Тоска

      Меня удручает картина, героем которой стал один мой знакомый. Композиция нисколько не оригинальная, а сюжет этого произведения мы видели вообще всюду, включая себя самих. Но живописное полотно не должно быть однобоким, оно обязано содержать какие-то детали, создающие второе, третье и пускай даже четвёртое дно.       А сюжет картины таков: по левую сторону стоит улыбчивый парень пятнадцати лет. Стоит и практически сверкает глазами. Думаешь: «Ах, вот бы с ним подружиться, потрепать его по каштановым волосам, попробовать с ним всё в парке развлечений! Приятный парень!» Неподалёку настолько же лёгкие ребята зовут его за стол, кто-то танцует, кто-то роняет пару капель воды на толстовку и смеётся этому. Герой весел, но есть у него забота в голове, которая никак не отклеится, чем бы он ни занялся. Стоит этот парень и с энергией пожимает руку второму, почти такому же, но окружение, настроение у него совсем не праздное. На фоне серые дома с окраин Петербурга, необлицованные, но спасибо на том, что кирпичные. Мимо зданий несётся трамвай старого варианта, угловатый и изношенный, оборудование в котором неумолимо ломается с годами, и вроде видно, что старается, мчится, но эта рухлядь уже скоро появится в учебниках истории. За ней по рельсам летит и другой трамвай, уже новенький, округлый, современный, в нём всё отлажено, он ещё долго прослужит. И весь этот транспорт своим движением создаёт сильный ветер на дороге, а парню будто бы это и не интересно, в ногах у него асфальт, и ему этого достаточно. Он со скукой и усталостью смотрит на праздную жизнь, и первый парень, его близнец, не понимает, как же так, а второму только и нужен старый трамвай, на котором он будет ездить в неизвестных направлениях до дальней станции, якобы чтобы вдохновиться, хотя по выходе он разве что зевнёт.       Такая картина очень точно появилась у меня в голове при виде моего знакомого. Я помню Диму первым парнем, весёлым и счастливым, но наблюдаю только второго, сидящего в углу одного из бесконечных коридоров нашей школы. Миша Родионов в его наушниках пронзительно напевал "хорони былое", поэтому, воспользовавшись безделием Димы, я решил с ним поболтать.       — Привет. Как ты? — сказал я, подсев. Дима испугался.       — Я-я-я... хорошо. А ты?       — Я-то нормально, — запнулся я, но продолжил, — а вот насчёт тебя я всё-таки не уверен, — Дима немного разозлился, — Давай сегодня сходим в парк аттракционов, например?       — Блин, я бы с радостью, но не могу.       — Ладно, пиши. Я был бы рад с тобой поговорить. Пока, — я пожал его руку и пошёл на географию.       На уроках было скучно, но они довольно скоро кончились. Я поплёлся на улицу. До дома не близко, но мне нравится ходить пешком. Рядом с ЗСД, неподалёку от Кировского завода, есть красивое поле, которое начинает цвести и зеленеть в мае. Тишина, свобода, прекрасное — всё это не созерцает никто, кроме тебя. Там я и присел по дороге. Я представил, как бы было хорошо, если бы рядом со мной сидел Дима, рассказал, что с ним случилось, как бы мы вглядывались в дома, растительность. Я думал, о чём я ему могу рассказать, какие истории моей жизни могли бы его впечатлить. Он был совсем как настоящий, разговаривал со мной. Я вроде понимал, что это сумасшествие, но было до такой степени плевать, что выдуманный Дима отлично вписывался в концепцию всего происходящего. Я надеялся, что он мне напишет вечером, снова повеселеет, если я буду с ним видеться. Странное дело, конечно. Я даже никогда с ним не разговаривал, не гулял; просто знакомый. Откуда тогда такое желание дружбы? Что в его виде так зацепило меня?       Наконец я встал и пошёл дальше. Дима впервые заговорил не моими мыслями, а совсем самостоятельно:       — Макс, я тебе сообщение прислал. Это важно.       На экране и правда красовалось уведомление. Я сел в траву и начал читать.       «Ты один это прочитаешь. Есть одно важное дело. Я знаю, что тебе не будет больно. Мы же не друзья. Нельзя плакать из-за знакомых.       Но я ценю тебя. Ты первый спросил, как мои дела. Ты единственный заслужил знать, что со мной.       Если ты читаешь это, то ты больше не увидишь моей улыбки, не пожмёшь мою руку, не услышишь моих шуток невпопад, которых, впрочем, в последнее время было мало. У тебя нет вещей, напоминающих обо мне. Только воспоминания. Они всегда драгоценнее.       Я не имею будущего. Есть ли у меня дело, занятие? Нет. Даже намёка. Я человек без хобби. Мне вообще ничего не нравится, мне будет негде работать просто-напросто. Рядом со мной нет больше и любимого человека, который давал мне надежду на счастье. Да, она ушла. Я её больше не вижу, она не заходит в сеть уже девяносто пять дней. Она не писала писем, не отвечала на звонки, не давала ни одного намёка на то, что с ней. И вчера я узнал, что она скончалась. Совершенно случайно: когда гулял по кладбищу. Я так её люблю, господи... Почему ты забрал её? За что? Надеюсь, что я увижусь с ней ещё раз. Иначе какой смысл...       Я молил о помощи у старых друзей, приятелей и знакомых, намекал им на то, что со мной происходит. Но меня не слушали. Не осталось никого. Чёрт с ними.       Это естественный отбор. Я окончательно хороню былого себя, жизнерадостного, в этом мае. Это могла быть хорошая весна, но не получилось. Прощай, Максим. Хорошо посидели у ЗСД, это поле ещё никогда не было таким красивым».       В горле застрял ком. Слёзы просились наружу, но не шли. Мною овладела невыносимая тоска и по Диме, и по его спутнице, хотя я толком не знал никого из них двоих. Солнце склонялось за горизонт. В глазах темнело. Что было дальше — не помню.       Спустя время я оказался в психиатрической больнице, рассказал там всю эту историю. Оказалось, что Дима убил себя ещё в конце февраля, а в предсмертной записке он рассказал о смерти своей девушки.