Запретное

      Твоя жизнь — калейдоскоп знакомств. Одни люди приходят и уходят, другие — навсегда остаются в памяти, третьи — просто рядом. И вот так день за днем, месяц за месяцем, год за годом. Это не остановить. Каким бы ты не был отшельником, кто-то нет-нет да тихо, незаметно входит в твою жизнь.       И когда-нибудь появится человек, при виде которого ты будешь робеть. Взвешивать, как много он сделал для тебя и как ничтожно мало сделал ты для него. Вспоминать все, что с ним связано в твоей жизни. По ночам тихо плакать в подушку, вдруг осознав, что когда-то не то сказал или сделал. Ты будешь путаться в чувствах. Но при всем при этом ты наверняка будешь знать: твоим этот человек никогда не будет.       Он просто есть, этот человек. Где-то рядом. Такой близкий и недосягаемый одновременно. Ты можешь в любое время позвонить ему, написать, прийти к нему. Ему ты можешь рассказать то, о чем не можешь даже заикнуться при родных. Порой, сам того не осознавая, ты вверяешь свою судьбу в руки такого человека. И нет, он не играет ей, он всегда делает, как лучше. Решения, которые он помогает тебе принять, кардинально меняют твою жизнь, но никогда — в худшую сторону.       Иногда мы преувеличиваем значение таких людей в нашей жизни. Иногда намеренно уменьшаем. Но очень часто мысленно мы вечно тянемся к ним. Их объятья кажутся нам словно целебными, в них мы находим спасение. Их слова кажутся нам самыми важными. И мы, как те губки, впитываем их энергию, которой они охотно делятся с нами, ведь у нас самих этой энергии ничтожно мало, в то время, как у них она в избытке.       Самое смешное и самое страшное, что этим человеком вдруг может оказаться обычный приходской священник.       Именно он та незаметная личность, внушающая тебе свое доверие одним своим только видом. Именно он готов подставить свое плечо, когда ты упадешь. Но священники — пастухи. А пастухи все разные. Один пасет стадо с собакой (или собаками), другой управляется один. Один беспокоится о каждой овце отдельно, другой — о стаде в целом. Один будет искать пастбища хорошие, где травы много; другой обойдется тем, чем есть. Но все они пастухи: одни пасут овец, другие — людей.       Залог хорошего прихода — открытость пастыря. Ведь люди не ищут тепла у холодной глыбы. Они тянутся к искренности. Они ищут спасения. Они ждут прощения.       Вопрос религии многогранно сложный. Религия решает, как тебе верить, когда и во что, что зло и что добро, что правильно и что лживо. С верой все гораздо проще: ты либо веришь, либо нет.       Грань между верой и ее отсутствием ужасна тем, что это неопределенность сознательного восприятия окружающего мира. Ты разочарован в жизни и не знаешь кого винить: бога, черта или себя. Тогда наступает внутренняя пустота, ведь умом ты понимаешь, что бог не виноват, у черта своих бед по горло, и только ты все это натворил собственноручно. В момент такого глубокого опустошения ты отказываешь от веры во что-то. Отказываешься только, если у тебя есть ум. Если его нет, то ты будешь винить бога за то, что тот недоглядел за тобой, или черта за то, что тот опять пакостит. Все виноваты. Только не ты сам.       Священник полезен тем, что он бескорыстный. Это человек, который не разнесет твои тайны по всему городу. Он выслушает и даст совет. Чтобы говорить со священниками, не обязательно верить в бога.       Вот и она не верила.       Но верила человеку.       Священнику.       Отец Кристофер был прекрасным психологом. От его проповедей захватывало дух. Он умел глубоко забираться в сознание человека и заполнять его пустоту своей любовью. В его пастве не было никого, кто не любил бы его.       Любила и она.       Отец Кристофер был человек чуткий, заботливый. Если бы он не посвятил себя всецело служению богу, с него бы был превосходный муж и примерный отец. Но, как правило, такие люди растрачивают свою жизнь на дела другие, не семейные.       Поразительно было то, что священник владел знаниями во многих научных сферах. Он сумел сочетать в себе несочетаемое: бога и науку.       Поэтому она позволила себе любить его.       Она никогда не исповедовалась и не собиралась. Единственный раз, в минуты ужасного отчаяния, она оставила у него на столе письмо:       "Дорогой отец Кристофер!       Мои искания бога остановились подле Вас. Они не закончились успехом. Они увенчались разочарованием.       Скажите мне, отче, неужто если бы бог был, мы бы имели то, что у нас есть? Он бы допустил столько горя и беды в своем мире?       Пусть мы-то, взрослые, грешны, но дети что плохого сделали? Какое право бог имеет отыгрываться на них за грехи их родителей?       На прошлой недели я была на похоронах. Вместе с Вами. Вы служили заупокойную мессу за Майклом. Ему было три, и у него был порок сердца. Он был единственным ребенком в семье, к тому же очень долгожданным. Я не думаю, что родители заслужили такое "божье" испытание.       Скажите, отче, почему Ваш жадный бог забирает все у тех, у кого и так ничего не было? Почему он милостив только к единицам?       Есть сотни, тысячи людей, которые милостивее бога. Они принесли в этот мир больше добра, чем всевышний. Они стараются изменить хоть что-то к лучшему и начинают с себя. Вы сами принесли в мою жизнь больше добра, чем бог. В то время, как он строил из себя сноба. Он весь такой правильный, и все должны его любить за это и поклоняться ему.       Как-то давно на проповеди Вы рассказывали историю о птице. Помню, это было весной. В костеле были наружные работы, и маляры повредили ласточкино гнездо. Птица погибла, пытаясь спасти своих детей. Птица погибла, а богу плевать на своих детей. Ему нравится смотреть на нашу предсмертную агонию.       Бог убил в людях людей. Убил в них веру.       Простите меня, отче, я ужасный человек и ничего с этим поделать не могу. Я надеюсь Вы поймете меня, и не станете осуждать.       С любовью,       больше не Ваша прихожанка"       Ответное письмо пролежало восемь лет, ожидая своего адресата.       Церковь, где правил службы отец Кристофер, была маленькая, но уютная. Священник сделал все, чтобы его небольшая паства чувствовала себя настолько комфортно, насколько это возможно. Особенностью в его костеле были книги с песнями и молитвами на узких длинных столах перед каждой скамьей. В одной из таких книг восемь лет лежало письмо. В той, которой пользовалась исключительно больше не его прихожанка.       Был поздний вечер. Отец Кристофер читал вечернюю молитву, сидя на первой скамье, перед самым алтарем. Он слышал, как к костелу подъехала машина. Он слышал, как открылись входные двери. Слышал, как кто-то поднимался по ступеньках. На миг шаги замерли. Казалось, прошла вечность, как кто-то вошел в помещение, где сидел священник. Двери тихо скрипнули. Ковер, брошенный между рядами скамей, приглушал стуки каблуков. Отец Кристофер узнал своего нежданного гостя. Это была она. Он слишком хорошо знал ее шаги, ее походку. Три долгих года он видел ее несколько раз на недели. Она ходила на все его службы. Она охотно соглашалась помогать, когда он просил. Каждое воскресение она приходила вечером и помогала ему с уборкой. Каждый раз, когда намечался праздник, она с радостью украшала вместе с ним костел. В любой момент отец Кристофер мог на нее положиться и в ответ охотно подставлял ей свое плечо.       Она остановилась у него за спиной. И молчала. После, вдруг вспомнив, о чем-то важном, вернулась назад к четвертому ряду от начала и заняла некогда свое место. Отец Кристофер слышал, как шуршали страницы книги. Слышал, как был открыт конверт.       — Вы все это время ждали?       — Я знал, что ты вернешься.       — А если бы нет?       — Ты могла предать себя, но не свои жизненные принципы. Рано или поздно, здесь или в другом месте, ты все равно вернулась бы.       — Я предала всех, кого только можно.       Отец Кристофер встал со скамьи и опустился на одно колено перед алтарем прежде, чем повернулся лицом к девушке. Складки на его сутане плавно спали вниз. Года ничуть не испортили стан священника.       — Ты не предала мои надежды, — он мягко улыбнулся.       Его улыбка обладала редким свойством успокаивать. Его глаза всегда смотрели спокойно, без осуждения. Он был уникальным человеком.       — Я не знаю, на что Вы надеялись, отче. Я восемь лет бегала от Вас, чтобы вернуться назад. Но даже вернувшись, я не нашла, что Вам сказать.       — Мне не нужно ничего говорить: я и так все знаю. Знаешь, чего я ждал все восемь лет? Твоих объятий. Не смотри на меня так. Ты была еще той занозой, но твои объятья всегда говорили совсем о другом.       — Я сломлена, отец Кристофер. Вашего душевного тепла больше не хватит, чтобы согреть и утешить меня.       —Ты часто ошибалась и приходила ко мне за помощью. Иногда сильный может позволить себе быть слабым, иначе ему не хватит духу выдержать следующий бой.       Он улыбнулся и раскрыл объятья. Она долго плакала. Долго говорила, норовя упасть перед ним на колени. Не перед алтарем, а перед ним, перед отцом Кристофером. Молчать — страшная пытка. Говорить с тем, кто не понимает, — пытка гораздо хуже. Отец Кристофер избавил ее от таких мук: он знал цену ее молчания, цену ее истерики. В каждом молчании своя боль. Ее боль была невыносимой, и не было того, кто понял бы это. Если бы ее понимали, все бы тайны стали явными. Она бы не была бы той, кем стала. Она бы не была собой. В нее никто никогда не верил, но зато верить умела она. Верить не в стереотипы, не в богов религий, не в чудеса, суеверия и прочее, а верить в себя, свои силы и в людей. Это не эгоизм, это защита. Защита от бога, которого она боялась. Она боялась, что он однажды доберется и до нее, разрушит все, что она так старательно строила по крупицам. В ее жизни не было чудес. В ее жизни была серая реальность. И она стала невыносима цинична. Она рано повзрослела. Никто и никогда не знал, что у нее на душе. Не знал и не хотел, потому что она не позволила никому зайти в ее сердце, в ее мысли дальше, чем это сделал отец Кристофер. Ее называли чудачкой, ее не принимали всерьез, в нее не верили, ее не любили, ее унижали. Она поднималась и шла. Ее невозможно было сломать, ведь она была сломана до этого. Она учила быть сильными своих пациентов. Она принимала их такими, какими они были: больными, чудаками, сумасшедшими. Она сама сошла с ума. Но никто не смел знать. Ужасно, когда тебя принимают за того, кем ты не есть на самом деле. Ужасно, когда некому сказать об этом. Ужасно, когда вдруг отказываешься наедине с собой, своими проблемами, своими мыслями. Ужасно, ужасно, ужасно...       Ужасным было и то, что в следующий раз они встретились через четыре с половиной года. Она уехала на следующий день за границу. У нее была там работа. Ее паства больных. Спустя несколько дней к отцу Кристоферу пришел ее адвокат с просьбой подписать бумаги, в которых говорилось, что все счета и расходы отца Кристофера, его церкви и его паствы отныне будет оплачивать она. Священник долго отнекивался, но после вспомнил, что у нее не тот характер, чтобы сразу сдаться и оставить его в покое.       Четыре с половиной года она заведовала костельными делами, а потом позвонила сестра священника и сообщила, что его прооперировали. И ни слова больше.       Отец Кристофер очнулся посреди ночи. Он силился вспомнить, как и почему оказался в этой унылой мрачной больничной палате, но измученный мозг отказывался искать ответы на вопросы. Тогда его взгляд упал на темный скрюченный силуэт рядом с его постелью. Он сразу догадался, что это она. Ни одна женщина не любила его больше, чем она. Ни одна женщина не могла позволить себе оставить все и отправиться в другую страну. Ни одна женщина не могла позволить себе весь вечер выстоять на коленях у его постели, молясь, чтобы он остался жив. Ни одна женщина не могла себе позволить этого, ведь они любили в нем священника, а она — человека. И он любил ее.       Отец Кристофер слабо коснулся рукой ее головы, словно боясь разбудить женщину. Он вспомнил, что четыре с половиной года назад точно так же гладил ее волосы, когда она рыдала у него на коленях. Тринадцать лет назад он не знал, как успокоить ее в истерике, ведь единственное, чего она хотела, — это умереть. Пятнадцать с половиной лет назад она в глубокой депрессии и полном разочаровании в жизни впервые ступила на порог костела. В его жизни было много, связанного с ней, но ее жизнь была полностью связана с ним.       — Я должен был слечь в больницу, чтобы увидеть тебя рядом? Я знаю, что ты не спишь, но на вопрос можешь не отвечать, — его голос звучал с больной хрипотой, но все так же размеренно и спокойно, как раньше.       В палате повисло неловкое молчание. Ее шелковистые волосы мягко шуршали под его рукой.       — Вы бы могли выбрать более гуманный способ привлечь мое внимание, — вдруг оборвала она тишину.       — Я выбрал самый эффективный.       — Самый глупый, — мягко поправила она.       Рука отца Кристофера остановилась у нее на щеке.       — Довольно часто мне стало казаться, что я люблю тебя больше, чем бога, и я не знаю, что с этим делать... Пятнадцать лет назад я не знал, какого это быть человеком, а потом пришла ты...       Он заботливо и с любовью пригладил ее волосы. Она молчала: за столько лет она уже знала, когда стоит ему ответить, а когда нет.       — Ты плохо влияешь на людей, потому что заставляешь их говорить правду даже против их воли.       — Это же делаете и Вы. Мы оба психологи, только Вы — священник, а я — врач.       Она поднялась с пола и мягко села на постели рядом с ним.       — Если Вам так дорого мое внимание, Вы получите его.       И он получил его. Но дорого ему было не ее внимание, а она сама.       Почти все время, пока отец Кристофер был в больнице, она провела рядом с ним, лишь изредка отлучаясь то по своим делам, то по его. По его же просьбе она временно занялась церковью, ведь священник, который замещал отца Кристофера на время его больничного, был не местным, и ей приходилось самой все готовить к мессе, а после и убирать. Забавно было то, что она любила все эти приготовление, но на самой службе не присутствовала. Ей не было места среди людей, которые нашли бога или верили в то, что найдут. Там она чувствовала себя лишней.       Рядом с ней отец Кристофер быстро встал на ноги. Ее улыбка, ее присутствие, она сама действовали гораздо эффективнее, чем любые лекарства. Хотя он и знал, какой ценой ей это удавалось. Не раз он видел до чего сильна была ее хандра, когда она считала, что осталась наедине с собой. Она долгие годы вела двойную жизнь: для себя и для тех, кого любила. Она долгие годы была разбита и чудом находила в себе силы для улыбок, слов поддержки... Немного таких осталось. Он знал это. Знал и ценил. Долгие года он был для нее поддержкой, но теперь она стала поддержкой для него. Но это лишь ненадолго. Это лишь на время его болезни. Потом, он знал, она опять уедет, будет растрачивать себя в работе. А пока она здесь. Пока она рядом. Такая далекая и такая близкая одновременно. Такая тихая и такая спокойная.       Он думал, она уедет, как только он вернется в церковь. Но он вернулся, а она осталась. После больницы он был еще слаб, и она боялась оставлять его одного. Она мало выходила из церкви, боясь встреч со старыми знакомыми. Достаточно было того, что ее машину узнали. Слухи по городу быстро расползлись, и порой отцу Кристоферу приходилось принимать гостей. Но сама она избегала любого общения. Ее не волновало прошлое, ее волновал один лишь человек, и из-за него она здесь. По вечерам, пока он уединялся с богом, она оставалась в одной из гостиных комнат на втором этаже, и это был тот небольшой промежуток времени, помимо, литургии, когда она оставалась один на один с собой. Но потом приходил отец Кристофер, часто приносил ей чашечку чая, садился рядом и обнимал ее. Он знал, что это было то немногие, что она любила и что делало ее отчасти счастливой. Не всякая сексуальная близость — любовь, и не всякая любовь требует сексуальной близости. Порой достаточно просто находиться рядом с человеком. Он не мог дать ей большего. Она не хотела бороться с богом.       Как только отец Кристофер пришел в норму, она уехала. Она все так же избегала его, хотя и стала ему дороже церкви.       Год за годом пролетели еще десять лет жизни. Каждый месяц отец Кристофер получал от нее письмо, иногда два. Сам же он отправлял их чуть ли не каждую неделю. Под конец его разобрала такая тоска, что он почти что молил ее приехать. Позорно для священника. Позорно позволить женщине занимать большую часть его сердца и его мыслей. Любая мелочь напоминала ему о ней. Церковная книга, которую она читала от скуки. Модульный ангелок, которого она сделала за несколько вечеров, ожидая его. Различные бумаги, связанные с костелом, исписанные ее красивым размашистым почерком. Детские костюмы, которые она пошила на рождественское представление и текст сценария. Рождественские и пасхальные венки, которые они вместе делали. Он вспоминал, как она крахмалила его колоратки, как заботливо отутюжила все его праздничные сутаны, как по вечерам они вместе готовили. Он соскучился по ней, по ее улыбке, по ее голосу, ее прикосновением, объятьям... Ужасно, но он соскучился даже по ее грусти, которую он не раз случайно заставал на ее лице, когда она думала, что ее никто не видит.       Он до того сильно истосковался, что даже не заметил, как на проповеди заговорил о ней:       — Каждый день в нашу жизнь приходят новые люди. Одни уходят сразу, другие позже, третьи — остаются. Те, кто остались, они уже не предадут. Они могут достаточно редко быть с нами, но, на удивление, они всегда рядом, когда мы нуждаемся в этом, в их поддержке, утешение. Они как ангелы-хранители в людском подобии, приставленные нам богом. Если бог действительно ходит среди нас, то он не оставляет по себе цветущие поляны, он дарит нам таких людей... В мире до ужаса много боли и горести, и эти люди, они сильнее нас по духу, они научились самостоятельно справляться со своей болью, они приносят в этот мир больше добра, чем мы. И что удивительно, такие люди зачастую остаются в тени. Как бог. Я уверен, что в каждого из нас есть такой человек. Берегите его. Он точно так же нуждается порой в поддержке, как и вы, только гораздо реже...       Он слишком поздно понял, что заговорил в нем человек, а не священник, но это не помешало ему связать сказанное с библейской историей. Проводив своих прихожан после мессы и привычно желая им всего наилучшего, отец Кристофер наконец остался один. "В следующий раз надо будет вести себя более сдержанно, а то наиболее религиозные люди вовсе решат, что я призываю их отвернуться от бога. Какой ужас! Что она со мной сделала..." — думал он, вешая в шкаф сутану.       — И какая же это по счету, отец Кристофер, проповедь не о боге, а о смертных? — раздался тихий приятный женский голос у него за спиной.       — Первая.       Отец Кристофер хоть был застигнут врасплох, но не терял самообладания. Вдруг он вспомнил ту, из-за которой заговорил не как священник, и волна привычной грусти вновь накатила на него. Поглощенный своими мыслями, он не обращал внимания на женщину даже после того, как она заговорила. А она тем временем уже несколько минут за ним наблюдала. Года посеребрили его голову, морщины проступали на лице. Он похудел, и это было сильно заметно, ведь он больше не носил черную повседневную сутану: ее сменил костюм.       — Значит я опять вовремя.       На лице женщины заиграла веселая улыбка. Она подошла и заботливо обняла отца Кристофера со спины.       — Я соскучилась, и Вы не меньше, — почти шепотом заметила она, прижимаясь щекой к его плечу.       Он не верил себе и не верил ей. Это невозможно так четко знать, когда он на грани. Невозможно. Но, кажется, нет. Это она. Она жива и реальна. И теперь он разбит больше нее. Теперь они поменялись местами.       — И надолго ты в этот раз? — он больше не нашел, что спросить и что сказать.       — Ну... я приехала, чтобы остаться, иначе Вы сведете свою паству с ума, — она стала перед ним и, все так же улыбаясь, заботливо поправила колоратку. — Отец Кристофер, возьмите себя в руки. Вам еще рано впадать в безумие. Я реальна и почти осталась прежней, разве что немного постарела.       Он обнял ее. Обнял, словно боялся вновь отпустить...       Теперь у нее на коленях лежал он. Она массировала его виски и все щебетала о чем-то далеком. Впервые за долгие годы он перестал чувствовать назойливую головную боль, не чувствовал боли в сердце. Он слушал ее голос и не слышал ее слов. С виду она была весела и почти счастлива, только глаза ее были безмерно грустные и усталые. Но какое счастье без доли грусти?       Прихожане стали узнавать прежнего отца Кристофера. Он вновь повеселел и радо приветствовал разговоры с людьми в любое время суток, а не только на мессах. Он немного прибавил в весе и словно помолодел. Люди не знали причины таких перемен, ведь даже не догадывалась, что за его спиной стоит женщина. Ее никто не видел в церкви, кроме детей. Ведь им она верила, они не были злы на языки, как взрослые. По традиции сложилось так, что в субботу отец Кристофер служил мессу только для детей. После малыши оставались, и тогда с ними занималась она. Часто к играм подключался и священник. Вместе с детьми он рисовал, складывал оригами, лепил, мастерил. Перед праздниками они вместе делали подарки родителям и вовсе всем прихожанам. И каждую субботу она баловала детей сладостями. И каждый раз это была новая выпечка. Они уходили довольные и приходили словно в преддверии праздника. Они настолько к ней привязались, что когда она болела, они вместе с отцом Кристофером не находили себе места. Для детей они были живым воплощением шекспировских Оберона и Титании. Различие во взглядах на религию не мешало им без устали творить добро и нести только радость окружающим. Они оба умели слушать и поддерживать. Они были вторыми родителями для детей или даже заменяли им их.       Помимо таких праздничных суббот, в костеле была еще одна небольшая традиция: на Рождество и Пасху ставились спектакли. Перед праздником дети приходили чаще, чтобы разучивать слова, помогать с приготовлениями к торжеству, примерять костюмы, которые их добрая фея Титания шила сама... Отец Кристофер также во всем приминал участие. Улыбка не сходила с его лица, и это были лучшие годы в его жизни.       Люди не переставали удивляться отцу Кристоферу, пока она стояла за его спиной и оберегала от всего, что могла. Но она не могла уберечь его от смерти. В разгар осени у отца Кристофера случился второй инсульт. Он погас на глазах, а она, как и прежде, была все время рядом. Ужасно, что человек может умереть, когда он любит. Сказки это все, что любовь воскрешает. Она лишь на время дает спасение, а после человек все равно умрет. Кто-то раньше, кто-то позже. В те недолгие минуты, когда он был в сознании, единственное, о чем он просил, это подумать о семье, ведь она была еще молода, ей было только сорок шесть.       — Ты мне вернула меня, и за это я тебе безмерно благодарен.       Она плакала, крепко сжимая его руку, а он уже и забыл за те два с лишним года, как выглядит ее печаль.       Она вышла из тени только на его похоронах, ведь больше не было того, кто мог бы ее спрятать. Многие из старых прихожан отца Кристофера узнали ее, хотя и лицо ее было прикрыто черной вуалью. Они понимали, что она здесь неспроста, но всей правды знать не могли и не смогут. Лишь дети знали немногое, но обещали ничего никому не говорить. Поэтому на похоронах никто не осмелился к ней подойти. Она стояла все время в стороне. Стояла чернее ночи. У нее больше не осталось слез, лишь боль, вернувшаяся с новой силой. Со смерти она начала свой путь с ним, смертью она его и закончила. Все двадцать восемь лет она стояла за его спиной. Двадцать два из них они не видели друг друга. Он остался верен и ей, и церкви. Она поначалу искала ему замену, топила боль в плотских утехах, но каждый раз все равно возвращалась к нему. Ничего ей не дав материально, он отдал ей все духовно.