Вишня

      Даби тянет Хокса на себя, вцепляется, вжимается, сжимает опьянённо, одержимо, вдыхает, закатывая глаза, его ведёт, сознание ускользает оно было подчинено и завоёвано инстинктами [которых нет, но Даби нравится отмазывать себя так]. Он зубами вгрызается в чужую нижнюю губу, чувствуя, как разрывается иссохшая кожа и следом за ней заново раскрываются едва зажившие ранки. Хокс в ответ на это шипит, морщится, толкает не сильно и не больно. Он и сам уже толком не соображает, но исступлённо продолжает строить из себя недотрогу. Притворщик и лжец, как и любой герой. Даби ухмыляется, отстраняясь на десяток сантиметров, он впивается взглядом в чудесные глазёнки Хокса, которые следят за тем, как капли крови собственного хозяина по-черепашьи медленно стекают вниз по чужому подбородку и непроизвольно слизывает кровь со своих губ.       Охуительно-вкусных губ, между прочим. Хокс сам в целом охуительно-вкусный. Вишнёвый, вот уж что дохуя неожиданно. Да, от него часто пахнет курицей из КФС или пивом. Но ещё чаще запах тела пропитан [подавлен и уничтожен] вишней, Даби и вообразить себе не может насколько же надо любить эту хуеву вишню. Хокс пропитан запахом какого-то ебать дорогого и жутко воняющего всё той же вишней вейпа. Даби замечает это ещё во время их первого знакомства, убеждается во время первого патруля и нагло парит эту чушь после секса, когда Хокс, лежащий рядом, проводит по его сгорбленной жжёной спине своими пальчиками. Даби тогда искоса смотрит на него, локтями упираясь в собственные полусогнутые колени, обтянутые одеялом и как бы между прочим советует любовнику купить гигиеничку. Хокс и вправду покупает — он узнаёт об этом, когда вцепившись в следующий раз в чужие губы, ощущает ёбаную вишню. Когда они сидят в засаде, Хокс с наигранным наслаждением уплетает пирожное, на весь салон воняющее уже осточертевшим химозным запахом ягод, дурачась, он говорит что-то про то, что любовник просто не в состоянии по достоинству оценить этот вкус, и только тогда Даби начинает подмечать что-то неладное.       Ладно, возможно не неладное, думает в определенный момент Даби, сверля взглядом пиво. С вишней. Возможно, это нормально так обожать что-то. У самого Даби не так много любимых вкусов. Если, конечно, любовь к еде, которую можно жрать без мыслей об отравлении, вообще можно назвать вкусами. Но он не любит рыбу. Наверное, не любит он её даже больше, чем Хокс одержим вишней. По итогу этих размышлений, Даби пинает хуй на чужой заскок, делая глоток. В конце концов, напоминает он себе, его подобное ебать не должно в принципе. Просто во всей этой вишнёво-ароматной чуши, Даби своими не сказать что уж шибко хорошо работающими рецепторами улавливает запах гнили. Ни вейп, ни пиво, ни гигиеничка, ни пирожное, ни даже жвачка не способны скрыть гноящуюся суть Хокса, его отвратительную геройскую маску, от которой тянет блевать. Она на километры провоняла ложью. А он провонял враньём. В нём нет ничего настоящего и живого. Хокс — послушная и оттого особо отвратительная кукла. И потому стремится всё окрасить вишней. Но их поцелуи, секс, засады, просмотры фильмов — всё это провоняло не ей. Всё пропиталось фальшью, ложью и разочарованием. Но Даби упрямо молчит. Ему нечего сказать. Сам воняет гнилью. Он гниёт во всех возможных смыслах и этот гной вылетает грубостями из рта, копится смердящей коркой на сердце, скапливается на скобах, вытекает из ран, чтобы иногда застыть на изуродованной незаживающей коже. Даби не в праве говорить       Ровно как ему похуй на Хокса [сключая те моменты, когда они сосутся в шаге от постели, лапая друг друга за всё, что можно], Хоксу по каким-то неведомым причинам не похуй на него. Осознание этого момента бьёт битой по макушке. Или же осознание этого момента отвлекает Даби от того, что его бьют битой по макушке. Может быть бита мешает ему в осознании этого пиздеца? Очнувшись в бело-спиртовых больничных стенах слишком сложно сказать что-то наверняка. Ровно как и сложно осмыслить сбивчивое бормотание Хокса над ухом, Даби жмурится и недовольно цыкает. Хокс прекращает болтовню на полуслове, кажется, будто бы даже немного отстраняется. У него глаза радостно-перепуганные, а сам он замирает в какой-то неудобной напряжённой позе над койкой Даби. И только тогда тот осознаёт, что Хокс на деле с кем-то переругивался, а не бубнил как шизофреник. Отчего-то становится нелепо стыдно за собственную недогадливость. И вообще-то стыд для Даби совершенно не свойственен, потому спешно списывается на побочное от пришибленной макушки. А Хокс выглядит счастливым. Настолько счастливым, что болит голова, что хочется приложить головой об кафель, разломать рёбра и, добравшись до сердца, узнать есть ли оно вообще. Как оно может позволять притворяться т а к. Пытаться помыкать им т а к. Как с наличием этого ссаного из мешка хер пойми чего [Даби не слишком хорошо знает биологию] он может быть т а к и м бессердечным. Как может пытаться надавить на такое.       — КАК, СУКА, МОЖНО БЫТЬ ТАКИМ.       Он слишком поздно понимает что сказал это вслух. Что орал это во всю мощь своих связок — он давно так не кричал, он давно не чувствовал этот раздирающий жар внутри горла. Он давно не глох от собственных воплей. Он будто опять горит. Горит морально. Потому что как он мог. Мечты глупого ребёнка, который восхищался своим отцом, мечтал стать похожим на него [а потом сгорел] не дают Даби простить, забыть и понять. Не дают ему допустить существование настолько лживых существ — не людей и не героев — в этом мире. Существ, которые ради задания готовы сделать что угодно. Притвориться и сказать всё на свете.       Снова растоптать уже мёртвые мечты. Отдельный вид садизма.       Притвориться, что увидел человека — охотничьим ножом прямо по больному. Потому что Даби до судорог в теле мечтает, чтобы в нём видели человека. Чтобы в нём видели Тодороки Тойю. Чтобы его вынули из пожара, окликнули в подворотне, чтобы прохладные до наслаждения руки брата перевязали каждую рану, наложили пластырь на избитое сердце. Даби вспоминает, что сердце вроде как состоит из каких-то особых мышц. Наверное поэтому там так по-особенному больно.       Хокс удивлён буквально минуту, а потом снова расплывается в улыбке. Смотрит на Даби как-то особенно тепло, что аж разрывает. На части, куски и полоски. В клочья сердце. Нахуй душу. Даби хочется сжечь его прямо дотла, схватить за сильные яркие крылья, почувствовать под рукой полые птичьи косточки, сильные мышцы и шёлковое опахало перьев, а потом медленно нагреть руку, чтобы кожей ощущать, как это всё сгорает, плавится, кровью просачивается через раскалённые пальцы. Хочет услышать крики. Но знает — Хокс не неженка. Он герой номер два в стране, он умеет терпеть боль, он умеет пройти через всё, чтобы вскрыть глотку противнику. Он знает, как шёлк перьев неестественно и всего за секунду может стать лезвием ножа. Он знает, что это пламя расплавит любой нож. Как себя почувствует Хокс, когда узнает, что это пламя Старателя. Героя его детства, человека, что спас его жизнь, стал ориентиром и опорой для маленького мальчика, благодаря которому через много лет этот мальчик откроет своё агенство, войдёт в топ лучших и, наконец, станет героем номер два. Человека, который в то же время сделал из своего сына чудовище. Даби отдаст всё на свете, чтобы на это посмотреть. А Хокс смотрит на него… как на человека.       И только потом Даби поймёт. Он видел в нём человека. Он до последнего хотел его спасти. Поймёт это, смотря на догорающие в синем пламени крылья. Как он и ожидал: Хокс не сахарная девица. Криков от него никто так и не услышал.