В коридоре

      Эмма держала его сердце – бережно, робко, завороженная всполохами черного в сияющей алой глубине. Она чувствовала ладонями живую мерную пульсацию и этот согревающий жар, что, казалось, проникал сквозь кожу, растекался по венам, устремляясь к ее собственному сердцу.       Сложно было описать словами тот страх, что она ощутила, увидев в башне Голда, в упоении устремившего взгляд к сияющей над головой вселенной, сжимающего в руке полыхающее алое сердце – сердце Киллиана! – и его самого, стиснувшего зубы в злой обреченности. Собственный крик все еще звенел в ушах, и эхом ему отзывался наполненный болью крик Киллиана, когда Голд начал сжимать его сердце. Скованная магией, она могла лишь беспомощно наблюдать, как мужчина упал на одно колено, не вынося этой пытки, и как на лице мага проступало ликование от собственной силы и могущества, что должно было вот-вот стать поистине безграничным.       Белль успела вовремя завладеть кинжалом. Сердце выпало из ладони Темного и Киллиан подхватил его у самого пола, волшебное оцепенение исчезло, вихри магии втянулись обратно в шкатулку, а Белль с Голдом исчезли в фиолетовом дыму телепортации. Краем сознания Эмма подумала о том, то Белль наверняка поступит верно, но все мысли сейчас же вынесло из головы, стоило ей увидеть, как Крюк сбегает по лестнице ей навстречу, и ее затопило бескрайней радостью от его тихого «Свон!», сияния ясных синих глаз и осознания того, что он жив. А потом мужчина улыбнулся и протянул ей свое сердце – так просто и открыто, что она на мгновение растерялась от этого доверия.       Всю дорогу до «Бабушки» они шли рядом, Киллиан обнимал ее за плечи, а она держала его сердце в ладонях, чувствуя, как бешеное биение, напоминающее агонию в руках Темного, в ее руках сменяется мягким размеренным стуком.       Теперь они стояли в коридоре трактира, сбежав ото всех, и Эмма вздохнула, сожалея о боли, что ему придется снова испытать при возвращении сердца на место. Понимая это, мужчина посмотрел на нее, трогательно изогнув брови:       – Только не оч…       В ладонь толкнулось упруго, и Киллиан невольно вскрикнул, когда собственное сердце прошло сквозь грудную клетку точно сквозь туго натянутую пленку, оказавшись, наконец, там, где ему и положено быть.       Ее ладонь все еще лежала на его груди, ощущая мерный стук, и Эмма виновато улыбнулась:       – Прости, это как лейкопластырь – лучше одним…       Киллиан привлек ее к себе, поцелуем заглушая дальнейшие оправдания. Его рука скользнула по ее затылку, притягивая крепче; шаг – и Эмма оказалась прижатой к стене, что было весьма кстати. От всего пережитого, а теперь еще и от поцелуев мужчины совершенно не героически подгибались колени.       Он отстранился чуть-чуть, коснулся кончиком носа ее щеки, легонько улыбнулся, поймав ответный взгляд:       – Я же говорил, я – живучий.       Эмма улыбнулась в ответ, снова потянувшись к его губам, стремясь перебить горечь того короткого поцелуя со вкусом рома, испитого из чайных чашек. Ведь и говорил он как-то странно, с другой интонацией, подбирал не те слова, смотрел так отчаянно, а уж скрытый курткой синяк на запястье – след от крепко сомкнувшихся на ее руке пальцев – окончательно утвердил в осознании того, что с мужчиной что-то случилось. Только вот в тот момент она подумала, что Киллиана, как это иногда бывало, атаковали мрачные демоны прошлого, терзавшие память и душу, и она поняла, что все куда как серьезнее, лишь услышав слова Анны о том, что Голд – Румпельштильцхен! – вновь солгал.       Хорошо, что они успели.       А сейчас Эмма прижималась губами к его губам, наслаждаясь потрясающим, таким необходимым вкусом, жадно вдыхала его запах, выгибалась, стремясь прильнуть всем телом, запускала пальцы в его волосы, перебирая мягкие пряди, привлекая к себе все ближе, плотнее. Его было мало, так невыносимо мало!       – Нам надо остановиться, – шепнул Киллиан в поцелуй, и, в противовес своим же словам, нырнул ладонью под ее куртку, поглаживая обнажившуюся на пояснице кожу.       – Да, надо, – согласилась Эмма, проводя губами по его челюсти, наслаждаясь чувственной колкостью щетины.       – Сюда могут войти, – выдохнул он, чувствуя, как теплые губы прихватывают кожу на шее, а кончик влажного языка вычерчивает замысловатые узоры.       – Угум…       Эмму будто плавила изнутри потребность его касаться – вот так, еще сильнее, еще теснее, еще жарче. Она провела ладонями по его спине, спускаясь к пояснице, а потом еще ниже; забралась в задние карманы его джинсов, стиснула крепкие ягодицы, заставив глухо охнуть и вновь накрыть ее губы поцелуем. Он – живой и невредимый! – так невозможно близко, сладко, щедро позволял вести в страсти, что кипела в их венах, дурманя сильнее, чем любой алкоголь.       Сквозь бешеное биение пульса в ушах донеслись чьи-то неторопливые шаги.       – Черт!       Киллиан отстранился с мучительным вздохом, но Эмма взмахнула рукой, магией открывая ближайшую дверь, и, схватив мужчину за руку, потянула его за собой.       Они оказались в крохотном чулане, что использовался для хранения всевозможных щеток, ведер и тряпок. Сквозь узкое приоткрытое окно проникал слабый свет уличного фонаря, позволяя разглядеть протянувшиеся по периметру металлические стеллажи, заставленные коробками с чистящими и моющими средствами.       Эмма прижалась к нему, щекоча шею теплом своего дыхания. Мимо прошли, и опять все стихло. Ее губы коснулись мочки его уха, рот приоткрылся, лаская, втягивая, посасывая, заставляя дыхание сбиваться, а тело дрожать, точно в лихорадке.       – Свон, что ты делаешь? – шепнул он глухо.       – Просто… – тяжелое дыхание обжигает. – Просто я хочу тебя. Сейчас.       Киллиан резко втянул воздух сквозь стиснутые зубы, и этот тихий звук сорвал последние барьеры, швырнув прямо в адское пекло. Его губы впечатались в ее, сорвав нежный стон, целуя жадно, глубоко, давя, сминая, толкаясь языком в рот, вылизывая, почти вытрахивая, так, что уже не восстановить вконец сорванное дыхание; рука на затылке, притягивая, сильное тело вплотную, вжимая ее в полки, пока она терлась в ответ, точно кошка, чувствуя его эрекцию, возбужденная не меньше, чем он сам.       – Господи, Эмма!..       Она дрожащими руками расстегнула его ремень, джинсы, провела пальцами по коже, по вмиг поджавшемуся животу, прослеживая тянущуюся от пупка дорожку жестких волос, скользнула под широкую плоскую резинку трусов…       Киллиан выдохнул, перехватил ее руки, поднимая над головой, прижав ее запястья к полке стеллажа рукой с крюком так крепко, что не увернешься. Хищный, возбужденный, опасный, он казался инкубом из древних легенд, но ей это даже нравилось – особенно сейчас, когда в полутьме кладовой она ловила блеск его глаз, слышала частое дыхание, ощущала жар разгоряченной кожи. Эмму просто выносило от кайфа и осознания того, что этот мужчина принадлежит ей, как и она – ему. Зачем сопротивляться, когда даже этого мало, когда хочется ощутить еще ближе, горячее, раствориться в нем без остатка, пока сердца бьются в рваном захлебывающемся ритме.       Забравшись под одежду, мужчина скользнул кончиками пальцев по ложбинке позвоночника вниз, спускаясь к бедру, придвинулся еще ближе, толкнулся коленом, и Эмма как никогда порадовалась своей растяжке, что позволила вот так просто запрокинуть ногу почти ему на талию. Она терялась от того, как он двигал бедрами навстречу, заставляя сполна почувствовать силу его возбуждения, задыхалась, запрокидывала голову, подставляя горло жадным губам, двигалась в ответ, стремясь попасть в такт, а он снова целовал ее, глубоко, пьяно, заглушая тихие умоляющие всхлипы. Слегка отстранившись, он одной рукой расстегнул ее брюки, отпустил запястья, отступил, и Эмма, повернувшись к нему спиной, приспустила брюки и белье, приподнялась на цыпочках, наклонилась, упираясь ладонями в полку, выгибаясь, уже не прося – требуя! – не в силах и дальше удерживать это тряское мучительное желание.       Дыхание сорвалось в жалобный скулеж, стоило ощутить долгожданное проникновение. Толчок, затем еще, и еще, войдя до предела в горячую тесноту, тело лихорадило, нервы точно лезвием полосовали, и она напряглась, отчаянно жмурясь, чувствуя, как дрожат колени от предчувствия близости разрядки, что еще немного, еще… Точно ощутив это, мужчина потянул ее за плечо, привлекая к себе, заставляя почти выпрямиться; Эмма прогнулась в позвоночнике, и от этого движения, от изменения угла проникновения члена внизу живота снова сладко зашлось.       – Киллиан!       Шершавая ладонь зажала ее рот, губы едва слышно шепнули у самого уха:       – Тише, тише…       А потом он склонился к ее шее, слегка сдвинул воротник, чтобы втянуть влажную от пота кожу, оставил крохотное пятнышко засоса с расчетом того, что тот будет скрыт под одеждой; прикусил, заставив глухо промычать в закрывающую рот ладонь, и возобновил движения – едва ощутимо, но и этого хватило сполна напряженным до предела телам. Прижимая к себе одной рукой, Киллиан отнял ладонь от ее губ, скользнул подушечками пальцев по ее шее, груди, животу, а потом ниже, туда, где так мокро и невыносимо жарко, поглаживая ритмично, постепенно усиливая нажим. Внутри все сжалось, мужчина шумно выдохнул куда-то в ее разметавшиеся по плечам волосы, еще одно движение – и оргазм захлестнул их одновременно, затопил, стер с лица земли, оставив чистейший восторг.       Ноги не держали, пришлось держаться друг за друга, постепенно приходя в сознание. Осторожное рассоединение – и Эмму пробило слабеньким остаточным оргазмом, заставив охнуть, вздрагивая.       – Все в порядке?       Она мягко, довольно улыбнулась, чувствуя умиротворение, медовой волной растекающееся по телу и в душе:       – Более чем.       Они поправили одежду, бросая друг на друга радостно-смущенные взгляды; Эмма выглянула в коридор, махнула рукой: «Можно!», и так же, магией запечатала за ними дверь.       В свете настенных ламп можно было рассмотреть друг друга лучше, и ей понравилось то, что она увидела.       От Киллиана так и фонило пост-сексом. Это ощущалось на уровне интуиции, и не менее явственно читалось в облике – припухших от поцелуев губах, взъерошенных волосах, слегка сбившейся одежде и тяжелом будоражащем запахе. Наверняка она и сама выглядела ничуть не приличнее.       Эмма обняла его, чувствуя, как мужчина в ответ мягко гладит ее по голове, осторожно поправляя разметавшиеся пряди волос. С огромной радостью она бы снова утянула мужчину за собой и не отпускала всю ночь, но…       – Мне надо идти, – пробормотала она, уткнувшись носом в обтянутое кожаной курткой плечо.       – Дела?       – Да. Реджина. Надо быть хорошей подругой, ей сейчас очень тяжело.       – Хорошо, – Киллиан отстранился, заглянул в ее глаза, поцеловал кончик носа, мимолетно коснулся губ, тепло улыбнулся. – Увидимся, Свон.       – Конечно.       Спасенное сердце мерно билось в груди.