dirty

зеркальная гладь встречает неприятным образом перед собой: растрёпанные волосы, где-то свалявшиеся в комья; уставшие глаза, кажущиеся больше из-за отеков; потрескавшиеся губы, под тон серой помятой рубашке; собирательный образ великомученика – сказали бы одни. натяжный образ философского страдальца – согласятся другие. ни один из тех, кто мнение свое выразил, не оказался бы прав. Джекилл утомлен собственной борьбой и ошибками, которые ликвидировать уже невозможно. сердце его рвется от той поглощающей вины, которая тисками сжимает его грудь. хруст костей оказывается скрипящим смехом Хайда. Эдвард выглядит потрясающе отвратительно. мерзость во плоти, после которой желание содрать с себя кожу или выцарапать глаза не исчезает на протяжение долгих недель. предельный ужас внушает его кривое, разбитое и безобразное лицо. рябые звуки черноснежной боли, припорошившей смольно-светлую голову доктора, отзываются в его мрачных и бездушных глазах. Хайд глумливые давит ухмылки, ужимками чужой пиджак натягивая на маленькие покатые плечи. Генри есть вся стать и красота, не будь Эдварда. его широкие плечи, мужественный подбородок, чуть островатый нос, густые брови и, главное, изящные губы, растягивающиеся в лёгкой улыбке. от Хайда веет смертью. но не той, что мелькает в готических романах, вовсе нет. это могильный запах земли, сгнившего мяса, жужжание мух вокруг него. Эдвард в мясо гнилое впивается зубами желтыми со всей яростью. Джекилл вспоминает, что четыре недели назад согласился на ужин с Аттерсоном, где баранина была предельно вкусной. его тошнит. Хайд окунает его головой в его же рвоту, наполненную прожеванными мучениями. сгустками она забивается в ноздри, не давая вдохнуть, в уши без возможности слышать чужой смех. кисломолочные речи Эдварда Хайда вводят Генри Джекилла в сладко-горький экстатический приступ раскаяния. доктор рвет на себе клочья волос, теряющих стремительно свой здоровый блеск, сжимает их крепче в ладонях – не будет их у него, не будет у Хайда. Джекилл лжет себе каждый день, смотря в зеркало. Хайд отвечает ему ленивой манерой любви. когда Генри не справляется со своим физическим состоянием, его слюна окрашивается в темно-красный. кровавые речки бегут на пол большими каплями. Хайд его за тонкую ниточку слюны и тянет к себе, обвязывает вокруг тонкой изящной шеи, смеётся на ухо: — успокойся. я не дам тебе умереть. джекилловы глаза заплывают бельмом тумана лондонских улиц. джекилловы руки сжимают острие ножа для писем в надежде, что зайдет Пул и заметит плачевное состояние доктора. доктор хочет спасения. укромного местечка под крылом любой лечебницы, которым он не доверяет. он готов сделать все, лишь бы избежать ответственности за монстра, что сам сотворил. Эдвард Хайд выгрызает ему подвздошные кости. кислотой своей вонючей ненависти разъедает руки до трещин и мяса. разжевывает сломанными зубами суставы, плюется ими под ноги Генри. Генри не знает, где же была та грязная грань между собой и мистером Хайдом. цианистый калий заливается в рот при их долгом, бесчувственном поцелуе. гнилой язык Хайда касается идеальных зубов Джекилла. Хайд никогда не хотел умирать. Джекилл всегда боялся жить. а спасения им в этой жизненной смерти не найти. сладкий гной своих губ Джекиллу кажется сырым яичным желтком по утрам. Эдварда Хайда никогда не существовало, чтобы он никогда и не умер.