Сердца на открытой дороге

      Гуфи не знал, что ему делать.       Всё, что он хотел, это сделать Макси счастливым. Он хотел знать, что его сын всегда был в безопасности.       С тех пор, как родился Макси, самой большой радостью в жизни Гуфи стало время, проведённое с ним. Оно напоминало ему о его собственном детстве, которое он провёл со своим отцом. Именно об этом Гуфи мечтал с тех пор, как много лет назад отправился в удивительную летнюю поездку. Все те чудесные моменты, проведённые вместе с отцом, стали для него бесценны. Они стали воплощением веселья и добродушного смеха, самыми лучшими из всех его детских воспоминаний.       Все эти славные недели прошли давным-давно, и Гуфи всё ещё не мог понять, почему Макс не воспринимал их так же, как воспринимал он. (Потому что у Макса не было того же опыта, он не отправлялся с его стариком в долгую рыбалку, переливающуюся красками на сияющем летнем солнце. Это осознание никогда не приходило в голову Гуфи; он понятия не имел, почему сын не понимал его).       Отец всегда знал, что было нужно Гуфи. Даже лучше, чем знал он сам. Отец всегда знал всё лучше. «Твой старик всегда знает лучше». Его отец, наверное, точно знал бы, что нужно делать в этой ситуации. Но теперь в роли отца был сам Гуфи. И в такие моменты он часто задавался вопросом, чувствовал ли когда-нибудь его старик такое же отягощающее чувство неуверенности при воспитании своего сына. Ощущение такой же беспомощности, прямо как сейчас, когда его сын выглядел таким до боли грустным и побеждённым. Казалось, что Макс сейчас растает и навсегда застрянет в автомобильном кресле — как кусок масла на ярком летнем солнце в напряжённой атмосфере машины. Всего несколько минут назад он был похож на взъерошенного котёнка, но грозный тигровый рык едва сдерживался в его глазах и груди. Гуфи не знал, что ему делать.       Больнее всего было от того, что он даже не понимал, почему всё было именно так. Почему они не ладили друг с другом так же хорошо, как Гуфи ладил со своим отцом. Что изменилось с тех пор?       Они были совершенно разными людьми. Невозможно получить своего идентичного клона через родство. Гуфи больше не мог понять ход мыслей Макса и его жизненные ценности. Всё было значительно легче, когда Макси был ребёнком. Он всегда сжимал пальцы Гуфи в удивительно крепкой хватке, уговаривая его «давай поиграем в мяч, папа!», и пачкал пальцами обои, потому что Пи-Джей угостил его сладкими леденцами перед ужином. Он задавал простыми словами вопросы о серьёзных взрослых вещах, которые на самом деле не должны были быть такими сложными (и, чёрт возьми, он был прав; он был таким умным мальчиком; умнее своего отца, который после этих недетских вопросов оставался в полном недоумении). Макси всегда показывал Гуфи рисунки, которые он рисовал в классе. Всегда фотографировался с ним, с Гуфи, его отцом, его папой. Это были Макс и Гуфи, отец и сын, два неуклюжих человека, семья, Макс Гуф и Гуфи Гуф, два друга и два самых лучших товарища на всём белом свете, которым действительно не нужен был никто — никто, лишь бы они всегда были друг у друга.       Что же с ними стало?       Макс начал взрослеть.       Сначала ничего не менялось. Наоборот, взросление принесло ещё больше веселья и игр, поскольку Гуфи не прекращал радоваться: «мой сын теперь большой мальчик». Жаль, что они так и не начали ежегодно измерять рост Макса. Когда Гуфи впервые это понял, то почувствовал себя дураком, ведь это была такая прекрасная домашняя традиция, которую жалко было упускать. Но всё же маленький Макси был прямо здесь, на его руках, ему уже было целых шесть лет, но он всё ещё не весил больше, чем когда он был малышом. У них было ещё так много времени впереди, что взросление казалось слишком далёким, чтобы суетиться и бояться, что его маленький Макси скоро станет совсем другим. В тот момент Гуфи даже не думал об этом.       А сейчас… Куда ушли все те годы?       Сейчас те дни, когда он мог легко раскачивать своего сына на руках, казались слишком далёкими. Сейчас Макс даже не позволил бы ему попытаться сделать это. Он уже чувствовал себя слишком взрослым для такого, хотя Гуфи казалось, что это не было правдой.       Макси всё ещё был щуплым и невысоким. Гуфи приходилось наклоняться, чтобы поцеловать его растрёпанную макушку (Муа! — «Нет, папа!»). Макси по-прежнему был таким хорошим мальчиком, но в данный момент он был сбит с толку, такой юный и вспыльчивый, эмоциональный и всегда упрямо придерживающийся своего мнения (он был в том самом возрасте). Макс даже не представлял, как сильно любящие родители могли беспокоиться о своём ребенке, когда у него начинались проблемы. А его отец всего лишь хотел, чтобы Макси был в безопасности и всегда счастлив. Осознание того, что его простое желание находилось под угрозой, приносило боль бедняге Гуфи. Я не хочу, чтобы тебя приговорили к смертной казни…       Проще говоря, он больше не мог понять своего сына. Иногда он был таким странным… его странный музыкальный вкус, понятия того, что «круто», а что «потрясно», его собственные "дела" (Макс обещал, что как-нибудь они проведут целый день вместе, но не сейчас, ведь в тот момент у него были "дела". Гуфи не помнил, чтобы у него были какие-то "дела", когда он был в его возрасте). Дети в наше время…       И хотя их поразительное сходство росло («весь в своего папашу!»), разум сына превратился в место, которое Гуфи перестал понимать. Он замечал это снова и снова; то тут, то там крошечные проблески, но теперь это было так очевидно: маленький Макси явно думал о вещах, которых Гуфи не понимал, думал о вещах, о которых Гуфи даже не имел ни малейшего представления; Макси делал то, чего его отец не смог бы сделать вместе с ним никогда, поскольку ему больше ничего не рассказывалось, и из-за этого было больно.       Это его беспокоило. Даже несмотря на последние надежды на то, что всё было не так уж плохо.       Гуфи не замечал этого взгляда в глазах сына. — Макс, куда бы он ни смотрел, видел черты человека, которому его огорчённое сердце пело тоскливые серенады о беспомощном обожании. — Раздражённый вздох влюбленного мальчишки. Он тонул в кресле, скрестив руки на груди и сжимая кулаками ткань своей толстовки (чтобы остановить тягу вырваться отсюда; вырваться из обстоятельств, которые отец неосознанно обвил вокруг него своей заботой и нежеланием взглянуть на ситуацию с другой стороны; из обстоятельств, которые держали его как можно дальше от Роксаны, Роксаны, Роксаны, Роксаны…).       Но всё же — Гуфи постоянно спорил сам с собой, держа путь по открытой дороге — Макс несмотря ни на что был его сыном. Хорошие времена ещё не закончились. Они всё ещё могли веселиться вместе, пытаться помочь друг другу. Пытаться понять друг друга. Он всё ещё мог быть частью жизни своего сына.       Ему просто нужно было больше стараться.       Макси — хороший мальчик.       Ему просто нужно было, чтобы его сын впустил его в своё сердце.