Hurt so good

      Когда Катацумури подолгу не вызывали на миссии, а у Кабуто не находилось применения её шпионским способностям, Хидан слонялся без дела, страдая от скуки и уныния. А когда Хидана одолевала скука, он становился невыносим. Грубил чаще, чем обычно, раздражался по пустякам и болтал, болтал о Дзясине и о том, что грешит, предаваясь радостям жизни без жестокости и убийств.       А запертый в четырёх стенах он становился и вовсе одержимым и неподдающимся никаким уговорам. Катацумури познала всё его упрямство, когда они вынужденно скрывались в одном из Убежищ Орочимару, приютившемся на границе с Деревней Скрытой Травы.       Это произошло, когда они возвращались после успешной миссии по сбору ДНК для опытов Кабуто с некой запрещенной техникой. На обратном пути их настигло сообщение о том, что из Кусагакурэ выдвинулся большой отряд ниндзя-сенсоров и они ищут расхитителей могил. Катацумури быстро приняла решение залечь ненадолго на дно: поблизости располагалась старая лаборатория Орочимару-сама, в которой можно было спокойно переждать бурю. Хидан был вне себя от возмущения. У него руки чесались «показать гребаным безбожникам, что значит истинная вера». Он дерзко встал посреди дороги, виртуозно вращал в воздухе косой, разминая затёкшие от ожидания суставы, и отказывался прислушиваться к голосу разума в лице Катацумури. Она призвала на помощь всё своё природное очарование, чтобы убедить его не встревать в драку. Нехотя, упираясь и посылая проклятья в сторону Кусагакурэ, он подчинился.       Сначала всё шло гладко и мирно. Хидан везде следовал за Катацумури хвостом, с любопытство осматривал Убежище и развлекался тем, что пугал работников лаборатории демонстрацией своего оружия. Но спустя пару дней его начало ломать. Без жертвоприношений и возможности услужить Богу он быстро скис и превратился в ходячую головную боль. Он только и делал, что ныл, как заводной мерил шагами отведенную им с Катацумури комнату и бормотал под нос молитвы, перебирая в пальцах символ Дзясина. Катацумури терпеливо выслушивала все его жалобы, но оставалась непреклонна: пока шиноби Кусагакурэ не успокоятся, нельзя покидать Убежище и рисковать лабораторией и её сотрудниками.       — И никаких жертвоприношений в Убежище. Потерпишь, — увещевала она его, и на какое-то, но непродолжительное, время это помогало.       А потом Хидан сорвался.       Катацумури отлучилась всего на десять минут. В лаборатории срочно понадобилась её помощь. Один из подопытных впал в буйство, а её болас с тяжелыми свинцовыми шариками на расщепленных концах кнута как нельзя лучше подходил для смирительных целей. Она настоятельно рекомендовала Хидану сидеть в её отсутствие смирно, пригрозив, что свяжет его в противном случае. Брать его с собой было крайне неблагоразумно: он бы с огромной радостью размозжил подопытному череп, а кровопролитие в лаборатории было недопустимо, если эксперименты его не предполагали.       — Я вернулась, — со вздохом облегчения оповестила она, переступая порог комнаты, когда всё было кончено.       Борьба с невменяемым подопытным отняла у неё все силы. Он был нечеловечески силён и огромен, троих хлипких ассистентов оказалось мало, чтобы справиться с такой громадой мускулов. Катацумури устало откинула с мокрого лба прядь волос и озадаченно огляделась. Комната, обставленная с редкой безвкусицей, пустовала. Катацумури механически бросила яростный взгляд на стену, у которой Хидан оставлял косу, но её там уже не было. Катацумури выругалась сквозь зубы, круто развернулась на каблуках и, презрев усталость, бегом направилась в глубь убежища.       Она обыскала его вдоль и поперёк, даже спустилась в катакомбы, в которых держали заключённых для опытов. Это было опасное место, куда ни один работник лаборатории поодиночке ходить не решался. Но Катацумури была так зла, что забыла о безопасности. Она обошла все извилистые коридоры, вдоль которых тянулись бесконечные клетки с подопытными, но следов пребывания там Хидана не нашла. В голове с опозданием яркой искрой выстрелила мысль: лёгкая добыча не для него. Такой истовый религиозный фанатик, как он, не опуститься до того, чтобы использовать для ритуалов каких-то жалких, полуживых заключённых, которые сами будут умолять о смерти как об избавлении.       Катацумури напоследок окинула безучастным взглядом чёрные провалы камер и побрела в обратном направлении, минуя один пустынный коридор за другим. Безумные заключённые с искажёнными печатями телами, впалыми глазами и осунувшимися лицами протягивали к ней руки сквозь железные прутья, хотели схватить грязными поломанными ногтями за подол косодэ, но Катацумури шла точно посередине коридора, куда невозможно было дотянуться из камер. Она лишь морщилась и брезгливо кривила губы в ответ на жалобные стоны и сорванные до хрипоты вопли, летевшие ей вслед. Она презирала этих людей. Они были слабы и не достойны называться даже пешками Орочимару-сама. Она бы без колебаний отдала их в жертву Дзясину. Но правила есть правила: от ненужных подопытных избавлялись другими путями, не менее изощренными в жестокости, чем ритуалы в Дзясинизме. Она не имела права своевольничать в вопросах, касающихся преданности идеям Орочимару-сама.       От её резких движений, в которых ясно читалось раздражение, свечи в скобах мигали, а по стенам метались тревожные тени — на электричестве в убежище экономили. Всё лабораторное оборудование работало от генераторов. Заряжать их было дорогим удовольствием, поэтому в убежище всегда стоял душный, наполненный дымом и копотью сумрак. Отчаянно напрягая глаза и спотыкаясь от усталости и рассеянности, Катацумури наконец дотащилась до комнаты. Обессилено упала на кровать, с силой протёрла слипающиеся глаза, но о сне и не подумала.       Возможно, размышляла Катацумури, Хидан решил отыскать шиноби Травы и посвятить их в тонкости его веры. На их стороне было численное преимущество, а у него — элемент неожиданности. С другой стороны, Хидан никогда не пользовался головой по назначению, а прибавить сюда его чрезвычайную медлительность — и перед мысленным взором Катацумури рождалась живописная картина, как его сначала обездвиживают, а затем обезглавливают.       Её передёрнуло, а жесткий взгляд скользнул вдоль голой стене и вниз и неожиданно остановился на свитке, одиноко пылившемся на туалетном столике. Она не рассчитывала на его захватывающее содержание, но оно безусловно могло отвлечь её от бессмысленного накручивания себя.       Время было глубоко за полночь. Фитиль, плавающий в растопленном жире, почти догорел. Его мигающий кончик брызгал искрами и по-змеиному шипел. Кроме него ничего не нарушало тишину, поэтому о приближении Хидана Катацумури узнала заранее. Сначала издали послышался дробный лязг металла по камню, потом сквозь дьявольскую какофонию Катацумури различила шаркающие шаги, не похожие на тихую, скользящую с осторожностью поступь рабочих лаборатории.       Не беспокоясь о том, сколько шума он производит, Хидан пинком высадил дверь. Та с грохотом ударилась о стену и жалобно заскрипела, слабо закачалась на расшатанных петлях. Хидан с торжественной улыбкой ввалился внутрь, под мышкой он нёс косу, забрызганную до основания тёмными пятнами, а в правой руке беспечно вертел металлический клин. На его кончике абсорбировалась и повисла тяжелой, чёрной каплей подозрительного вида жидкость.       — Йо, — коротко кинул он и, с грохотом выронив орудия убийств, стал возиться с порванным наискосок плащом. Пока он боролся с заклинившимся замком молнии, Катацумури украдкой следила за ним из-за свитка. Насквозь вымокшая ткань плотно облегала тело и соблазнительно обрисовывала каждый мускул его фигуры. Глаза у Катацумури невольно засияли, но она строго одёрнула себя — она страшно на него зла и не должна забывать об этом под натиском гормонов! — и вернулась к чтению свитка.       Тем временем Хидан с нетерпением избавился от плаща, скомкал его и забросил в пыльный угол, затянутый паутиной. Потом отодвинул ногой косу, лежащую на пути, и полез на койку, по-лисьи щуря глаза и плотоядно облизывая губы, растянутые в улыбке предвкушения.       Старая кровать натужно застонала под тяжестью его тела, пружины прогнулись до пола, образовав посередине глубокий провал. Катацумури съехала прямо под Хидана, который, казалось, только этого и ждал. В нос ей тут же ударил запах свежей крови, на языке проступил металлический солоноватый привкус. Кровь была повсюду: россыпью мелких пятнышек — на лице, запекшимися пятнами — на руках, водянистыми разводами — на одежде. А в правом боку и на груди у него зияло пи две глубокие дыры. Они уже не кровоточили, но влажно блестели в неровном свете свечи. Катацумури при виде чудовищно раскуроченной плоти пронзила иллюзорная боль, и она непроизвольным движением зеркально прижала ладонью собственный бок. Её всю передёрнуло от ужаса, и она вскинула свиток к лицу, чтобы не видеть это безобразие. Некоторая часть возбуждения, но отнюдь не вся, улетучилась, сменившись отвращением.       Хидан, уверенный, что с ним кокетничают, с усмешкой склонился над Катацумури и уже готов был жадно наброситься на неё, как вдруг наткнулся на вытянутую в протесте руку. Он тряхнул головой, чувствуя себя от её отказа так же нелепо, как бык, получивший солнечный удар.       Он неохотно отполз назад и вопросительно склонил голову набок. Катацумури упрямо молчала, свирепо посматривая на него исподлобья. Она из вредности не хотела объяснять причины своего нежелания любезничать с ним этой ночью, и со святой наивностью полагала, что он сам всё поймёт. Однако слишком переоценила его умственные способности.       — Да брось ты, Кацу. Мы оба знаем, как ты это любишь, — промурлыкал он и, без усилий отняв у Катацумури свиток, уткнулся лицом ей в шею.       После ритуалов, проведённых без спешки и согласно всем заповедям, он становился необычайно добрым и ласковым с ней. Он готов был безоговорочно исполнить любой её каприз, нужно только намекнуть: взглядом или жестом. Сегодня энергия у него била ключом, поэтому он, не дожидаясь никаких намёков, немедленно приступил к делу.       Его язык игриво пробежал по мочке её уха и медленно стал опускаться вниз, оставляя на напряженной шейной жилке Катацумури мокрый след. Он спустился до ключиц, кончиками зубов коснулся кожи и слегка надавил. Катацумури почувствовала прилив жара и скрежетнула зубами, пытаясь унять возбуждённую дрожь. Не прерывая поцелуя, Хидан с довольным урчанием завалился на правый бок. Одной рукой он придерживал Катацумури за шею, а другой бессовестно мял её бедро. От резкого движения колотая рана в боку вновь закровоточила, а по простыне мгновенно расползлась неприглядная красная клякса. Хидан лишь слегка поморщился: этого досадного обстоятельства было недостаточно, чтобы остановить его от исследования каждого дюйма на теле Катацумури. В какой-то момент он совсем забылся и болезненно куснул её за основание шеи.       — Хидан! — с упрёком воскликнула Катацумури. Она насилу оторвала его от себя и демонстративно отодвинулась на другую половину кровати.       — Ладно, ладно, — примирительно зашептал он, горячим дыханием обжигая ей ухо. — Я буду осторожен. Очень осторожен, вот так...       — Нет, нет и нет!       Катацумури звонко отшлёпала его по пальцам, шустро взбежавшим по её бедру вверх под футболку. Стальные нотки в её звенящем от негодования голосе могли кого угодно осадить, но только не самовлюбленного Хидана. Он в упор не видел проблему.       — А-а-а, — глубокомысленно протянул Хидан и добавил с видом просвещенного знатока, — опять эти твои критические дни, да? Тогда разберись с этим дерьмом быстрее, ладно? — И откинулся назад, сцепив за головой руки и блаженно прикрыв глаза.       Катацумури вспыхнула, как подожженная щепка, и разъяренно вскочила. Вся её хваленая выдержка испарилась как по щелчку пальцев, а сжатые кулаки конвульсивно подрагивали от непреодолимого желания приласкать Хидана.       — Единственный, у кого здесь критические дни, — это ты! Посмотри на себя: ты весь в кровище. Хуже течной суки! Ничего от меня не жди, пока не приведёшь себя в порядок, понятно?       — Твою мать, Кацу!       Глаза Хидана распахнулись от удивления. Он обожал словесные перепалки, а уж когда в них вступала всегда сдержанная на крепкое словцо Катацумури — цены им не было. Он даже привстал на локтях, с неописуемым восхищением таращась на Катацумури, у которой от злости волосы на голове воинственно топорщились, а глаза метали гром и молнии. Она редко теряла самообладание, и Хидан успел забыть, как она здорово умеет огрызаться.       — Когда ты злишься, ты становишься такой сексуальной!       По щекам у Катацумури разлился яркий румянец, но видеть это Хидану не следовало.       — Иди к черту! — сердито буркнула она и отвернулась, всецело поглощенная поисками аптечки в недрах туалетного столика.       — Кого ты убил на этот раз? Бродягу? Самурая? Шиноби? Кого? — Пытливо вопрошала она, пока по очереди открывала все ящики столика сверху вниз, но не давала и слова поперёк вставить. — Я же просила не выходить наружу, пока ниндзя-сенсоры не уберутся подальше от Убежища! А если бы они обнаружили лабораторию? От неё бы камня на камне не осталось! Где же она... А, вот! — Она наконец-то отыскала в одном из ящиков аптечку и выпотрошила её содержимое на столик. — Раздевайся и дай я тебя осмотрю. Я, конечно, не первоклассный ниндзя-медик, но и ты не тяжелобольной.       — Пф, само заживёт, — фыркнул Хидана, и в его голосе прозвучали обиженные нотки. Резкая интонация и непочтительный тон, с которым Катацумури отозвалась на его комплимент, задели его безграничное самолюбие.       Катацумури с немой мольбой возвела глаза к потолку и самостоятельно задрала до подбородка его сетчатую майку.       — Ведёшь себя как ребёнок, — посетовала она и наклонилась, чтобы основательно разглядеть повреждения и оценить их степень. Раны выглядели скверно: колотые, глубокие, рваные по краям. В зияющих тёмных дырах усиленно пульсировала развороченная плоть. Катацумури с утомленным вздохом смочила кусок ваты в спирту и осторожно провела им вокруг раны.       Хидан низко зарычал сквозь сжатые зубы от её прикосновения. По телу у него пробежала крупная дрожь. Он неожиданно крепко схватил запястье Катацумури и потянул её к себе. Она не удержала равновесия на продавленной кровати и соскользнула прямо в его цепкие руки.       — С ума сошёл! — Катацумури заворочалась и попыталась отстраниться от него, чтобы не выпачкаться в крови, но ничего не вышло. Хидан поймал её за подбородок и поднёс её лицо к своему, губами прижался к перекошенному рту и на мгновение обездвижил поцелуем. Спустя сладостную минуту замешательства Катацумури агрессивно мотнула головой. Её волосы хлестнули Хидана по щеке и немного остудили его пыл. Катацумури вырвалась на свободу и возмущённо спрыгнула на пол босыми ногами, которые мгновенно захолодели от ледяного прикосновения мозаичной плитки.       — Дурак... — задыхаясь, пропыхтела она. — Я же сказала, пока не смоешь с себя всю эту мерзость, я... — Она не договорила, замерла с раскрытым ртом. Хидан как ни в чем не бывало сорвал с кровати простынь и небрежно ею обтёрся.       — Мы же можем делать это без неё? — невинно поинтересовался он, с удовольствием наблюдая, как медленно сползает с лица Катацумури выражение гнева.       Она не сумела сдержать смешок: прыснула в сторону и едва заметно кивнула.       Порой она его ненавидела. Его и его глупую религию с кучей бессмысленных догмат и кровавых ритуалов. Ненавидела, но в то же время испытывала к нему необъяснимое, не укладывающееся в голове, болезненное влечение.