Знаменателями

— Дели. — Не делится ведь. — Неправда. Прекрасно сокращается в знаменателях. Хината сводит колени, сокращаясь не числами в тетради, а мышцами на теле — действительно, дроби вроде делятся, а она мыслями отслаивается. Итачи расстегивает воротник, разводя галочными козырьками в стороны: лето на пике температур, а пуговицы входят прикладом прямо под горло. Хината живет на глубоких вдохах и рваных выдохах. Глотает воздух порционно, а тот — августовской пыльцой по жерлу трахеи. И выкашлять хочется все забившееся в легкие, и зудящие руки в кровь расцарапать линейкой. Да, во всем лето виновато: в одышке виновато, в отеке сознания и чернильных разводах на изнанке пенала. Август виноват, но не он. Он ведь Учиха Итачи, который старше на два класса. Который замыкает тройку лидеров в рейтинге и первый стоит в очереди на счастье. Сидит сейчас за соседней партой, а между ними проход не больше метра. В руках у него учебник в размахе переплетных крыльев "Алгебра в таблицах и формулах", а у нее в пальцах застряла ручка, обычная шариковая. — По формуле собирается? — Итачи подпирает щеку рукой. У него в заливах радужек расплывается море, а в рифах подвернутых рукавов стынут кораллами слова. — Мы должны на целое число выйти. — Дробное, — Хината съезжает зигзагом за клетки. — Только дробное выходит. Ошиблась, значит? Ошиблась, определенно. В указателях потерялась и совсем не туда прибилась. — Дай гляну. Он вытягивает тетрадь, проехав ею по парте, и скользит глазами по число-буквенной скрижали: прыгает по ступеням формул, переходит по мостовым равенств и постукивает колпачком в такт мыслям. Хината на него не смотрит, только руками цепляется за парту, которая затерялась катамараном в океане пустого класса. — Формулу синусов не туда приткнула, вот и не сходится, — улыбается в оттенке летнего утра, хотя небо за окном уже предзакатное. — Держи, — возвращает тетрадь, черкнув на полях, и оттягивает ворот двумя пальцами, выпуская духоту. Он заслоняет собой солнце, набрасывается на нее теневым распятием, и ей плохо физически. У Хинаты в глазах Итачи и россыпь тригонометрии на разлиновке страниц. У Хинаты в голове мысли о нем, его брате и формулах приведения в математических промзонах. Не знала она, что в отношениях с одним будет, а влюбится потом в другого, который смежным углом стоит: нет такого предмета — геометрия чувств. Итачи смотрит на пудровую девочку в подсветке кружев, у которой заколки-ласточки вплетены в волосы, а в глазах зреет черникой смятение. Он подцепляет ногой ее стул, слегка дернув на себя. — Хината-сан, — Итачи опирается локтем на спинку стула в позе на "поговорить". Свет бьется откосно о его плечи. — Долго будешь его избегать? Она замирает посреди тетрадного поля, протыкая листы ручкой насквозь. Молчит, надеясь затеряться телом в буреломе столов и стульев, а он смотрит озадаченно, чуть с нажимом. — Понимаешь, игнорируешь его ты, а страдаем мы всем семейством Учиха, — Хинату за ширмой волос не видно, она провисает головой по линию плеч. — Я страдаю, техника в доме, наша собака, на которой Саске свою злость срывает. Итачи улыбается сожалеюще, даже просяще, а ей страшно. Страшно, потому что хочется уткнуться лицом в колени — не в его грудь, нет; потому что сидит он сейчас, толкая Хинату в объятия младшего, а ее клонит в противоположность. Потому что на часах почти шесть, блузка словно приварена к телу, а ноги внахлест лодыжками от тревоги. Когда Итачи заводит ей волосы за спину, пытаясь достучаться, то страх проворачивается циркульно в ее груди, и наружу льется потоком дикая паника. Ей хочется вынырнуть за вотерлинию для вдоха, но Итачи топит сильнее, придвигаясь к ней стулом. У Хинаты юбка стрелками вразлет, белые гольфы чуть выше колен и срез волос по линейке. Куда ей такой, обыденно-повседневной, до образцово-показательного? — Ты чего, Хината? — Итачи кладет ладонь на ее макушку, а внутри у нее разлом тектонических плит: география их расписание сегодня замыкала. — Я ведь как лучше хочу. Подобные драмы в вашем возрасте неуместны. Он тебя любит, ты — его. Простая арифметика, к чему сложности? А сложности от того, что у Хьюги в голове не арифметика чувств, а химия ощущений. И любит она совсем не того, с кем отношениями связана. И застряла Хината в учиховской поруке, где юридически с Саске, а фактически — привязанностью к его старшему брату. У этого брата объятия полуденные — солнце всегда в зените; имя его идеально умещается в трех знаках — вслепую вывести может; а еще взгляд при встрече рассекает провода нервов, и потому коротит ее временами. С ним не так, как с Саске, с ним всегда сглаживающе и обито все изнутри бархатом. — Спасибо за помощь, — тетрадь сбрасывается балластом на дно сумки, ручка впихивается в кобуру бокового кармана. Хината суетится, обрывая встречу на пятом задании и странном послевкусии. — Мы ведь еще не закончили, Хината... Хината срывается с места, к выходу из августовской апатии: летний зной застыл испариной на съезде его шеи, ключичных выемках и кольцах запястий. Она пятится назад, приложившись поясницей о бритвенный парапет стола, и склоняет голову в знак благодарности — кукольно так, вверх-вниз. Взглядом стреляет по касательной, наугад, выцепив его макушку на фоне окон в занавесочной оправе. — Постой, я провожу. — Не стоит. Правда. Улыбка вымученная, движения — резьба по дереву. Итачи ее острота не нравится, потому что плавность ломается по шарнирам. Не такой была, не такой ее Саске брал. Никогда раньше руку не выдергивала — Итачи хмурится в ответ на ее выпад; никогда за порог не вылетала на скоростях, выбивая дверь с плеча, — в просвете дверного проема сквозит пустотой и духом освобождения. Никогда спиной не прощалась, и уж тем более страхом от нее не разило ни разу. Хината срывается с нервной поступи на гончий бег с присвистом в ушах. У нее горизонт завален, кренится картинками, когда вниз по ступенькам слетает; шкафчики пролетают смазанной панорамой, пока блузку вниз одергивает. Сумка сползает лямкой с плеча, а ноги через шаг путаются. Она застегивается чувствами, заправляет мысли под пояс юбки — прилеплена пленкой к бедрам — и хочет нещадно наружу, туда, где горят закатом дома и ленты магистралей. Но наружу с первого захода не получается, хоть и старается: цепляет ее что-то за излом локтя и обратно затаскивает в прохладу школьных коридоров. Она знает, что у этого "чего-то" глаза маркерные, почти перманентные, у него спокойствие в тепличном сердце и жертвенность в прикосновениях. Хината вырывается, и Итачи отбрасывается на полшага. Она задыхается соленым воздухом: океанический, потому что еще немного и разрыдается. Ногу сводит от телефона в виброрежиме, простреливающего мышцы десятым по счету сообщением: "Хината, давай поговорим. Саске." Не может она говорить, потому что атмосферное давление низкое, а эмоции таранят затылок, не чувствуя сопротивления. Потому что пальцы дрожат на тачскрине, а слова — россыпью по полу, в углы и сколы, и их теперь только выковыривать насильно. У нее влюбленность не в того села закладкой меж страниц жизни, блокируя сюжеты. Ни дальше двинуться не может, ни назад к Саске вернуться. Итачи подступает к ней осторожно, вовлекая в свою близость, а мессенджер все на разрыв: бьет по телу конвульсиями многочисленных "почему опять в игноре?". Хината выуживает телефон, смахнув блок обоев: пять пропущенных, десяток непрочитанных и с сотню утаенных. Поднимает глаза на Итачи в поисках выхода: линзы поперек зрачков, взгляд хрустальный. — Что делать, если уже не любишь? Итачи молчит выразительно, подставляясь телом на случай ее падения: коленки ведь в кровь будут, и гольфы не спасут. Она тычется недельным зверьком ему в грудь, а он запахивает ее в бесшовных объятиях. Макушка упирается молотом под горло, а Итачи стопорится под плафонами: свет просачивается матовый, почти белесый. — Смешные вы оба, ты знаешь? — у него голос в крапинках снисходительности. — Еще не пожившие, а уже несчастные. Хината кивает, проехав лицом по клетке его ребер. Сумка падает на землю учебной гирей, выворачиваясь тетрадной трухой наружу. Ей от него плохо, от Саске плохо и от себя невыносимо. Сложились в треугольник, кривой, какой-то неразрешимый, где они — по катетам, а она — кривой гипотенузой напротив. Ни доказать, ни опровергнуть. Ни первому признаться — Хината сжимает его рубашку до форменных вмятин, — ни второго бросить. Хьюга уверена: этот семестр она с треском провалила.