"Я найду тебя в квинтете до мажор"

Мне невыносимо. Мои глаза застилает белая пелена тумана, а спина ноет. Наверное, мне стоит отдохнуть, но зачем?.. Я выползаю из ольшаника и бросаю последний взгляд на ныне не мутный омут, где погибла мама. У меня больше нет места для будущего. Нет места для дебюта. Нет места для любви. Нет места для жизни. Во мне только прошлое. Что-то невыносимо ноет в груди, будто там, под слоем бледной кожи, вместо сердца лишь туго натянутая струна, которая вот-вот порвётся. И порвётся она сегодня. Передёрнув плечами, я бросаю взгляд в сторону дома Сельмы Люнге, и, нахмурившись, иду прочь. А я ведь думал, что раз и навсегда попрощаюсь с ольшаником… Я мягок и нерешителен - это в отца. Вскоре, добравшись до квартиры на Соргенфригата, я сажусь на стул и опускаю голову на клавиши рояля, который оставил мне Сюннестведт. В этой квартире всюду призраки… Эта квартира пропитана ими насквозь. Но я всё равно каждый день прихожу сюда, словно какой-то мазохист, которому не терпится посыпать свои раны солью. Я пытаюсь заплакать, но вместо этого меня снова тошнит. Я по-прежнему не могу спать в этой квартире. И когда не сплю - я играю. Я не могу вздохнуть из-за туго натянутой струны в груди. У меня трясутся руки. И, кажется, у меня жар… С громким щёлком я разминаю затёкшие пальцы. Пытаясь наконец вздохнуть, поворачиваюсь к роялю и кладу пальцы на белые клавиши из слоновой кости. И играю. Я хочу найти Аню. Аню Скууг, которая умерла пять дней и восемь часов назад. И я играю. Квинтет до мажор, вторая часть. И пускай он написан не для рояля. Вокруг царит твой дух. Ты будто стоишь у меня за спиной, строго и внимательно наблюдая за моей игрой. - Я люблю тебя, - шепчу снова. Снова и снова. Я не перестану говорить тебе эти слова. А ты улыбнёшься, закатишь глаза, как это делала только ты, и скажешь: «Не говори так». Струна во мне вот-вот порвётся, я уже не могу дышать! Ты похитила весь мой воздух. Мне невыносимо! Но я продолжаю играть. Нет, не буду замедлять ритм, как этого требовала от меня Сельма. Сельма не нужна мне больше! Буду играть так, как хочу сейчас я. В тёмном углу комнаты застенчиво стоит мой старик Сюннестведт с тёмной полоской под горлом. В своей неопрятной пижаме и с взлохмаченными волосами. Он улыбается мне. И опускает глаза, прислонившись к стене. Я продолжаю играть. Наконец, я вижу маму, которая выходит из кухни, поднимая в руке бутылку красного вина. Открыв пробку, она садится на диван, и попивая из бутылки вино, с упоением глядит на меня. Она всегда любила мою игру для неё. Но сейчас я играю не только для неё. Эта квартира кишит призраками. Призраками прошлого. Здесь мама, Сюннестведт и Аня. Моя дорогая Аня. Она выходит из-за моей спины и подходит к роялю, стоя ко мне лицом. Она не такая смертельно худая и бледная, которой была, когда я видел её в последний раз. Но из-под черного платья выпирают ключицы, и всё же заметна её худоба. «Ах если бы…» Да. Всё могло быть совершенно иначе. Если не трусость Марианне Скууг. Если не моя трусость. Вторая часть квинтета подходит к концу и, замедляясь, я заканчиваю её. Закрываю глаза. …И всё исчезает. Исчезает мама, не допив бутылку вина. Исчезает Сюннестведт, не проронив ни слова. Исчезает Аня. Как всегда, отвергнув моё признание. Исчезает так же быстро и незаметно. Струна в груди натягивается до предела. Остается совсем немного. Эта квартира роковая. В ней повесился мой учитель, в ней сегодня покончу с жизнью и я. Моё прошлое становится совсем неподъёмным. Я не могу ни отпустить его, ни продолжать жить с ним дальше. В шкафу лежит верёвка. Из ванны я забираю обмылок, которого, надеюсь, хватит. Закинув верёвку на металлическую трубу под потолком, предварительно намылив петлю, я притаскиваю табуретку. Струна в груди на пределе, а меня снова бросает в дрожь. Нежно проведя пальцами по роялю, я оглядываю квартиру. В последний раз. Это моё прощание. Прощание Акселя Виндинга. Слабого и никчёмного пианиста, который не выдержал груза обстоятельств. Прощание влюблённого в музыку человека, который так рвался к чему-то, но всё, к чему рвался, рушилось прямо на глазах. На руках. Я закрываю глаза и накидываю на шею петлю. Мои губы леденеют, стоит вспомнить холодные лбы мамы и Ани. Я выдыхаю и толкаю табурет. Почти не брыкаюсь. Молюсь и радуюсь, роняя слёзы. Мой лоб тоже леденеет, мои губы, вся моя голова... Я весь. Моя струна порвалась.