«В придуманный мир я попал невольно,
Теперь не хочу тебе делать больно,
Но иногда ты вспоминай меня
Таким, каким был я».
***
Саша смотрел на своё отражение в зеркале и не мог отвести взгляд. Отвращение подступало комом к горлу и грозилось выйти наружу очередной порцией рвоты. Такой же мерзкой, как изображение напротив. Конечно, его предупреждали о возможных последствиях, о том, что его тело может не выдержать присутствия такого большого количества магии и деформироваться, но, будучи самоуверенным мальчишкой, он пропустил эти наставления мимо ушей. И зря. Теперь перед ним был не он прежний, а что-то отдалённо его напоминающее. Что-то поистине пугающее и отталкивающее, заставляющее остальных из патруля опасаться его и быть всегда начеку. Даже Влад, в прошлом тёмный Князь и могучий колдун, повидавший на своём веку ни одно чудовище, не мог определить, кто именно был перед ним. По этой причине он не расставался с своими мечом ни на миг. Саша прекрасно понимал — незнание делает своё дело. Они все боялись его, пускай и упорно делали вид, что это не так, каждый раз фальшиво улыбаясь ему при встрече и выдавая скупое приветствие. Все, кроме неё. Алёну, казалось, его приобретённое уродство не пугало. Она всё так же, как раньше, улыбалась ему, ярко и искренне, словно не видела перед собой неизвестного монстра, напоминавшего человека, но покрытого тонкой серебристой шерстью, с удлинёнными конечностями, клыками и когтями, глазами цвета крови. Не его глазами. Не его руками. Не его лицом и телом. — Ты же мой, Сашка, — шептала она снова и снова, заставая его в который раз одного в пустой комнате, такого потерянного и сломленного. — Точно такой же, какой и был. Её пальцы мягко касались грубой шерсти, поглаживали искривлённые превращением конечности, дарили тепло, которого ему так не хватало. А губы всё так же шептали слова успокоения и поддержки. И им хотелось верить. И он верил. Верил, что не чудовище, верил, что сможет вернуть свое тело обратно. Верил, что по-прежнему любим и необходим, пока глаза цвета самого чистого янтаря смотрели на него с такой нежностью и теплотой, недетским восхищением. Верил, пока не причинил вред их милой хозяйке. По неосторожности, случайно, ни в коем случае не желая ей зла, но все же сделав ей больно. Случившееся стало последней каплей на переполненной чаше весов, и ненависть внутри к самому себе полилась быстрой рекой за края. Кровавые раны на теле, нанесенные самостоятельно, не были сравнимы с болью от разбитого сердца. Сердце его кричало, стонало, умоляло бороться, но разум был трезв и холоден.«Ты погубишь её».
А больше всего на свете он не хотел этого.