With a white lily

Надо поскорее захлопнуть окно, задёрнуть шторы и лечь спать. Одному в квартире не особо уютно поздним вечером. Да и дождь начинается. Я не люблю дожди. Дождь своей промозглой прохладой забирается во все щели, не давая вздохнуть. А когда его не хотят впустить, стучит во все окна, настойчиво требуя, умоляя. Он хочет прикоснуться к живому теплу своей влажной колючей кожей, мазнуть каплей по щеке, оставляя за собой высыхающую росинку-слёзку. В этом мне его жаль, ведь люди упорно прячутся под зонтами, за стенами зданий, под вывесками баров и кафе, за стеклянными дверями торговых центров, бегут кто куда. А потом трусливо выглядывают из окон, любуясь страданиями. Я и сам прячусь под одним из многочисленных однотонных зонтов на одной из улиц, стараясь слиться с толпой, прячась за окнами собственной квартиры, невольно вслушиваясь в стук по крышам, стеклу, шум ударов капель об асфальт. Лёжа в кровати, я стараюсь заснуть, но это получается лишь поздней ночью, когда шум дождя стихает, и становится слышен привычный шум города с примесью свежей влажности. Я не закрыл окно. Сквозь стеклянную прозрачность окна видны отражения разноцветных огней. Слышен даже смех проходящих мимо редких прохожих. Лишь сейчас мне удаётся уснуть, изредка задыхаясь прохладой отголосков вечернего ливня. Утром я снова проснусь разбитый после ночи, отравленной странными снами, наскоро приведу себя в надлежащий вид, наскоро позавтракаю, быстро спущусь по лестнице, на автомате пересчитывая ступеньки, и пойду на работу давно заученным наизусть маршрутом. Я буду дежурно улыбаться сотрудникам, мельком слушая разговоры молоденьких сотрудниц о своей очаровательной улыбке и похвалу начальства за энтузиазм и старание. Я люблю постоянство. В моей жизни уже около года всё наскоро и на автомате. А вот до того... А до того всё было точно также, только, может, наслаждаться простыми вещами было легче. А было ещё время, которое поделило мою жизнь на «до» и «после». Всё-таки, дождь могут приласкать лишь те, кто счастлив, и им не жалко своего тепла. Или же те, кому совершенно нечего терять, или они сильно обожглись и нужно хоть чем-то остудить ожоги. Я никогда не любил дожди, но в тот день меня дёрнуло выйти на крыльцо. Я стоял и всматривался в сплошную стену серых капель. Изредка я ловил на себе тяжёлое и прерывистое дыхание отдыхающего города. По улице шёл человек. Всего лишь ещё один маленький человек в этой толпе маленьких людей. Только он был один. Невысокий парень с веткой белой лилии в правой руке. В промокших насквозь клетчатой рубашке и драных джинсах. На его лице, обрамлённом прилипшими к щекам светлыми прядями, была улыбка, а в глазах безысходность. Он всё сжимал стебель цветка в руке, всё шире улыбался, подставляя лицо крупным каплям, и всё ярче расцветала в его взгляде та безысходность, маленькая безысходность незаметного человека в яркой толпе, которой не было. Он на секунду перестал улыбаться, встретившись со мной взглядом. Мне очень хотелось согреть, уберечь его от пронизывающего ливня, а ему отчаянно хотелось согреться. Тогда, поддавшись сиюминутному порыву, я вышел из своего убежища. Я схватил проходящего мимо паренька за запястье руки, в которой он держал цветок. Капли на лепестках задрожали и скатились внутрь раскрытого бутона. Дрогнула рука парня, выронив цветок. Белоснежные лепестки стали тёмными, грязными. Грязь этого города можно смыть, но со временем, а его нужно слишком много. Ты мог просто высвободить руку, поднять цветок и идти дальше, но весь мой порядок, который я строил и поддерживал столько времени, рухнул. Рухнул, когда ты в ответ схватил моё запястье и, обернувшись, прижался ко мне. Только тогда я ощутил крупную дрожь, что била твоё тело, ощутил ледяные слёзы этого дождя. Я ничего о тебе не знал, я ни о чём тебя не спрашивал. Я лишь наблюдал, как ты стискиваешь пальцами чашку с горячим чаем и ничего не мог с собой поделать. Я уместил свои ладони поверх твоих, и ты не сопротивлялся, Таканори, ты лишь молча посмотрел на меня своими голубыми глазами-льдинками. Ты никогда не сопротивлялся. В наших разговорах никогда не было особого смысла, но только во время таких незамысловатых бесед ты открывался. Ты улыбался искренне, и грустил тоже. Никто ни о чём не говорил, просто тем вечером, когда я привёл тебя домой, ты забрался ко мне под одеяло и уложил ладошки на моих плечах, а я зарылся носом в твои влажные выбеленные волосы и притянул за талию ближе. В наших отношениях не было недосказанностей, но никто ни с кем ни о чём не договаривался. Мы не рассказывали друг другу свои секреты, у нас не было номеров телефонов друг друга. И меня это вполне устраивало, а ты не возражал. Ясными ночами ты подолгу стоял у окна, смотря куда-то, а, возможно, просто сквозь, а я наблюдал, как на твоей худенькой фигурке пляшут отражения городских огней. Мы вместе засыпали в нашем маленьком большом городе. Мы больше не боялись дождей, а в твоих глазах была безысходность. У меня слишком быстро заканчивался чай. Уже около года, зайдя на кухню, я вижу несколько веток совсем других цветов, не твоих, Таканори, моих. Букет бордовых роз. Лучше бы ты тогда прошёл мимо, моя маленькая Безысходность с веткой белой лилии в правой руке.