Бабочка в лапах паука / омегаверс /ЗАКОНЧЕНО/

— Задушил? — В неверии шептал потрясенный Шуга, который вернулся после очередного поручения отца. — Нет… Поверить в это было невозможно! Что этот человек вообще такое говорит! Может он что-то не так понял? — …Короче, брат с сыном будут у тебя уже через пять минут… Это было толчком к действию — ему повторять дважды не надо, ведь если кто и сможет домчать так быстро, то только он. Конечно! Юнги несся на выход со всех ног: микроавтобус, на котором он приехал был разогрет и альфа уже практически чувствовал запах стертой резины, когда он будет гнать через дворы и труднодоступные переезды, не жалея колёс — в его голове, словно в навигационной карте, уже ярко светился проложенный путь от точки А в точку Б — осталось только тронуться в путь. Нервы ни к чёрту, но их пока надо отложить в сторону: только холодный расчёт, подогретый адреналином. Сунан уже подбегал к машине, в то время как Шуга сидел за рулём, безотчётно постукивая по ним пальцами; дядя на ходу накидывал куртку и наспех закрывал свой дорожный чемоданчик, в котором, как знал Юнги, есть всё необходимое для оказания первой помощи. Но достаточно ли этого, чтобы помочь при удушении? Он своими глазами видел смерти, среди которых иногда были и от асфиксии — не самый приятный, кстати говоря, конец (хотя и далеко не самый мерзкий на вид). Вообще, видеть как с каждым новым бессмысленным глотком уходит чужая жизнь — картина сама по себе из малоприятных, но, думая, что вот таким способом лишали жизни Чимина… Нет! Представлять, как багровеет его прекрасное личико, как выкатываются в неверии своей скорой кончины глаза, как хрипит и булькает в горле — ужасно, как его крошечный мальчик со свистом пытается вобрать в себя хотя бы частичку жизненно важного кислорода — невыносимо! Педаль в пол, резкий, но плавный старт — так умеет, наверное, только Шуга, это его фишка. Если надо, он совершит невозможное, но домчит так быстро, как только сможет! Одна из баз дислокаций отца, откуда они сейчас выезжали, находилась в самом центре Сеула: серая табличка над непримечательным входом гласила «Библиотека». Спрашивается, ну кто в наши дни вообще туда ходит? Вот и в эту так называемую «библиотеку» никто не ходил. А если бы какой случайный ботан и нагрянул, то на «ресепшене» ему бы доходчиво объяснили, что это просто частный клуб с таким, ха-ха, названием и вообще, предъявите для входа в заведение свой спецпропуск. А откуда он у ботана? Да и вообще, таких и в природе то нет — все пропуска уже давно раздали кому надо: «уши-лапы-хвост — вот мои документы (нужных людей «администратор» ростом под два метра всех знает в лицо). Иронично, но преступная база базировалась буквально под носом у всех, а что ещё более забавно — через улицу от них даже имелся полицейский участок (интересно, но представители закона тоже не ходили в библиотеку за знаниями, вот покушать в пекарню рядышком — да, потому что знаний им и своих хватало, а вот кушать хотелось всегда и ни смотря ни на что). Как говорится «хочешь спрятать что-то хорошо, спрячь это на самом видном месте». К тому же такое расположение стратегически было выгодно — это как центральный, заглавный офис, ну или как столица — экономически, политически и географически удобно должно быть всем. К тому же офисы всех больших шишек расположены в непосредственной близости, и они могут, в случае чего, быстро прикрыть задницу его отца. Вообще, именно то, что они сегодня в центре — это чудо! Не должны были быть, но планы поменялись. А Юнги ещё был недоволен такому раскладу, дурак… хотел последить за Намджуном, потому как тот подозрительно затих. Но именно то, что они так стратегически выгодно сейчас находились и позволяло добраться до дома Чимина настолько быстро, насколько это вообще возможно. Он знал его адрес как свой, изучил уже каждый кустик и камушек в их дворике, ведь Пак уже давно под его наблюдением, опять-таки — по поручению отца. И с того первого дня, когда он приступил к своим обязанностям и впервые увидел этого необычного омегу, его сердце пропустило удар. Большой и чувствительный. Ведь он так похож на его истинного, на Тиена — просто невероятно! Совпадение — один на миллиард! Вся его безвозвратная тоска, которая мучила и разрывала долгие годы после кончины любимого — словно улетучилась в один миг, и имя его исцелению было — Чимин. В тот день Юнги возродился из пепла, а буря, что поселилась в его груди, не давала больше толком дышать и мыслить. Однако, приближаться к объекту наблюдения было категорически запрещено и это потихоньку убивало. Время шло, а Чимина с каждым прожитым днём хотелось обнимать и целовать всё больше. Однако, от невозможности выдавать себя, ему только и оставалось, что выть и кусать свои локти. Дни пролетали как один, а новый начинался и заканчивался с единственной целью — увидеть ЕГО! Чимин стал его смыслом к жизни, возрождающей силой, придающей энергии в уже, казалось бы, потерянной жизненной искре, что и даёт дыхание любому человеку. Прикоснутся к коже этого маленького омеги стало для Юнги наваждением, до того мучительно притягательным, что иногда он исцарапывал свою собственную до крови. Он помешался на Чимине и практически признавал это. Стать к Паку хоть чуточку ближе — стало его идеей фикс, и однажды он всё же не выдержал. Тот дождливый день Юнги помнит как сейчас: Чимин шёл такой подавленный и убитый, словно у него случилось что-то непоправимое в жизни, отчего он потерял себя — видеть его таким и не иметь возможности помочь или хоть как-то разделить боль, было для альфы уже слишком! Тем утром шёл дождь и омега начал намокать, идя вдоль трассы с поникшей головой — капли стекали по его личику, обрамляя щеки и шею — из-за погоды стороннему человеку не могло и привидеться, что идущий парень о чём-то плачет, но отчего-то Юнги был уверен, что среди всех этих капель были не только пресные, но и солёные. Его сердце не выдержало: не смотря на все запреты, он развернул машину и быстро вырулил из-за угла, как бы появляясь на дороге случайно, а затем предложил ему свою помощь — и хоть омега и был в ту минуту словно на другой планете, но все же согласился её принять. Альфа был счастлив. И пусть их совместных воспоминаний у Шуги раз два и обчелся, но Чимин даже представить себе не мог и не догадывался — сколько на самом деле у альфы скопилось маленьких наблюдений за эти несколько лет слежки. А то, сколько Юнги вынашивал в мыслях их встречу — что он при этом скажет, что Чимин ему ответит, он и не мог вообразить. Но, как это и бывает в жизни, всё разбилось о реальность той первой встречи. Его Чимин чертовски недоверчив! Однако он, по странным обстоятельствам, даже согласился поехать к нему на квартиру: Юнги ругал того про себя, что глупенький поступает слишком опрометчиво с незнакомым человеком, однако в душе, не смотря ни на что, ликовал, ведь он слишком долго ждал этого и почти перегорел от своих нерастраченных эмоций. Они в этот день даже пооткровенничали (точнее это он всё выложил как на духу), потому что эмоции зашкаливали — их хотелось выплеснуть, ещё и эта затронутая тема прошлого… он никому и никогда не говорил о своей боли, но перед Чимином всё выложил сразу. Только ему бы он и смог рассказать, никому более! Эта рана давно требовала своего часа быть вскрытой, чтобы из неё вышел излишний гной — и только такой человек, как Пак Чимин, только он один и смог бы прижечь эту застарелую боль одним только своим участливым взглядом. Конечно, расчувствовавшись, он уже не мог сдерживаться и схватил его ладошку (и да, сделал это чересчур сильно и настойчиво) — но ведь в тот момент чуть все его эмоции через край не перелились — и то, как он сдержался, чтобы не обнять омегу со всей силы, никому и никогда не узнать! Он мысленно руку себе отрезал, но разжать собственную было выше его сил. Конечно, Чимин и знать не мог, что творилось в душе Юнги в тот момент, какая борьба происходит внутри него, сколько страниц памяти он перевернул — и на всех них его лицо! Понятное дело он испугался напора альфы. Как испугался и его объятий в баре. Чимину неведомы отношения, он и воспитывался-то как бета, да и вообще, сам себе ничего лишнего не позволял, на сто процентов играя навязанную роль. Но он-то сам, Юнги, знает как никто, чего достоин такой светлый человечек как Чимин! Он истинный омега — чистый, как горный хрусталь, прекрасный и хрупкий одновременно. Ему надо тонну ласк дарить, купать в любви и заботе — он этого достоин, как никто из омег. А Чимин этого не видел никогда, загнанный в угол и позабывший о своей настоящей сущности. Нет, такого сокровища Намджун уж точно не достоин! Он не заслужил этого ни на йоту. Он ни сделал ничего, чтобы быть рядом с Чимином и называть того своим омегой… Это он, он! знает Пака несколько лет, изучил все его милые привычки и пересчитал все шаги, что тот делал от дома до школы и обратно. Но каков был его шок, когда наконец зайдя в палату к спящему омеге, он обнаружил на шее у того метку… то, что от неё исходил запах Намджуна — это было совершенно точно и безоговорочно! Юнги чуть не взвыл на месте — это был удар такой силы, какой он не испытывал очень давно, что-то сродни внутренней смерти. В очередной раз… Шуга смотрел на бледное личико Чимина и не мог поверить в произошедшее. «Нет! НЕТ! Не может быть!!! Как? За что? Как посмел?» — выл внутри себя альфа, в тот момент у него даже не было возможности как следует выплеснуть свои эмоции, находясь в одной палате с Чимином. А хотелось орать и крушить, бить и разрывать в клочья! Особенно, чтобы все смертные кары обрушились на голову Наму — дать в морду — это самый заслуживаемый минимум для этого каменного изваяния, для этого безэмоционального человека, который, будь тут рядом — даже в такой разрывной момент, скорее всего, просто спокойно смотрел бы на него своими непроницаемыми чёрными глазами, просто подавляя волю и буравя взглядом, дожидаясь пока Мин выдохнется сам. Разве такой человек может быть рядом с неземным созданием? То, как Юнги берёг Чимина в своих помыслах и желаниях (может быть где-то отдалённо даже для себя, ведь мечтать не вредно, правда? Однако, смотря на такой запущенный случай — это было уже спорным заявлением), осознавать и видеть взявшего не полагающееся одним махом Намджуна было невыносимо: ведь он даже не утруждаясь и не понимая всю ценность Чимина, просто взял и сгрёб в охапку беззащитного омегу, воспользовался его положением, не сдержал своих грёбаных природных позывов и пометил это светлое существо так, как мог только он: жадно, кроваво, всеобъемлюще. Метка Нама была огромной, Юнги таких и не видел никогда, но это очень точно характеризовало его принадлежность, потому что природной силы Намджун был невиданной. Говоря проще: в среде альф, среди запахов тот был высокоранговым самцом с неоспоримым авторитетом, и своей мощью он подавлял всех вокруг, стоило только появиться в поле зрения. И метка у него оказалась соответствующей, под стать хозяину, напоминающей паука — тёмно-лиловая, но видно, что уже сходящая на нет и приобретающая свою постоянную форму. «Возможно в тот момент, когда он её ставил, она была ещё темнее. Не удивлюсь, если чёрная, как его собственная метка соулмейта на груди», которую Юнги однажды увидел, когда друзья-альфы отдыхали вместе в сауне. «И как так выходит, что везде у него пауки?» — раздумывал Шуга, поглаживая шею Чимина в тот момент, когда тот лежал без сознания в выделенной его отцом спецпалате. На удивление, по состоянию здоровья с Чимином всё оказалось более-менее стабильно, с чем было связана такая превосходная регенерация — оставалось загадкой. Однако, как сказал его дядя, главной проблемой и угрозой в данном случае, как раз таки составляло даже не это «недоудушение», а течка Чимина — она была непереносимой по болевому шоку, и вдали от пометившего его альфы, тот самостоятельно справиться с болью просто бы не мог. Было принято решение на время всего периода течки просто продержать Пака в «удерживающем состоянии» сна, чтобы он за это время окончательно восстановился, отдохнул и пережил этот непростой момент. Чимина нужно было привести, как говорил Сунан, в товарный вид. Юнги с жалостью и тревогой смотрел на спящего Пака: тельце омеги иногда подрагивало, а глаза под веками интенсивно двигались из стороны в сторону. «Наверное снится что-то тревожное, а возможно вспоминает момент, когда Намджун прокусывал его шею? Судя по всему, ему было невероятно больно…» Даже от слабого укуса, при впрыскивании феромонов приятного мало — гормоны альфы в первые минуты сильно подавляют организм омеги, вызывая жжение, острую боль и повышение температуры, а затем быстро набирают свою силу внутри чужого тела, чтобы затем слиться с гормонами омеги в крови воедино, создавая таким образом некий симбиоз. Альфа в этот момент должен быть очень чутким и внимательным, ведь это миг небывалого единения, плюс омега какое-то время в его полной власти — беззащитный во всех смыслах. Разделяя с любимым боль, омеге может стать чуточку легче, а запах альфы, если его усилить, позволит расслабиться — плюс ласковое обращение, которое может и вовсе облегчить боль. «Было ли всё это у Чимина?» Юнги как-то сильно сомневался, и от этого его ярость и отчаяние только усиливались. Поставить метку самому — о таком он не мог даже мыслить и мечтать: да и какой от этого прок, если Чимин уже обещан другому — он должен быть чистым во всех смыслах. Ему это отец чуть ли не каждый день в голову вдалбливает как мантру — «видимо боится рецидива? Вот оно, его хвалёное доверие» Шуга наклонился к шее Пака, втягивая ноздрями запах: полынь… но за нею не менее отчётливо читалась лаванда. И это угнетало альфу больше всего. Потому что лаванда, как шутили друзья — это явно тот запах, что будет у омеги Нама. А тут ещё и кардамон… Просто что-то фантастическое, что у Чимина двойной запах — это такая редкость! «Неужели он его истинный? Не может быть… Таких совпадений не бывает! И быть не должно! Я запрещаю!» Тихо зарычав, Юнги прикоснулся своими губами к месту, где стояла метка и начал водить по ней своим языком — чего он пытался добиться такими действиями, было не понятно, ведь перебить запах подобным способом было невозможно. Однако Юнги закрыл глаза и, не обращая внимание на внезапно усилившийся аромат полыни, словно тот защищал «своё», указывая противнику на запретную зону, продолжал выводить влажные круги на коже омеги. Это была сладость на пороге с мукой — «запрет и желание», «да и нет», «закон и ослушание». Несмотря на то, что для всех, кто «служил» Ханьюлу — его приказ был сродни непрекословному закону, сейчас хотелось плюнуть на всё и взять себе то, что Юнги, по его мнению, для себя выслужил и выстрадал. Томно закатывая глаза и продолжая посасывать шею, он дрожащей рукой полез под одеяло, укладывая ладонь на живот Чимина, поверх больничной сорочки. Рука медленно тянулась вниз, туда, к вожделенному участку обнаженного тела, такого запретного и желанного все эти долгие месяцы: нащупав прохладную кожу, Шуга остановился — он тяжело задышал, будто решая для себя в данный момент — идти ли ему дальше или остановиться на этом. Рука продолжала дрожать, как у какого-то больного пьянчужки — соблазн смять под своими пальцами упругое бедро был так велик, что альфа в какой-то момент даже забыл, где он находится, во сне или наяву. «Если я сейчас не отступлю, то будет слишком поздно, и я не смогу остановиться» шептал он себе, призывая все силы, что только у него имеются внутри, чтобы дать отпор безумному наваждению. И единственное, наверное, что тогда спасло ситуацию от неминуемого, так это то, что когда Юнги, не выдержав внутренней лопнувшей струны, снова приложился к чужой метке, посасывая её с такой силой, будто желает стереть ту с места — приборы интенсивно запищали. Это и позволило очнуться, понимая, что сейчас сюда вбежит Сунан. Юнги тогда пулей вылетел из палаты под удивлённый взгляд дяди — он надавал себе по морде в туалете и выпил несколько стаканчиков местного кофе из автомата — что не сделаешь, чтобы взбодриться телом и умом и прийти в себя хоть ненамного. За содеянное почему-то не было стыдно, но горечь внутри всё равно изъедала. Юнги ненавидел себя, отца, жизнь — всё на свете. *** — Твой сын невероятно живучий! — То ли серьёзно, то ли в шутку сказал проходящий мимо Хуна доктор Мин. — В этом нам повезло… То есть тебе, конечно! Иначе твоя никчемная башка полетела бы с плеч. Сунан прошёл в палату, не удосуживая более мужчину взглядом и не видя как тот в ответ буравит его спину, до судорог сжимая челюсть «и давно ли он считает себя выше него?» Теперь его мнение никто не спрашивает, ему даже не объясняют, что изменилось в обстоятельствах, из-за чего Чимин продолжает быть ценен. Игнорирование и ожидание сводят с ума — Хун, как сторожевой пёс второй день сидит у дверей палаты, из всех инструкций у него только одна: не впускать никого, кроме Минов. Даже приставленный к нему Юнги (так того называл Сунан, наглый парень сам представляться не желал) смотрел на него как на последнее отродье, будто с такими как он, не то что говорить, стоять рядом противно. Молодой альфа совершенно откровенно показывал своë презрение — в его присутствии Юнги надменно кривил рот и ощущение, будь они не в стенах больницы — точно бы харкнул в его сторону. Вообще над Юнги витала какая-то мрачная аура, и отталкивал он посильнее Сунана — «ну точно, сын своего отца». — Разреши мне врезать этой твари! — Уже еле сдерживая себя, нарочито громко как-то выпалил Юнги именно в тот момент, когда дядя заходил в палату и не успел закрыть дверь — ну точно с явным намерением, чтобы Хун его услышал. Да и вообще, Шуга не то, что не пытался скрыть своего отношения к грязной крысе, наоборот — хотел всем видом продемонстрировать, как тот ему омерзителен. Он бы сам его придушил, да не единожды, чтобы тот хоть толику боли Чимина на себе опробовал! Да и вообще, нервы Юнги за эти дни уже обострились до предела. — Это хорошо, что ты так рвешься в бой, и настрой у тебя правильный, но указание брата было четким, не трогать. — Усмехнулся Сунан, но заметив напряжение Юнги, поспешил добавить. — Ничего, время придёт, и мы его пощупаем. Успокойся! А то с тех самых пор, как ты приехал в больницу — так и не расслабился. — Какой смысл в расслаблении, если Чимин лежит в бессознательном состоянии? — И как давно ты в него втрескался? — В шутку поинтересовался Сунан, но наткнувшись на убийственный взгляд племянника, поднял руки в сдающемся жесте. — Ладно, успокойся Ромео, всё равно Чимин не Джульетта. — Он внимательно посмотрел на Юнги и поднял палец вверх, начиная его демонстративно загибать. — Это раз, и он не для тебя — это два. Никогда не забывай об этом. — Не забываю. — Напрягся Юнги. — Вот и хорошо. — Примирительно улыбнулся Сунан. — Ведь у нас единая цель, так ведь? Опустилась продолжительная пауза, в ходе которой каждый участник что-то высматривал друг в друге — шла непонятная игра из переглядок, осмысливаний и составления выводов. — Конечно. — Безразличным тоном ответил Шуга и вышел в коридор. *** _________________________________ Дорожка 8 — Игра Эндера Ender's Promise — OST Игра Эндера _________________________________ Вокруг темно и мир словно сжался: уже нет тех бесконечных сиреневых полей — одна лишь выжимающая нутро беспробудная чернота. И снова он. Тот самый паук. И он огромен. Он смотрит в упор. Так близко, что от этой близости сводит судорогой всё тело. Мотылёк Чимин подаётся назад, но ступать некуда — он прижат к паутине. Грудь его вздымается тяжело: вверх-вниз, того гляди из горла вырвется болезненный стон, а сердце выпрыгнет наружу. Четыре глаза смотрят на Чимина — два больших и два поменьше. И ему некуда деваться, как только смотреть в глаза своему убийце в ответ. Но да, он не какой-нибудь трус — и он встретит свою смерть лицом к лицу! Пусть оно у неё и такое страшное! Гладкая, огромная голова паука словно состоит из костных соединений — сочленения ровные, идеально подогнанные — что-то навроде швов на черепе. Но сплетены они так искусно, что создают собой ужасно зловещий, но притягивающий взор рисунок. И, ох правда, лучше смотреть на него, чем ниже — туда, где расположены огромные жвала, что клацают мерзким скрежущим звуком. Однако, словно поддавшись какому-то непонятному наваждению, Чимин всё же переводит взгляд на краткий миг вниз… и его взору предстают они — невообразимых размеров, похожие на зазубренные, но при этом очень острые ножи. Разделять ещё живую плоть — вот их предназначение. Глаза мотылька округляются: представить их, впивающихся в ещё живое тело — вот она, страшная предсмертная пытка и агония! И да, ему придётся пройти через эти страдания быть перемолотым чёрным чудовищем. А ещё — у него не будет обезболивающего. Он прочувствует всё! До малейших деталей, до последней молекулы боли — он ощутит её на вкус, узнает на запах и умрёт с нею на устах. Боже, как ему страшно! Чимина трясёт в предсмертной лихорадке, его лоб весь влажный и липкий от капелек пота. Конец! Вдруг паук вскидывает одну из своих лап, на конце которой неожиданно вытягивается пара мелких когтей и один большой, и резко заносит его к горлу Чимина. Этим когтём он нажимает на пульсирующую венку на шее, что-то в ней разглядывая, а второй лапой отводит голову жертвы в сторону, ощущая, как та уже ослабла от страха, безвольно свисая вниз. Чимин прикрывает глаза, а его сердце отстукивает бешеный ритм в груди, который словно барабаны на галере отсчитывает последние удары жизни — «Ну! Ну же, сделай это скорее!» По щеке Пака скатывается слеза, прокладывая свой одиночный путь к шее, туда, где всё сильнее нажимает огромный коготь, обжигающий кожу сильнейшим огнём, но почему-то не спешащий вонзиться в сладкую плоть. «Чего он ждёт? Чего тянет? Так только хуже!» Маленькая бабочка уже сама почти испустила дух, как вдруг почувствовала, что острое прикосновение исчезло: коготь втянулся, а паук изменил взгляд, приблизив свои непроницаемые глаза почти вплотную к его. Чимина пробирает крупная дрожь. Дыхание… Мерное дыхание, что отражается эхом от сузившегося мирка вокруг них двоих — такое громкое и учащенное, что можно оглохнуть. Взгляд… Тёмные убийцы времени, что поглощают собой всю душу — неужели они как зеркало, отражают только последние эмоции жертвы? Так что в них можно прочитать? В этих чёрных обсидианах… Их отполированная поверхность — магический артефакт, проникнуть внутрь за эту гладкую чернь, чтобы понять скрытые мысли — дело практически невозможное. Глаза уже давно отражают только морозящую холодность, непроницаемость их хозяина. Но, так странно, Чимин чувствует, что в них что-то изменилось. Они так внимательны — смотрят на его лицо, изучают, словно увидели впервые. Такие внимательные, такие чуткие, такие ужасные и прекрасные одновременно! Мотылёк заворожен — он словно в магнетическом плену. А паук — будто и сам загипнотизирован прекрасным созданием: таких прекрасных бабочек он не видел никогда! Он подносит кончик лапы к щеке Чимина и, будто смотря ему в самое нутро — со всей имеющейся осторожностью проводит обезоруженным сочленением от подбородка вверх, к глазу. Туда, откуда скатилась слеза. Чимин переводит ошарашенный взгляд и читает в них любопытство, задумчивость и… необъяснимую тоску? «Что происходит? Почему он…» Но докончить свои мысли он не успевает, так как просыпается. Его пробирает сильнейший озноб. Чимин обхватывает себя руками, дрожа от собственных прикосновений. По его щеке течёт слеза, словно проступившая из мира грёз в явь. Но Чимин не чувствует как она скатывается вниз, он всё ещё ощущает лёгкое прикосновение лапы паука на своей щеке. По телу разливается тепло некой предначертанности, словно высшие силы вдыхают в него какую-то тайну, решение которой в нём уже есть. Оно где-то там, в глубине чёрных глаз, что видят его насквозь — на самом дне его озябшей души. А так же в нём самом. Так невероятно от этого чувства — будто он вот-вот отгадает какой-то секрет, найдёт ключ… Он не знает, что с ним такое на самом деле, но одно он понимает теперь явно — он хочет увидеть этого паука вновь. Не сразу отойдя ото сна, Чимин лежал какое-то время в прострации, переваривая увиденное, когда же образы начали стихать, а гул в голове униматься — он осмотрелся по сторонам, пытаясь понять, где же он собственно говоря находится: стены пастельных тонов, белый потолок и мерный писк откуда-то сбоку — такой монотонный и въедливый, на высокой ноте, будто что-то отсчитывает в полумраке. «Похоже на больницу» — Пак плохо соображал, но учитывая то, что один раз полежать в больнице ему всё-таки удалось, он смог идентифицировать обстановку несмотря на то, что палата отличалась от той, в которой он был в прошлый раз — эта больше походила на домашнюю комнату, но были в ней и отличия: койка с боковыми ограждениями, приборы рядом с кроватью и шкафчик в углу с какими-то медикаментами. Чимин потянулся к колечку на шее, начиная его крутить, успокаивая таким образом нервы и участившееся сердцебиение. На то, чтобы встать не было сил, и попытавшись таки преподняться на локтях — он тут же безрезультатно рухнул обратно. Пак чувствовал себя беззащитным от этого, а так же от того, что он ничего не помнил — ни что произошло, ни то как он здесь оказался, будто его память кто-то хорошенько подтёр огромным ластиком: последнее, что всплывало из его воспоминаний, так это тренировочный зал и рука Намджуна на его ягодице. «Какая прелесть» — очнуться чёрт знает где, и из всего что только можно, вспомнить именно такой сомнительный кадр из своей жизни. Однако он тут же спохватился, словно что-то стрельнуло в его мозгу, и потянулся рукой под покрывало. Прощупав под собой простынь и трусики, Чимин стиснул зубы и тихо застонал. «Течка… Боже…» Ему это не привиделось! К сожалению, нет… «Но тогда…» сознание вновь озарило яркой вспышкой «то, что было у Намджуна… О нет! Божечки-картошечки! Мы целовались?» Пак вытащил дрожащую руку из-под одеяла и поднёс её к лицу: не спеша, будто не зная чего ожидать от самого себя, он слабым касанием дотронулся до губ — сначала тихонько водя кончиками пальцев по мягкой поверхности, а потом начиная растирать их всё сильнее и сильнее, давя с ощутимым нажимом, вызывая прилив крови и окрашивая губки в ярко-алый цвет: «помнят, они всё помнят!» Чимин закрыл глаза и откинулся на подушке — глазные яблоки яростно задвигались под веками, будто омеге прямо в данную минуту кто-то насильно транслировал картинки из недавних событий, а он всё убегал от них, не желая концентрировать своё внимание. — Неужели мы всё это делали? Неужели я получал от этого наслаждение? — Шептал Пак, вертя головой из стороны в сторону. — Какой бесстыжий кошмар… В этом кошмаре было всё: и то, как он позволял вытворять со своим ртом все те безобразия, которые подбрасывал его взбудораженный мозг — такие неприличные, непостижимо вульгарные с точки зрения его теперешнего, более взвешенного и трезвого состояния. Как он целовал сам, с каждым разом набирая обороты своей страсти и разрешая себе втягивать в себя чужой язык, как бы приглашая тем самым его к себе в гости… но отнюдь не чашечку чая, а… о боже… на что-то наподобие эротического танца. И они танцевали… танцевали на пару так, что дух захватывало и пар из ушей шёл. — Если бы он не был в наручниках, то я что, и ноги бы перед ним раздвинул? — С ужасом прошептал Пак, отчего его глаза тут же округлились, потому что, в отличие от него самого, мозг уже знал точный ответ. И он был отнюдь не «нет», как того хотел бы здравый Чимин. Он снова застонал, но уже более жалобно, прикрывая рот ладошками и вгрызаясь в тыльную сторону зубами. — Я бесстыдник, чертов бесстыдник! — Всхлипывал омега, уже отчаянно шлёпая себя по губам и вспоминая, как он раскачивался на бедрах альфы. Внизу, в районе живота вдруг снова потянуло, а мышцы вокруг ануса запульсировали. И для этого хватило только одного лишь воспоминания об ощущениях твёрдого достоинства Намджуна между его ягодиц. Чимин захныкал от своей беспомощности и нелепого положения, в которое он, кажется, снова проваливается — то самое состояние, в котором он всего лишь ведомый, управляемый невидимыми руками, которые колдуют над его телом и разумам так, как им вздумается. Несмотря на то, что Паку прокапали целую систему специального средства (одним из действий которого было что-то схожее по эффекту с подавителями, но работало немного по другой схеме — всё же это было больше общеукрепляющее и болеподавляющее), действие лекарств не могло полностью погасить признаки течки, да и не служило таким целям на прямую. Теперь же, когда Чимин очнулся и его организм запустился с новыми нахлынувшими силами, эффект от препарата и вовсе начал сходить на нет. Это явно утекающее как вода состояние, сейчас воспринималось омегой с двоякими чувствами — борьбой тела и разума и это его разрывало! Чимин чувствовал, как к нему снова подступает возбуждение, как его обволакивает жаром, дыхание утяжеляется, а внизу всё снова намокает. И бог бы со всем этим, если бы не одно но… Желание! В нём снова, как тогда, нарастала потребность в прикосновениях, ласках, поцелуях… Пока только это, но Пак отчаянно понимал, что скоро это будет самым невинным, из того что он будет представлять и хотеть — он уже прошёл через это и понял, что перед этой неведомой силой он слаб: он как тонкое одинокое деревце во время урагана — его вырывает с корнем, не давая во время сокрушительного действия стихии и шанса внутри прижиться рассудку и логике. Но опять же, даже не это самое убийственное и смущающее во всём, протекай течка как-то абстрактно-неопределённо — просто симптомы и всё, но у его желания есть самый что ни на есть определённый вектор, образ, цель — и это… будь он не ладен… Намджун! «Но почему именно он?» — рыдал Чимин, пропотев уже чуть ли не насквозь. Почему его подсознание выбрало именно этого альфу? Возможно, это какая-то шутка? Но отчего тогда ему сейчас совсем не смешно? Почему вместо смеха, он хочет ощутить сильные руки альфы на своём теле «а ведь он ещё не касался меня ими!» — вот и всё, что шептал ему воспалённый мозг, как говорится — приплыли. «Намджун мог бы этими руками сотворить для меня сейчас маленькое чудо», ведь по воспоминаниям Чимина у альфы в арсенале было чудо вполне себе большое. «Я похотливое животное! Отец был прав!» Жар Чимина нарастал, ему казалось, что он сейчас лопнет как перегретый градусник — потому что в нём нет столько делений, чтобы измерить его возросшую страсть. Пак метался по подушке, белые пряди мокрых волос облепили лоб, а сам он в данный миг переживал моменты их сладко-мучительных поцелуев — ему словно кто-то вживил в голову чип и намеренно активировал программу «секс-желания», решив таким образом ухудшить и без того плачевное состояние мучаемого тела и разума. «Я хочу его. Хочу! Вырубите меня кто-нибудь!» Датчики на приборах рядом с Чимином тревожно запищали, а когда он прикоснулся к шее, так и вовсе начали сходить с ума. Горло почему-то немного побаливало, на что он с начала пробуждения не обратил внимания, но не это заставило Пака выгнуться колесом — такое ощущение, что сбоку, ближе к основанию, бешено запульсировала какая-то жилка — к такой же прикасался и паук в его сне. И тут же, не давая опомниться, это место пронзила такая боль, словно кто-то к коже приложил раскалённое железо, буравя дырку насквозь. Жгучие ручейки ферромонов разлились от метки и потянулись вниз, набирая силы, пробирая всё тело будто щупальца ядовитой медузы, они заставляли биться в припадке и мучиться от невыносимой боли. В палату вбежал встревоженный доктор Мин и, проверяя показатели, тут же побежал к шкафчику, доставая из неё новую систему. В комнате стоял устойчивый запах лаванды и полыни с нотками пряного кардамона, но более приглушенного — аромат, от которого сносит крышу. «Нет, альфам сюда определённо нельзя!» лихорадочно подумал Сунан, плотнее прижимая к носу маску, что не особо помогало, выдавая дрожь в его руках и выступившие капельки пота на лбу. Выдержка, которой обладал доктор Мин и поутихшие с годами гормоны всё равно в данных обстоятельствах давали о себе знать. В дверном проёме тут же показалась голова Юнги, его глаза вмиг потемнели, а взгляд сделался хищным. — Уходи! Быстро! Тебе нельзя, ты знаешь это! — Твёрдо проговорил доктор, сам же еле как унимая тремор. Он воткнул перфоратор в пакет с раствором и прикрыл глаза, решив посчитать до десяти. — Только попробуй что-то с ним сделать! — Зарычал Юнги, следя за действиями дяди. — Я не сорву наше дело, ты же знаешь. Для меня приказ — это закон, и я чту авторитет своего брата. — Сунан обратил свой взор к монитору, следя за, понемногу утихающими, показателями. И тут же добавил более утешительно. — Правда, иди уже и поспи. А то ты уже третьи сутки толком не отдыхал. Я это тебе, в конце концов, как врач говорю. Я только прослежу, чтобы Чимин уснул и все показатели стабилизировались, и тут же уйду. Шуга ещё раз недоверчиво взглянул на дядю и закрыл за собой дверь. Хуна на месте не было, видимо отошёл в туалет, и альфа был этому несказанно рад, так как выдал бы сейчас своё явно неоднозначное отношение к его сыну с потрохами. Юнги снова втянул ноздрями запах течного Чимина, всё ещё доносящийся до его носа и будоражащий нутро, несмотря на то, что дверь была герметичной, специально для таких случаев. Он внутренне выругался на всё подряд и, сжав покрепче челюсти, сел на диванчик напротив палаты, плотно закидывая ногу на ногу. *** После прочтения секретной информации Намджун опять не спит — все его мысли о Чимине: так или иначе, всё по кругу опять возвращается к нему — мысли там походу вообще закольцевались. Да и воспоминания ещё до сих пор живы: он не может лгать самому себе — так сладко и хорошо ему ещё никогда не было. «А ведь это только поцелуи… чёрт возьми!» Как ни крути, а вокруг этого омеги слишком много тайн — «что ты за такой загадочный зверёк, ну точно из красной книги», клубок намотан довольно-таки плотно — но надо его потихоньку распутывать, теперь это уже и его дело, так как касается Его омеги. Подойдя к шкафу, Намджун открывает один из выдвижных ящиков и, вытаскивая из коробки крохотное колечко, крутит его между своих пальцев, о чём-то размышляя. — Значит, Гук, говоришь, что сдал Чимина родителям? Ну что ж… проверим!