и названия нет у этого страшного чувства: и не боль и не грусть, а нутро твое черство и пусто. и не плоть разрывающий вопль, не крик - молчание навзрыд.
Любить человека на расстоянии куда проще, ты не видишь его недостатков каждый день, помнишь его хорошим, каким видишь его при встрече и часто не подозреваешь что он может быть другим. Мёртвого же любить (невозможно) тяжело. Терять близких непросто. Непреложная истина, знакомая каждому, кому есть что терять. Рано или поздно все умирают и это тоже не ново и старо как мир. У тебя опускаются руки, перехватывает дыхание, наворачиваются слёзы, или же ты не чувствуешь ничего. Иногда ничего больше. А потому каждый из нас знает, что такое человек в отчаянье, окутанный болью утраты, чьи глаза напоминают перегоревшие лампы. Они и сами перегоревшие, люди с пустотой вместо сердца. Иногда это ты, иногда это твой знакомый или персонаж фильма, но каждый выглядит так, будто отчаянно кричит изнутри. Только снаружи не слышно ни единого звука. Молчание навзрыд.***
Сегодня это она. Та, кто была и есть мне дороже всего, моя жена и мой друг. Мира. Горечь курительных смол с каждым рокотом имени на языке. Мирра. Мир и сокровище. Мира. Она сидит напротив меня за столиком кафе, улыбается официантке, заказывая кофе. Красивая до одури и почти неживая внутри. Отягощённая потерей, цепляющаяся за лживую счастливую маску, не смеющая остановится, боясь разрушит свой последний оплот уверенности, сложенный из кусочков стекла. Тронь — рассыпется, разлетится осколками, изранив того, кого должен был защищать. Дома она будет утирать слёзы украдкой, говорить тихо, шепотом, ставить лишние приборы на стол, а затем одёргивать себя. Но за пределами дома строить из себя сильную, улыбаться знакомым и неизвестным, смеяться натянуто, но так звонко, что и не подумать. Жить на полную... Скорей существовать иллюзией себя прежней. Не терявшей и не потерянной. Прошлой и прошедшей. Мира только и может что цепляться за прошлое, боясь будущего. Винить себя, ненавидеть, боятся. Всё одновременно. Ей кажется, что впереди ничего больше, оборванная нить и дорога, ведущая в тупик. Мне остаётся надеяться, что впереди что-то всё же есть, иначе быть не может. Мне только и остаётся что надеяться. Новые знакомые входят в её жизнь легко, будто не она заколачивала им двери, приходят так незаметно и правильно, будто давно там были, а оттого ей всё трудней им противится. Миры всё чаще нет дома и ей всё труднее отказываться под глупыми предлогами дел и планов. У неё давно уже нет планов, я-то знаю. А потому отпускаю, хотя она смотрит жалобно, почти с мольбой, будто прося забрать её себе. Но я всё равно отпускаю, не могу не. Жизнь не стоит на месте, и, хотя мне тоже больно, я не хочу, чтобы она жила в этой боли. И чтобы боль жила в ней – тоже не хочу. А потому улыбаюсь, когда спустя долгие месяцы на телефонный звонок она отвечает с улыбкой, когда разговоры всё удлиняются, а фото на столе покрывается тонким слоем пыли. Мира потихоньку начинает жить, расправляет крылья, улыбается искренне, а не вымученно. Радуюсь, когда она рассказывает о новых друзьях и о фильмах в прокате, радуюсь, когда она приходит домой под ливнем, мокрая, но счастливая. Радуюсь тому, что она живая и почти свободная. А потом она снова приходит домой в слезах. Плачет долго и измучено, говорит без конца, не ожидая и не прося ответа. Просто говорит. И спустя часы засыпает на кресле, свернувшись в клубок под тонким пледом. Ей открыли сердце и пригласили на свидание, но я почему-то всё равно рад. Спустя неделю она соглашается. Рассказывает всё как есть, и думает о будущем. Кто-то сказал бы, что это измена, но для неё это путь дальше. Я не виню её. Мне трудно винить ту, кто положила свою жизнь на глупый алтарь, обрекая себя на вечную муку и боль. Я отпускаю её, зная, что есть тот, кто будет любить её не меньше чем я. Её новый возлюбленный целует её под дождём и она улыбается. Моё фото с траурной лентой в углу стоит у неё на столе. На нём улыбаюсь и я.