Барт с детства поклялся себе никогда не влюбляться. Эта запутанная, странная вещь из раза в раз приводила Барта в глубокое недоразумение. Да и что это вообще такое — любовь? Девчоночьи сопли, и только. В его понимании любовь ограничивалась поцелуями мамы в лоб, теплым какао перед сном и глупыми разноцветными валентинками, и он не хотел выходить за пределы этой зоны комфорта. Ему казалось, что та любовь, такая далёкая для него, похожа на сказку. Но в той сказке не было счастливого конца. Он не раз замечал, как его родители не разговаривали друг с другом днями, и искренне не понимал того, как после очередной размолвки они кидались друг к другу в нежные объятия. Гомер дарил маме букет роз с заправки, пахнущий не то сладостью цветов, не то горечью бензина, а та в ответ усыпала его поцелуями. Неужели это и зовётся любовью?
В десять лет он осознал, что мир несправедлив. Любовь была, и она существовала не только на страницах книг и экранах телевизоров. Она была предначертана судьбой, и даже самому неверящему в неё человеку пришлось бы с ней столкнуться. Барт был наслышан о некой связи между людьми, которая объединяла их навечно. Он не был до конца уверен в том, как люди узнают о своём родном человеке, пока однажды не застал отца, стоящего под окнами дома со старым бумбоксом в руках. «Я люблю тебя, Мардж!» орал он, глупо улыбаясь, а мама, спустившись по лестнице, обнимала его, шепча: «Наша особенная песня…». Вечером того дня, укладывая мальчика спать, она сказала ему: «Когда-нибудь, дорогой, и ты услышишь свою песню. Ты сразу же поймёшь, что она та самая, и разделишь её с таким же дорогим тебе человеком. Это может занять время, но поверь, это стоит того.» Барт недоверчиво глядел ей вслед, когда она прикрывала за собой дверь.
Средняя школа не отличалась от младшей. Она была такой же серой, полной бесконечных кабинетов и случайно встреченных в коридорах лиц. В этих длинных ветвящихся коридорах не было ни одного человека, который бродил бы по ним без наушников. Все упоённо слушали музыку, мечтая наконец натолкнуться на своего суженого. Кто-то слушал рок, кто-то блюз. Каждый с нетерпением ждал появления заветных строчек на своём теле, нервно перелистывая песни одну за другой. Учителя снисходительно улыбались, наблюдая за этой суматохой. Барт лишь мрачнел. Лучший друг Барта не был исключением этой музыкально-любовной лихорадки. Его выбор, неудивительно, пал на джаз. Тогда Барт понял, что терпеть не может саксофон.
Когда ему было пятнадцать, одним осенним днём Лиза шепотом призналась, что у неё появилась надпись. У Барта кольнуло сердце. Его удивило своё облегчение, когда он увидел небрежно начертанные на хрупком плече сестры строчки рок баллады. Возможно, джаз был не так уж и плох.
Однако Милхаус уже долгое время не слушал джаз. В старшей школе его с Бартом определили на разные потоки, и их итак нечастые встречи в коридорах и в кафетерии становились всё реже и реже, пока и вовсе не прекратились. Спустя время по школе начали разноситься слухи про новую пару. Милхаус и Джейни. Услышав это, Барт со злости разбил окно в кабинете директора. В сочинении о причине своего поступка он не написал ни строчки.
Пиво из запасов Гомера было противно горьким и тёплым, ровно как и слёзы. Барт всё чаще курил в школьных туалетах, пропуская уроки и выводя из себя учителей. Лишь Лиза не сводила с него свой пристальный, понимающий взгляд. Он выводил Барта из себя. Его сестра явно что-то знала, но не говорила ему. От этого комок запутанных чувств в его душе становился ещё крупнее.
У Барта было два любимых цвета, таких противоположных и схожих одновременно. Красный и синий. Красный, как пресловутые сердечки, даримые на день чёртова Валентина. Синий, как волосы его старого друга. В последнее время ему невыносимо хотелось к ним прикоснуться, зарыться в них пальцами. Они были мягкими и пахли сладко, словно яблоки. Вновь красный цвет. Барту нравился его румянец. Он не был нежно розового оттенка, как у многих других. Он был алый, и заливал всё его лицо, от носа до ушей. Это выглядело по-дурацки нелепо, как и каждая его черта. И поэтому она безумно привлекала Барта.
Барт скучал по его заразительно громкому смеху, по его невыносимо глупым шуткам. Он скучал по всему нему, и это сводило его с ума. Прежде всего потому, что он не верил в любовь. Он не хотел верить в то, что это было оно, то самое чувство, существование которого он всю жизнь отрицал. Это было до безумия неправильно. Но самым неправильным было то, что он уже несколько месяцев тщательно скрывал выведенные на его предплечье строчки. Скрывал не от посторонних, а от себя самого.
***
Лиза знала, что строчки на предплечье её брата появились ещё в начале старшей школы, как раз тогда, когда она призналась самой себе в своём неравнодушии к Нельсону. Она заметила их случайно, когда укладывала пахнущего алкоголем брата в кровать. Той осенью она стала невольным свидетелем его саморазрушительного поведения, и, несмотря на их частые споры и разногласия, её глубоко ранило состояние одного из своих самых родных людей. Девушка понимала, что он, возможно, не простит её, но её это не остановило.
***
Письма стали старомодны долгое время назад, поэтому, получив одно, Милхаус сильно удивился. Ещё сильнее его насторожило отсутствие адресата на конверте. Внутри был лишь диск с надписью, от которой у парня вздрогнуло сердце. С трудом найдя на чердаке магнитофон, он торопливо вставил в него пластинку.
***
Услышав стук в дверь, Лиза расплылась в улыбке. Два коротких стука и три длинных, прямо как в старые добрые времена. «Он наверху», — обняв прибывшего гостя, произнесла девушка.
Без предупреждения распахнув дверь, он вихрем ворвался в комнату. Барт, нехотя повернув голову, застыл на месте.
Эта фраза. Фраза, которую Барт вывел на диске с песней, слова которой пометили его тело. Фраза, которую он ждал больше всего на свете.
«Я сильно люблю тебя, но я не очень хорош в словах, поэтому это тебе», — с этими словами посетитель, сделав пару осторожных шагов и взяв руки блондина в свои, нежно оставил на его губах прозрачный поцелуй, который был тут же отвечен.
В воздухе витал аромат яблок.
