где Тилль? Мне не понравилось молчание в ответ на мой простейший вопрос. Именно в ту минуту моё новое сердце кольнуло; впервые я понял, что оно действительно живое. — Парни, где Тилль?... — повторяю ещё раз. Они просто не привыкли, что я могу нормально разговаривать, вот и всё. Вглядываюсь во влажные глаза Шнайдера, которые он тут же отводит, тихо всхлипывая. Вглядываюсь в через чур серьезного Ландерса. Окончательно теряю связь с миром, когда осматриваю остальных. — Что-то произошло, пока я спал? — стараюсь звучать как можно более аккуратно, но в ответ лишь гробовое молчание. Странно. В комнату влетает врач с кучей бумажек и криками о том, что всё прошло успешно. Обмениваюсь парой саркастичных шуток, перед тем как получаю ручку, чтобы расписаться. В последний раз осматриваю друзей. Мне хотелось, чтобы в этот момент рядом был он. — Надеюсь, у него были какие-то причины не приходить, да? — улыбаюсь краем губ, когда наконец получаю ответ. — Были. Подпиши уже. «Начало операции по пересадке сердца 15:03. Пересадка 16:24. Окончание операции 17:18. Пациент: Круспе Р. Ц. не заверено Согласие на операцию от донора: Линдеманн Т. заверено» Больше ничего не помню. // Секунда. Слеза падает на клочок бумажки. Вторая. Ещё слеза. Мои руки дрожат и мне снова хочется залезть на стену от боли, что никогда не отступит. Эта записка — все, что от тебя осталось. Я должен обращаться с ней аккуратнее. Я должен хранить её, пока во мне бьется твоё сердце. Я должен наконец перестать думать о себе, хотя дрожь от зависти и злости никогда не пройдёт. Вы успели попрощаться с ним. Вы были на его похоронах. Вы — Кристоф Шнайдер, Оливер Ридель, Пауль Ландерс и Кристиан Лоренц. Но теперь пришло время и я сделаю самостоятельный шаг. Выдыхаю и начинаю считывать ровные буквы, написанные вне стресса самым сильным человеком из всех, что я знал. Письмо, которое было написано ровно три недели назад в этой некогда уютной квартире. Письмо, которое было написано фронтменом известнейшей во всём мире группы. Письмо, которое было написано Тиллем Линдеманном мне, его любящему соратнику по команде и жизни, Рихарду Цвену Круспе.Письмо-притча о жизни и смерти, расколовшее меня на до и после.
// До операции час и мне совсем не страшно. Рядом со мной ты, на расстоянии вытянутой руки. В коем-то веке я вслух утверждаю — всё будет хорошо. Ты держишь меня за руку, а я зарываюсь пальцами в чёрные длинные волосы. — Я хочу, чтобы когда всё начнётся, ты помнил обо мне, Рих. Я хочу, чтобы всё прошло очень легко. Я хочу, чтобы тебе приснился сон, где мы с тобой проживаем наши лучшие моменты, понимаешь? Концерты, поездки, туры, закулисная жизнь, — в твоих глазах сегодня считывалась особенная ветреная тоска. Мы просидели в молчании всё отведённое нам двоим время. Когда пришёл час, ты встал и медленно вышел из комнаты. Ты обещал мне, что будешь ждать снаружи, а я сделал всё, как ты просил — запомнил тебя полностью. Твоя последняя улыбка была слишком грустная и отчего-то смиренная. Твой последний взгляд был слишком мажущим и расфокусированным. Твой последний поцелуй в губы был совсем не проникновенным. Ты вышел, оставив меня наедине, уже за дверью совершив последний вздох. Ты умер в одиночестве и по собственной воле. Ты знал, что я исполню твою последнюю волю и приму самый последний и самый дорогой подарок — сердце Тилля Линдеманна. // «Если ты читаешь это, меня больше нет рядом. Ты ведь ненавидишь меня, правда, Рихард? Ты пожалел, что встретил меня? Сколько раз ты проклинал меня с тех пор, как я сделал то, что счёл верным?... Ты думаешь, что я конченный эгоист и мазохист, но поверь мне, что причинять боль себе — одно, а причинять боль тебе — совершенно другое. Поэтому я не хочу, чтобы ты когда-либо жалел меня. Это мой выбор — подарить жизнь кому-то по-настоящему стоящему, пусть даже и без обмена назад. Не смотри мои фото и ни о чём не жалей. Когда я узнал, что тебе нужна трансплантация, мысль о моем донорстве пришла сама собой. Мне было больно смотреть на то, как на каждом концерте ты превозмогаешь себя, чтобы отыграть, а не прожить. Это моя благотворительность тебе, ведь ты сделал так много хорошего. Запомни, я никогда не брошу тебя, Рихард. Я живу внутри только для тебя. Отпусти меня сейчас, теперь у каждого из нас свой путь. Уходи»Ищу тебя по ту сторону света Где ты? Таким одиноким я не хочу быть Где ты? Я ищу тебя под каждым камнем Где ты? Я засыпаю с ножом Где ты? © Rammstein — Wo bist du