Носки для уродца

У него не было рогов и клыков. И хвоста тоже не было. И красных глаз — хотя порой от недосыпа Антону казалось, что красные глаза имели место быть. И шерсти тоже не было — кому начнешь шепотом рассказывать про подкроватного монстра, обсмеют. Что у него было, так это тонкие кости, темные провалы глаз, бледная кожа, длинные спутанные лохмы волос и экстравагантный способ передвижения — по стенам и потолку на четвереньках, но здесь Антон винил влияние массовой поп-культуры в целом и Человека-паука в частности. И привычка пропадать на недели, а потом заявляться снова хуй пойми из какого угла и вести себя так, будто ничего не было. Антон, конечно, поначалу пугался до полусмерти, спал с молотком для отбивки мяса и даже гуглил телефон церкви и pray-прайс батюшки. Теперь он закатывал глаза, в очередной раз засекая в отражении зеркала мелькнувшие скрюченные пальцы, проворно цапнувшие его линяло-красный носок и скрывшиеся молниеносно под кроватью. Явился! — Ты охуел? — опешил Антон, склонившись к полу. — Отдай! В ответ раздалось недовольное ворчание. Лень и усталость померкли от осознания, в чьем домике упокоился ворох его грязных носков. Причем этот гад не тащил сразу пару — нет, он воровал одиночные, и Антон как дурак шлялся в разных, невольно поддерживая авторитет парня со здрасьте. Он скатился с кровати, задирая длинное покрывало и вперившись в темноту, потребовал: — Верни сейчас же. Темнота зашипела и ощетинилась зубами, но парня с недельным недосыпом, мизерной стипендией и жизнью в России было не напугать. — В постели нет! — рявкнул он. — Записки нет! Пиписки нет! Прописки нет! Под кроватью фыркнули, и Антону почудилась насмешка, отчего он вспыхнул только сильнее, превращаясь в громовещатель. — Живешь тут! За коммуналку не платишь! — заорал он, пытаясь всунуть голову под кровать, но в итоге упираясь лбом в перекладину до красной вмятины. — Тыришь носки! А потом пропадаешь и!.. Он осекся, почесал нос и чихнул от пыли. Чудовище взволнованно зашуршало, но не выползло. Антон знал, что тот вообще старался на глаза не попадаться, но кто ж виноват, что Шаст зависает в сетях до рассвета и засекает это чучело в отражениях за спиной и темных коридорах. — И бросаешь меня одного, — закончил он смято, нехотя поднимаясь на ноги и отряхивая вытянутые колени треников. Подкроватье выплюнуло пыльный пожеванный носок в качестве извинения. Антон охуел — раньше вещи пропадали безвозвратно, но сейчас то ли носок оказался невкусным, и ему бы сейчас не охуевать, а оскорбляться, то ли перед ним так своеобразно извинились. — Ладно, — вздохнул Антон, падая на кровать обратно, и предвкушающе улыбнулся: теперь-то он нормально выспится.

***

Ему постоянно снились кошмары. Ничто еще не пугало его сильнее огромного многоногого монстра из детских снов, возвышающегося над ним и распахивающего зловонную страшную пасть, но иногда Антону казалось, что каждый последующий кошмар пытается стать претендентом на первое место по разрушению его нервов. В одном он будто был заперт в ночи сурка — большой дом, вечеринка, где люди медленно сходят с ума и хватаются за колюще-режущие предметы, и постепенно все перерастает в кроваво-пенную вечеринку. Антону не везло: раз за разом он оказывался на втором этаже дома, и чтобы выбраться, приходилось преодолевать крутую лестницу, полную людей с ножами, и раз пять он бесцельно умер, напоровшись на лезвие. Один раз ему посчастливилось выбраться на улицу и, выбирая между пустынной дорогой без малейших признаков укрытия и мрачным подобием рыбного магазинчика, он рванул в магазин. Попросив продавца звонить в полицию, он спрятался под прилавком, обреченно прислушиваясь, как приближается его преследование. Продавец не успел набрать номер, упав рядом с Антоном с дырами в развороченной пулями груди, а его, извивающегося и брыкающегося, за ноги потащили на свет дьявольский. На утро он не мог вспомнить, как ощущается, когда сдирают кожу, но чувство освежеванности его не покидало весь день. Да и вся жизнь у него была такая же — несвежая и пожеванная. Раньше его пугало, когда он пытался бежать во сне, но у него не получалось, и монстр неизменно настигал его; просыпаться удавалось в момент смерти — Антон подскакивал с колотящимся сердцем, бессмысленно озирался и падал изможденный обратно, успокаивая себя, что это был всего лишь сон. Теперь же он считал вполне обыденным увидеть жертвоприношение зеленоглазой девчонки за десять минут до будильника — успел даже запомнить вырезанный кровавый узор на ее лице; вереницу жутких оборотней, похожих на профессора Люпина, сожравших половину селения, пока он лежал в снегу и не мог пошевелиться. Неделю назад после фильма про вампиров ему снилось, как вполне симпатичный молодой человек его отравил своим дыханием, и он умер, а потом перемотал сон на начало и решил его перепройти, зная, что к красивым вампирам подходить не стоит. Ну что за хуйня? Появившееся бледное чудовище, которое он впервые заметил, подпрыгнув посреди ночи от очередного «меня убили», Антон принял за сонный паралич. — Только тебя мне не хватало, — пробормотал он, переворачиваясь на другой бок через пару минут молчаливого созерцания сидящего у него в ногах силуэта. — Отъебись, мне вставать в семь. Увидев уродца в первый раз в ванне, с головой зарывшегося в корзину грязного белья, он ошалело понял, почему квартиру ему сдали буквально за копейки, и не пришлось даже искать соседа. И что это был не паралич, хотя тогда он и замер с отвисшей челюстью и пятирублевым — бесценным — ахуем в глазах. В следующий раз, видя во сне кровавый пакет на чьем-то задыхающемся лице, Антон ощутил кроткое прохладное прикосновение к руке, и лицо в пакете рассеялось, явив высоченный турник, на который непременно надо было забраться, чтобы показать всем, как он круто делает «солнышко». Смерть начала восприниматься как неудачный фильм, который можно поставить с начала, и не делать глупостей как в прошлый раз. Может, эта хуевина под кроватью в этих кошмарах и была виновата, но чувствуемые касания и поглаживания нехило успокаивали, поэтому, когда они вдруг пропали, а непрекращающиеся кошмары нахлынули прибоем, Антон перепугался и даже полез с фонариком в три часа ночи под кровать, чтобы обнаружить пыльное ничего. На следующее утро он, невыспавшийся и дерганый, вымыл полы, под кроватью особо тщательно, если вдруг тот привереда, и, поломавшись, даже сунул на блюдце печенье. Провозившись всю ночь на мокрых от пота простынях, на утро Антон с удручением заметил, что печенье лежит на месте, а бледного уродца и след простыл, хотя тот и не оставлял следов. Потом, конечно, выяснилось, что жрет он исключительно грязные носки и, как надеялся Антон, плохие сны, вылезает откуда-то из шкафа — несчастная отрыжка Нарнии; что на глаза Антоновым друзьям не попадается, даже когда он заставляет Димку светить телефоном под диваны и кровати в попытке доказать, что он не сбрендил, — не доказал; что на имена не откликается — правда, Антона и хватало только на обзывательства, может, уродец обижается. Но спать с мягким давлением в ногах и прохладной ладонью на коже гораздо приятнее, чем видеть, как заживо сдирают кожу, а тело вешают на крюк.

***

Антон развалился перед ноутом, на секунду перед загрузкой приветственной темы замечая в пыльном отражении бледную тень позади, и ухмыльнулся, не оборачиваясь — спугнет. — Посмотрим что-нибудь? — миролюбиво поинтересовался он, разворачивая браузер. — Ужасы не будем, ну нахуй, вдруг ты решишь меня убить. Воздух позади всколыхнулся, и Антон пояснил: — Монстры в домах обычно убивают хозяев, а не пытаются довести их до нервного срыва, уничтожая носки. Сзади фыркнули. Антон задумчиво пролистал подборки и прощелкал рандомайзер кинопоиска, но настроения смотреть на красоты Парижа или осеннего Нью-Йорка, сидя в тесной хрущевке с монстром за спиной, не было. — Ща такую пушку включу, охуеешь, — пробормотал он, вбивая название любимого боевика с Брюсом Уиллисом. Он подвинул ноут так, чтобы было видно даже из темного угла, — ему самому слегка отсвечивало, но Антон помнил фильм покадрово, да и смотреть больше хотелось на заинтересованно вытянувшуюся мордочку под сальными патлами. Уродец сидел на полу в шаге от кровати, и Антон мог спорить, что если б он повернул голову, то в лучшем случае увидел бы только мелькнувшую тень, поэтому он наблюдал краем глаза, как уродец поджимает под себя тонкие ноги, умащиваясь удобнее, и тащит в рот длинные пальцы, принимаясь грызть ногти. Антон вздохнул. Существо замерло в одной позе — наблюдать за ним оказалось не так уж интересно, и Антон отвлекся на фильм. Через двадцать минут тихий шорох оповестил, что, по мнению уродца, фильм отстой и смотреть он его не будет. Антон свесился с кровати, заглядывая под полог и ожидаемо ничего не видя. — Но он крутой! Куда ты свалил? — пытаясь не обижаться, спросил он и с неудовольствием услышал в голосе возмущенные нотки. Пиздец он крышей поехал, раз предъявляет всяким потусторонним монстрам, что они не ценят Уиллиса. Темнота плюнула в него комком пыли. Антон чихнул и пошел умываться, думая, что когда-нибудь его вполне заслуженно сожрут. Когда умытый Антон с опустошенным мочевым пузырем вернулся в кровать к ноуту, вместо Брюса на экране увидел закрытую вкладку с фильмом и пустую строку запроса. — Ты трогал мой ноут? — охуел Шастун, снова заглядывая под кровать. — То есть, тебе настолько не понравилось? Не уродец, но полноценный урод самодовольно хмыкнул в ответ. — Пиздюк, — прошептал Антон.

***

— Я не могу называть тебя пиздюком! — объявил Антон, хлопая дверью. — Слышал? И страшилой, и хуеглазиной, и страхуетой, и пидорасиной, и… Он осекся, потому что уродец вылез прямо в проход, уставившись на него темными дырами глаз. На бледных, сливающихся с кожей, губах играла пробирающая до дрожи ухмылка, и у Антона впервые за долгое время этого сожительства засосало под ложечкой. Шаст оглядел грязные лохмотья наволочной одежды, но домашним эльфом его назвать ему пришло бы в голову последнюю очередь, торчащие под немыслимым углом ноги, острые скалистые зубы, и дернул плечами, отсекая последние сомнения в своей неадекватности. — Надо придумать тебе имя. Уродец безразлично что-то прокряхтел и потащился вглубь комнаты, не обращая на опешившего Антона внимания. — Стой, дурачок! — заорал Антон, спешно выпинываясь из кроссовок, наступая на задники, и рванул следом. — Решил, что доска Уиджи нам ни к чему, но распечатал алфавит, если ты умеешь писать! Уродец с самым индифферентным видом заполз под кровать, но на этот раз Антон просто так сдаваться был не намерен. После неудачи с «Крепким орешком», Антон все же решил посмотреть ужастик, опасаясь, что после таких фильмов кошмары и снятся, но выбрал сущую ерунду, чтобы хотя бы обосрать актерскую игру, операторскую работу и сценарий и не обосраться самому. Чудик высидел весь фильм, прячась за волосами, вздрагивая на громких звуках и скримерах, и даже не уполз, когда Антон повернулся к нему, а встретил таким же испуганным взглядом, какой, Шаст мог поклясться, был и у него. Он медленно протянул к нему руку, но уродец, съежившись, метнулся под кровать, и больше Антон в тот день его не замечал. Той ночью Антон вздрагивал во сне и стискивал прохладные пальцы в ладони сильнее. На выходных, когда у Антона был День Мученических Переживаний или День Мытья Полов, он засек уродца около ведра грязной воды, внимательно и осторожно пытающегося засунуть любопытный нос в мутную воду с плавающими клочками волос на поверхности. Антон сморщился, но решил не пугать; чучело отходило от ведра, будто чувствуя, когда надо было сполоснуть тряпку, сидя рядом и выжидая, пока его маленький бассейн будет готов к попытке нырнуть. Впрочем, через десять минут его терпение потерпело крах от вида пускающего ртом пузыри по поверхности ведерной воды придурка. Антон распрямился, вытирая вспотевший лоб грязной рукой. — Фу! — рявкнул он. — Че ты там делаешь? Уродец отскочил, от испуга забираясь на стену, и зашуршал ногами, взбираясь выше. Антон недовольно задрал голову, упирая руки в боки. — Тебя раньше башкой в унитаз не макали? Уродец счастливо мурлыкнул и даже спустился на полметра, косясь в сторону туалета. Антон покачал головой: — Ну ты и свинья. А вечером Антон сугубо из чувства всеобъемлющей любви к окружающему миру и созданиям преисподней в частности предложил уродцу один из своих прекрасных мраморно-белых и восхитительно пахнущих пельменей с украшавшим короной островком майонеза. Такая чистая искренняя любовь созидать возникала всякий раз, когда перед ним оказывалась тарелка пельменей. И бутер с мажорными пятью кружочками колбаски. Или миска говяжьего дошика в похмельное утро — ничего нет лучше дошика в похмелье. Он аккуратно вытянул руку с вилкой и нанизанным на нее пельменем, стараясь не капнуть на ковер и всматриваясь в темноту коридора. — Эй! — позвал он. — Конечно, не шашлык с пивасом… Не грязные носки, — поправил он себя. — Но гораздо вкуснее, обещаю. По потолку раздался топот маленьких ножек — Антон умиленно вздохнул. Чучело грохнулось на пол, споткнувшись о люстру, и, заскулив, подползло к Антону. На бледном лице застыло страдальческое выражение, и Антон жалостливо цокнул: благо, хоть не обжегся об лампочку. — Мизинчиком ушибся? — спросил он, опуская взгляд к пострадавшему пальцу, но уродец поджал ступни, пряча их от него. Его мама обязательно бы сказала что-то вроде: «А нечего так носиться!», еще бы и подзатыльник отвесила. Представив картину, где мать полотенцем шлепает подкроватного монстра, Антон захихикал. Монстр захныкал, качаясь на полу, и Антон тут же совестливо заткнулся. — Прости, — повинился он и махнул вилкой перед острым носом. — Попробуй. Уродец поднял на него огромные глаза — теперь, под светом, Антон видел, что это не жуткие дыры, а черно-синие склеры. Антон дружелюбно улыбнулся, успокаивая истеричное внутреннее «ты пытаешься ему понравиться?!». Уродец осторожно принюхался, переводя взгляд на подостывший пельмень, а потом снова вопросительно косясь на него. Наверное, приручать надо по-другому: положить и отойти, давая привыкнуть, а не тыкать в лицо вилкой и ждать, что это сработает. Уродец потянулся к нему, опираясь в пол руками, и деликатно коснулся ртом белого сочного бока. Антон смотрел, не в силах оторваться, как осторожно острые зубы откусывают ободок, не добираясь даже до начинки, и резко отстраняются, уносясь галопом к себе в нору. — Бля, ты че! Раздосадованно Антон покрутил вилку, разглядывая лишенный пары миллиметров безупречный пельмяш, и вздохнул, закидывая его в рот. Ну трогал своим ртом подкроватный монстр и трогал, че бубнить-то? В следующий раз попробует что-нибудь без мяса — вдруг он и не жрет Антона, потому что веган? Антон просунул руку под кровать, шарясь во все стороны и буквально видя, как уродец забивается в угол, чтобы он его не нашел. — Это не смешно, — заявил Антон. — Вылезай сейчас же. Или я сам тебя вытащу. Уродец обиженно заворчал, и спустя мгновение недовольная моська показалась с противоположной стороны кровати. — Ты какой-то трусливый монстр, — сообщил ему Шаст. — Иди сюда. Уродец завозился, создавая видимость бурной деятельности, но Антон был непреклонен. — Если ты не подойдешь, я тебя затолкаю под душ. На лице монстра отразилась крайняя степень то ли охуевания, то ли растерянности, то ли ужаса, но через секунду он уже сидел перед Антоном, покорно склонив голову. — Умница, — похвалил он, решив, что под душ тому все равно нужно. — А теперь скажи, кто ты. Уродец смотрел на него большими глупыми глазами не с тем собачьим обожанием и умом, но с тем же абсолютным непониманием, чего от него надо. Антон положил распечатку алфавита между ними и ткнул ручкой в буквы. — Имя. Существо склонилось ближе, разглядывая перевернутые черные каракули, а потом подняло на него взгляд и зашипело. Выглядело угрожающе, но в глазах Антона любой человек, отказывающийся от пельменей, неизменно терял авторитет. Или не человек, какая разница. Шастун ткнул в букву «А». — Это «А», — сообщил он. Уродец распластался на полу, практически прижимаясь носом к листку, и заурчал. Очевидно, «А» ему понравилась. На «Б» он никак не среагировал, как и на остальную часть алфавита, но на «Р» утробно зарычал, пытаясь повторить за Антоном. — Может, и говорить научишься, — обрадовался он. — Дальше «С». Уродец высунул язык. По мнению Антона, издевательски, поэтому он нахмурился и цокнул языком. — Повторяй. Уродец прошепелявил в ответ потрясающее доказательство того, что он понимает Антона. — С. В ответ тот скорчил жалобную гримасу и старательно зарычал. — Ну дурак, — прискорбно возвестил Антон. Можно было бы закончить на сегодня, но уродец сидел прямо перед ним, не собираясь никуда улепетывать, внимательно его слушал или, по крайней мере, делал серьезный внемлющий вид, что Шаст просто не мог упустить его снова. Тем более, у него был подарок. — Сидеть, — приказал он, поднимаясь, и тут же поморщился, поняв, что дрессирует чучело как собаку. Но как дрессировать неведомую хтонь ему никто не рассказывал. Он отошел на пару шагов и обернулся проверить — уродец спокойно сидел, где велено, и не показывал ни малейших признаков беспокойства. Антон торопливо забрал брошенный в прихожей пакет и, вернувшись, обнаружил, что тот с интересом разглядывает буквы, пальцем-веточкой обводя очертания. Антон потряс пакетом, переключая внимание уродца на себя, и, дождавшись любопытного взгляда, выудил новые синие носки. — Это тебе. — Он присел напротив, протягивая носки. — Добби свободен и все такое. Уродец протянул лапку, несмело дернул за ткань и отпрыгнул, недовольно фыркнув. — Что такое? — заволновался Антон. — Ткань не такая? Слишком чистая? Уродец заворчал, почесал нос и заерзал, подбираясь ближе к краю кровати. Антон прищурился, заметив его маневр, а потом его взгляд упал на грязный носок на полу, к которому осторожно подбирались бледные пальцы. Их взгляды с чудиком встретились — чудик не мигал, застыв в ожидании, но миллиметр за миллиметром двигался к кровати. Антон не выдержал первым. — А ну стой! — завопил он, прыгая вперед. В одно мгновение уродец цапнул носок и юркнул под кровать, оставляя врезавшегося в кровать Антона с шишкой на лбу и раздосадованным вздохом. — Вы думаете, что я вас не переиграю? — вопросил он, скорбно улыбаясь. — Что я вас не уничтожу? Я вас уничтожу!

***

К числу своих немногочисленных пересчитываемых по факу одной руки талантов Антон относил умение быстро засыпать. Он мог бы составить туториал — вот насколько быстро он засыпал. Конечно, на время засыпания влияло множество факторов: он физически не мог уснуть в одиннадцать, продолжая ебланить по тиктокам и твиттерам до двух часов ночи, когда глаза уже слипались, будто смазанные карандашным клеем, а уродец извздыхался от нетерпения. Антон знал, что тот любил шнырять по стенам, но стеснялся, и сидеть у него в ногах, пока он спит, что Антона полностью устраивало: под легким грузом его кошмары таяли как зефир в горячем молоке. Сама техника засыпания была блистательна: даже спящая красавица не смогла бы его упрекнуть. Сначала Антон укладывался на один бок, даже не надеясь уснуть, — на этом этапе нужно было расслабиться и максимально вогнать себя в сонное состояние, посредством глубоких вдохов и закатывания глаз. В этот момент он буквально чувствовал засыпательное движение кожи на лбу и затылке. На этом этапе нельзя было думать, что он лежит неудобно, потому что едва сознание допускало червь сомнения о неудобстве, то все концентрировалось на том, что ему неудобно. Но в этом и заключался его план — когда все тело наливается зудящей мыслью неудобно-не хочу-перевернись, нужно было терпеть и терпеть, а потом терпеть и еще терпеть, пока лежать в этой позе будет критически невозможно. И тогда Антон переворачивался на другой бок, растекаясь звездой и прижимаясь щекой к холодной подушке, удовлетворенно и счастливо вздыхая. И закатывая глаза — это обязательно, это подобно ласке головки при дрочке — плюс сто к достижению цели. И все — сон наступал меньше, чем через десять секунд. Главное было не допустить мысли, что снова неудобно — а то все, пиздец, а надо было раньше, а все уже, как говорится. Антон как-то пробовал засекать момент засыпания — это было больно, больше он так делать не будет. Кожа натягивалась, руки и ноги казались тяжелыми и нечувствительными, и Антон начал паниковать, дергаться, и весь сон сбился. И все заново — неудобный левый бок, на котором запрещали спать в садике, потому что там нагрузка на сердце, и теперь у него травма, и он не может заснуть на левом боку, потом удобный правый, где, по крикам воспиталки, ни на что, сука, нагрузки нет, но, по мнению Антона, на что-то обязательно да есть, и попытка расслабиться мыслями о создании куклы вуду старой воспиталки. Попыткам расслабиться мало помогало шуршание в барабане стиралки: Антон даже пару раз вставал проверять, не нюхает ли уродец его трусы. — Ты ж подкроватный монстр, — увещевал он, врубая свет и щурясь. — Так вернись, блядь, под кровать и не отсвечивай. Уродец выплевывал наполовину зажеванную футболку и бренно плелся обратно в комнату. Антон тащился за ним по пятам, продолжая бурчать сквозь раздирающие рот зевки: — Монстры че делают? За ногу хватают, когда ее неосторожно из-под одеяла высовывают! Уродец хмыкал. — В смысле, че потом? — переспрашивал Антон. — Я ебу? Ты же зачем-то у меня живешь, вот и выполняй свои обязанности. Один раз уродец на этих словах развернулся и рванул обратно в ванную; Антон едва успел прыгнуть в проход, загородив его собой. — Монстры не жрут одежду! — рявкнул он, опуская, что они жрут хозяев. Хотелось, наконец, завалиться в кровать, и чтоб этот дурак не мешал. — У меня ее и так мало! Нашел бы какого-нибудь Киркорова и жевал бы стразы круглыми сутками, он бы даже не заметил, клянусь! Уродец понуро вздохнул и полез под кровать, а Антон с чувством выполненного долга рухнул сверху. — За ногу — хвать! — пробормотал он, вытягивая ногу. Ничего не произошло, но засыпающий мозг Антона решил упереться. — Я жду! — потребовал он, и через полминуты недовольного ожидания его щиколотку мягко обняли холодные пальцы. Антон счастливо вздохнул, зарываясь носом в подушку: — Умница.

***

Мало того, что Антон бубнил под нос за жизнь, так он еще и начал читать вслух. Он считал, что для уродца это будет полезно, поэтому приноровился читать не только состав поваренной соли, мемы и новости, но и тупые реплики в клубе романтики. Сидящий у него в гостях Дима, о котором Антон успел позабыть, подавился пивом. — Ты норм? — с подозрением спросил он. — Мы вообще-то собрались футбол смотреть. Антон пристыженно сунул телефон под задницу, уставившись в экран на бегающих футболистов. К его чести, ассистов и голов он не пропустил, ничего интересного. — Мне срочно надо было… — пробормотал он. — Что? Засосать нарисованного мужика? — издевательски уточнил Дима, блеснув ехидным взглядом из-за стекол очков. Антон вспыхнул щеками и потянулся к своей бутылке, изображая чрезмерную заинтересованность матчем. Не только засосать, вообще-то, он накопил достаточно алмазиков, чтобы трахнуться с горячим итальянцем в море, ну прикольно же. При этом геем он себя не позиционировал, ну, он же гроза котят левобережья Воронежа, какой из него гей. А мутил с парнями из клуба романтики по преколу, игнорируя замирающее сердце от проявлений нежности между двумя мужиками на седьмом небе. Он ложился с телефоном так, чтобы уродец из своего темного угла тоже видел, насколько прекрасен Кадзу, ради ухаживаний за которым Антон смотрел рекламу детского питания и непрозрачно намекающих перестать маяться хуйней дэйтинг-приложений. — Я играю, чтобы научиться флиртовать, — пробурчал он, прилипая к бутылке «Балтики». — Выдавать что-то кроме «вашей маме зять не нужен?». К слову, эту фразу он регулярно слышал в рекламе из того же клуба романтики. — И с кем же ты собрался флиртовать? — спросил Дима. — С мусором в квартире? Антон представил, как пытается склеить уродца, и некрасиво заржал, пуская носом пивные пузыри — хотя в каком-то смысле он и пытался это сделать. Склеить уродца. Дима посмотрел на него как на дебила. — В каком отчаянии надо быть, чтобы на тебя клюнуть, — вздохнул он, качая головой. Антон обиженно утерся. — Че это? — Впрочем, если б ты разул глаза, — продолжил Поз, не обращая на него внимания. — То заметил бы, что одна такая отчаянная давно нашлась. — Серьезно? — Антон вылупился на Диму, на что он закатил глаза. — Ирка. — Ирка?! — охуел Антон. Ирка Кузнецова была подругой Димкиной Кати, а где Катя, там и Дарина, где Дарина, там и Стас, и получалось, что Антон видел Иру только когда они собирались все вместе, а когда они собирались все вместе, они бухали. А когда Антон бухал, ему было плевать, кто и как на него смотрит — может, не в начале, но потом так точно, сам он ничего не замечал, кроме пива. Он не алкоголик, просто любитель. А Ира… она же красивая: всегда с уложенными волосами, сделанными ресницами и идеальным изгибом улыбки — не приебешься, вот Антон, собственно, и не приебывался. Относился к ней как красивой картинке, радующей глаз, не дрочил даже ни разу, и не потому что вставало на мужиков.  — Ага, — Дима покачал бутылкой и хмыкнул. — Только и обсуждают с Катей, как было бы здорово устраивать двойные свидания. Антон понимающе замычал, постукивая сушеной воблой по столу. — И что думаешь? — Поз ткнул его в бок, не удовлетворившись ягнячьим молчанием. Устраивать свидания? С раскладкой вилочек, фотографиями жрачки и фиалками по средам? — Меня вроде и так все устраивает, — пробормотал Антон смущенно, пряча взгляд. — Я так и понял, — отозвался Дима. — Че ты там понял? — Что ты не по Иркам, — закатил глаза Поз. Еще один мастер закатывать глаза — только Антон их предварительно закрывал. Вообще каждый что-то да закатывает: кто-то глаза, кто-то помидоры, а кто-то скандалы. С последними Антон связываться не хотел максимально, а он был уверен, Ира была как раз из таких: чего стоили ее крики на Новый год о несоленой картошке. Типа возьми да посоли, чего бубнить-то. — И что ты думаешь? — осторожно спросил Антон, косясь на него исподлобья. Дима пожал плечами, прикладываясь к бутылке. — Я ж тебя с детства знаю. Все сразу понятно было. — Че там тебе было понятно? — набычился Антон, разворачиваясь к нему. — Я никогда и ничего!.. — Вот именно! — Дима назидательно поднял палец. — Все когда и чего, а ты ни разу. — И что? Это значит я гей сразу или что? Антон был в шаге от того, чтобы обидеться, хотя ни геем, ни обидчивым он себя не считал. Но оттого, что его так списали со счетов было не то чтобы обидно, но по сути обидно. — Нет, — смягчился Поз. — Нет, конечно. Знаешь же, что когда люди счастливы, они хотят, чтобы и другие были счастливы? Антон кивнул, не понимая, куда он клонит. — Так вот я счастлив, Шаст, — улыбнулся Дима. — Как я могу осуждать вещи, которые делают тебя счастливым? Он сказал: «осуждать вещи», не Антона, и от этого внутри стало горячо-горячо, прямо как от песен Любэ, и захотелось если не расплакаться как пятилетка, то хотя бы полезть обниматься, но вряд ли Дима бы это оценил посреди разговора об ориентации Антона. И как в песнях Любэ — все опять и опять без ответа. — Я не знаю, какие вещи делают меня счастливым, — признался Антон. — Если не брать глобально, конечно. И по минимуму тоже. — По максимуму это мир во всем мире, а по минимуму рыбка с пивом? — хмыкнул Дима, вытягиваясь на скрипучем диване. — Ага, середина пирамиды Маслоу под вопросом. — Антон почесал нос. — А я как фараон — валяюсь тухлой мумией под первичным грунтом. Скоро диплом, а я даже не уверен, что хочу этим заниматься. Дима открыл было рот, чтобы ответить, но в другой комнате что-то упало. Блядь. Уродец вел себя так тихо, что Антон перестал, сука, волноваться. — Это сквозняк, наверное, — быстро сказал Антон. На кота, как в Гарри Поттере, не спишешь — он не плагиатчик, чтобы списывать, поэтому и учился на тройки. Зато на свои, полностью заслуженные. Дима смерил его подозрительным взглядом, как показалось Антону: на самом деле он был похуистичным. И только шагая по коридору, он вспомнил, что Диме-то рассказывал о монстре и даже заставлял его искать, и сейчас-то тоже можно было бы признаться. Но как бы он отреагировал на то, что Шаст до сих пор верит в чудовищ, он мог представить. Тем не менее, они только вышли на серьезный разговор. Он распахнул дверь, с раздражением созерцая выброшенные из шкафа шмотки и сидящего как царь горы на них уродца. — Какого дьявола ты здесь шумишь?! — зашипел он, захлопывая дверцу шкафа и чуть не попадая по пальцам уродца. Уродец притих и сжался, и Антон тут же устыдился себя: сидел же себе тихо, ковырялся, ну упало у него что-то, чего ругаться. Он присел на корточки, осторожно протянув руку и давая шанс отклониться, внимательно наблюдая, как уродец принюхивается к воздуху вокруг его пальцев. Антон рыгнул, не сдержавшись. — Балтийский воздух, — хмельно улыбнулся он. — Сорян, если что. Чудик замер, в свою очередь так же на него пялясь темными доверчивыми глазами, и позволил впервые себя коснуться. Под ладонью холодная нечеловеческая кожа обтягивала острую кость, по которой Антон аккуратно провел подушечками пальцев, разгоняя мурашки. Уродец склонил голову, выдавая мягкий кошачий мурк. — Антон? — позвал Дима. Уродец тут же отскочил, в секунду грохая дверцей шкафа и исчезая в недрах. — Да что ж такое, — застонал Антон. Он встал, кряхтя и сетуя на скрипящие колени, и уже потянулся к шкафу, как Дима заворчал еще возмущенней: — Ты че там, окно в Европу закрываешь? — Да у нас давно его не только закрыли, но и старательно замуровывают, — пробурчал Антон, возвращаясь. Уродец не издавал весь вечер ни звука, и Антон начал беспокоиться. Он заходил проверить его, когда шел отлить, но в шкафу его не оказалось, а телефон, чтобы поискать с фонариком под кроватью, он забыл в той комнате, поэтому пришлось выжидать следующего золотого похода. Спустя полторы бутылки пива выяснилось, что под кроватью его тоже нет. Антон сглотнул неприятное горькое чувство, что уродец снова исчез, оставив его наедине со снами, в которых Антон блуждал, как в лесу. Дима ушел, даже не задержавшись настолько, что стало бы поздно и пришлось бы вызывать такси, хлопнул по плечу и сказал, что всегда будет Антону рад и если чего, так сразу. Шаст остался подавленным пивом деградирующим грустным подростком, поэтому вооружившись фонарем, осмотрел каждый угол квартиры, но в своем расстроенном абсолютным одиночеством настроении покрылся пылью сам. Чудик уходил не впервые, но менее одиноко от этого не становилось. Антон даже начинал общаться с ботами на сайтах — те хотя бы всегда ему отвечали и предлагали оставить телефончик, шалопутники. Если ему хотелось более серьезных отношений, он общался с Алисой: та и разговор поддерживала, и музыку врубала, и обидеться могла, поэтому с ней он неустанно срался. А в самые грустные дни Антон шарился по перепискам, вспоминая своих интернет-друзей, с которыми давно перестал общаться. Они находили друг друга на сериальных или аниме форумах, сначала обсуждая внутряковые штуки, а потом переходили в телегу или вк, прорастая в личностях друг друга глубже. Антон определял дружбу вопросом «у кого я могу спросить, сколько варить яйцо?». Это тупой вопрос, но если из выбора только гугл, значит, близких друзей у него не было. У него были ругательные переписки с холиварщиками по несколько дней, по истечении которых расставались они вполне приятелями, но, пролистывая чат сейчас, он абсолютно ничего не помнил и смеялся со своей напористой глупости. Были и по несколько лет, до сих пор Антон был подписан на некоторых и в инстаграме, следя, как ролевики взрослеют, женятся и заводят детей, — их он вспоминал без сожаления, лайкал фотки, зная, что если что, может написать им в любой момент без сомнения. Только момента этого не было — потому что как варить яйцо, знал гугл. Была Вика, с которой Антон дружил года три, жалуясь ей на прыщи и тройки, а она рассказывала, как ссытся сдавать ЕГЭ. С ней он прошел сладкие годы юности, обсуждая пресс Фассбендера — бля, и как его тогда ничего не напрягало, хлопал глазами Антон, листая сообщения выше. Они писали друг другу полотна — однажды они написюнькали шестьдесят четыре абзаца на разные темы, и, естественно, постепенно начали уставать отвечать друг другу каждый день. Это их тогда не остановило, и Вика создала фейковую страницу, а потом и чат их втроем, куда они сгружали текстовые полотна, чтобы ответить на них, как будет время, а вдвоем перекидывались по ерунде. Как они перестали общаться, он помнит до сих пор, потому что не отболело: в феврале планировали встречу летом, Антон собирался ехать к ней в далекую Уфу, а она окончательно забила на огромные сообщения, отмазываясь появившимся парнем. Антон понимал, честно, радовался за нее даже, но когда на крошку-вопрос «как ты?» не получал ответа по несколько дней, понял: всё. Поздравил сухо с днем рождения в начале июня и закрыл закрепленную вкладку ржд. Вика извинялась потом, но извинения ему были нужны как ржавый гвоздь в ранке, а именно так они и ощущались весь следующий год, когда они перекидывались короткими поздравлениями с праздниками. Он не мог попросить ее никогда ему больше не писать, потому что жутко скучал и все еще интересовался и кошечкой, которую они завели, когда съехались со своим Мишей, и рванувшим газовым баллоном у соседей посреди ночи, и ее новой работой. Вика спрашивала его о его делах, но он отмахивался, не желая делиться личным. Вот как рвалась дружба. Когда что-то случалось, даже мелкое вроде «пытался всмятку, а получился ебучий мешочек» или как его пожрали мошки на даче, Антон в красках делился с первым же попавшимся близким другом: и о мошках, и что укусили в центр ладони, и о бомже под ивой, и о том, как сам блевал в рыбацкие высокие сапоги деда. Потом ту же историю в тех же ярких красках рассказывал второму с разницей в минуты набора сообщения, — первый и второй были одинаково важны, поэтому Шаст чередовал, кому рассказывал вначале. Потом эмоции слегка утихали, и вкратце он пересказывал тем, кто спрашивал, или же ограничивался «да классно съездил, ничего особенного». И в тот момент, когда с человеком не хотелось делиться своим позором и жалобами на комаров, тогда он и понимал, что связь между ними сточилась о шероховатые бесчувственные камни личных границ. Но с ними всеми он общался в реале, в интернете никто не рвался уточнять, как прошли его выходные и что он делает в среду. В интернете друзья отсеивались большим решетом, оставляя равнодушных до личного фолловеров и ботов-лайкальщиков. Ранка, оставленная Викой, спустя несколько лет затянулась, оставляя светлый шрам воспоминаний, как им было весело вместе, но обида прошла, и на вопросы ее он отвечал подробно, но больше не рвался общаться. Заносчивое резкое «ну и плевать на тебя» выросло в горькое всамделишное равнодушие. Был, конечно, Макар, которому как бы долго они ни общались, Антон мог написать и спросить про яйцо. Макарчик был исключением — даже не входя в число первого и второго друга, которым Антон лил в уши 24/7 всякую хуйню, именно на него он смотрел первого, когда шутил и ждал реакции. Макара по-дружески он обожал, но с Макаром они дружили в реале. Раньше Антон считал, что ему везло на дружбу в интернете: как только пропадал один друг, как та же Вика, появлялся кто-то другой, ласковый и интересный, и уже ему Антон начинал жаловаться на ужастик и слать фотки соседского щеночка. С этим кем-то другим их пути разошлись, но Антон питал самые теплые чувства и так же слал фотографии и интересовался, как дела. Но опять же — яйцо. С одним парнем, Никитой, они резко и быстро настолько сдружились, что Антон начинал скучать, если они не общались больше двух часов. Шаст переписывался с ним так плотно, что знал, что ел его далеко живущий друг на завтрак, и что ему сегодня снилось, и был счастлив. Еще никогда он не чувствовал такого единения, уверенный, что нашел своего соулмейта. Они одинаково думали, одинаково шутили, и прекращение общения вдруг стало такой неожиданной потерей, что Антона воротило только от одной мысли о нем. С Никитой они глупо поссорились из-за мелочи, но, не желая расставаться, клеили чашку воском дружелюбия, который от любого разгоравшегося спора мгновенно таял — они утратили взаимопонимание; в Японии трещины латали золотом, потому что те были неотъемлемы от истории и делали объекты уникальными, но как мириться в интернете, Антон не знал, потому что интернет для холиваров. Шасту невыносимо было видеть скинутый от Никиты мем (раз в несколько дней), потому что он уже видел его в ленте и ржал как не в себя, но сам отправить не решился, а ответная реакция из нескольких смайлов теперь выглядела бы натянутой из вежливости. Антон отправлял мемы тоже, почерпнув силы из чужого сообщения, потому что наступала его очередь. Это пиздец — он не позволял себе отправить больше одного прикола или робкого комментария, потому что Никита сначала должен был ответить. То есть, разумеется, не должен, но Антон не мог пересилить себя, скатываясь в бесконечное уныние, самоугрызение и конечную констатацию «я никому не нужен». Подобие нормального общения было хуже, чем молчание, но у Антона не было сил отказаться от такого суррогата и порвать окончательно, потому что сердце болело и ныло от утраченной дружбы. Ему все еще было мазохистски интересно читать его новые истории и видеть его фотографии с друзьями; и когда Никита изредка спрашивал его о делах, Антон мучился вопросом, из жалости тот это делает или ему тоже интересно. Вспоминал Никита о нем? Скучал по нему? Он видел его дружелюбное общение с другими, не с ним, завидовал и ревновал, и лайки (ему тоже, но раньше Никита ему отвечал), и истории, и боролся с желанием запихнуть в игнор, чтобы не бередить. Антон вспоминал строки любимого Брэдбери: «Вечно все то же: один ждет другого, а его нет и нет. Всегда кто-нибудь любит сильнее, чем любят его. И наступает час, когда хочется уничтожить то, что ты любишь, чтобы оно тебя больше не мучило». Но все-таки он уже взрослый человек, чтобы блочить людей, — можно же просто не лезть в сети. Антон поднял болящие глаза к потолку, оценивая свое поведение. Он не писал никому из интернет-друзей уже четыре дня, увлекшись уродцем, и те не писали ему тоже. А что, если только Антону это все надо было? Может, ему так везло в дружбе, потому что он ее навязывал, приседая на уши первому встречному и не отлепляясь от него сутками? Может, поэтому у него и были друзья — потому что Шаст спамил сообщениями и нуждался в том же, заваливая вопросами, а когда вдруг он переставал, они перестали тоже, избавившись от его бремени? Иногда, правда, спустя недели некоторые о нем вспоминали, интересуясь его делами, но эти вопросы ему уже претили. — Нахуй эту интернет-дружбу, — пробормотал он, потерев глаза. Гугл знает, как варить яйцо, этого достаточно. Лучшего виртуального друга ему не найти — а надо ли привязываться? Зачем? У каждого интернет-друга есть друзья, живущие рядом с ним, которые всегда будут ему ближе, как бы он ни старался. Можно сохранять приятельские теплые отношения, но дружить? Антон сомневался. Поэтому исчезновение уродца для истерзанного пиздостраданиями сердца Антона выглядело не иначе чем предательством.

***

— Я, короче, думаю, что Бонт это сокращенно от Мальбонте, — заявил Антон, помахав телефоном, и перевернулся на живот, чтобы глянуть на уродца, но обнаружил только пустой угол, и от этого самодовольное торжество испарилось. Он раздосадованно поджал губы и пообещал: — Вот появишься, и я еще раз догадаюсь! Прошло уже пару дней, а уродца так и не было, и Антон скучал. С другой стороны, он же был совсем один, и, к примеру, мог торчать в ванной сколько пожелает без опасения, что все его носки сожрут. Кто-то из девчонок на двадцать третье февраля дарил ему бомбочку для ванной как защитнику отечества (Антон оценил шутку), и он мог бы сгонять за пивом и устроить себе романтик. Шаст обычно не закрывал дверь в ванную, во-первых, потому что там была сломана щеколда, и максимум, что он мог сделать, это всунуть в щель тряпку, чтобы не открывалась, а, во-вторых, потому что уродец старался не приближаться к чистой воде. Может, только по ночам тот забирался на опасную территорию, чтобы поохотиться на грязное белье, но включенная вода была для него неприкосновенна. Антон сначала подкладывал тряпицу, чтобы не сквозило и чтобы услышать, если монстр убивает сугубо в ванных как в «Психо», но потом понял, что даже если будет держать дверь нараспашку, тот не приблизится. Иногда, правда, Антон замечал его взгляд сквозь щель, когда торчал в душе слишком долго, и дрочка срывалась — было неловко как при коте или при фотографии Путина на стенке. Сейчас же ему ничего не мешало набрать ванну, откупорить пару бутылок и расслабиться с собой наедине. В этом всем был только один минус: в ванну он не влезал, но сюрпризом это не было. Антон закинул ноги на прохладный кафель, разглядывая жемчужно-перламутровую воду от бомбы, и, немного подумав, налил в струю набирающейся воды пены. Теперь он мог сделать себе треуголку, бакенбарды и пойти штурмовать Москву. Лежать бесцельно в ванне даже с пенным шлемом штурмовика и бутылкой пива в руке было не прикольно, поэтому, повозившись, он прислонил телефон к бутылке геля для бритья на раковине и загуглил порно. С мокрыми пальцами, оставляющими капли воды, особо не повыбираешь, поэтому он щелкнул на первое же видео с милым превью секса в машине и через две минуты охуел, подавившись пивом: мужик грубо сдернул платье с девчонки, игнорируя мольбы о помощи, и, наспех лизнув пальцы, резко сунул в нее. У Шаста и так не стояло, а сейчас еще и затошнило. Проигнорировав мокрые руки, он схватил телефон, открывая комментарии: «ого, водитель такой ДЭДДИ», «как зовут актера?». — Че? — растерянно спросил в пустоту Антон. Облегчение от залайканного коммента «скажите пожалуйста она актриса? Потому что выглядит это чертовски неправильно» и ответом «да, актриса» было сравнимо с облегчением от недавно закрытой сессии. Не то чтобы он думал, что сайт мог бы такое выложить, но кто их знает, больше рисковать он не хотел, заходя на привычный сайт с гей-порно. По крайней мере, там он никогда не видел ничего жестче оттягивания оргазма, но даже в таких видео Антону было жалко красного рыдающего парня, которому не давали кончить по полчаса: он сам спускал где-то на середине и досматривал уже с надеждой на хэппи энд. Он лениво откинулся на бортик, расслабленно проводя кулаком по члену и с интересом следя за незамысловатым сюжетом директора католической школы и воспитанника, обещающего никогда больше что-то там не делать. Воспитанник был красивым и смущенным, нервно теребил кольцо на пальце, признаваясь, что он с другими воспитанниками мастурбировал, и ему понравилось. — Меня больше не привлекают мальчики, — бормотал он. Антон фыркнул, делая глоток. Какой откровенный неприкрытый пиздеж. — Уверен? — спросил директор. — Можешь доказать? Ага, все священники так делают, хмыкнул Антон, но от голодного пронзительного взгляда директора стало не до смеха. Антон нервно сглотнул — на экране мужчина аккуратно гладил парня под мошонкой сквозь белье и щипал соски, внимательно следя за реакцией, а тот кусал губы. Директор склонился ниже, целуя в головку, и Антон сжал пальцы на своей, представляя на себе его жаркое дыхание и колкую щетину. Пиво отправилось в ссылку на пол. Когда он пил, у него не особо стояло, но, видит бог, не в этот раз. Воспитанник убрал руки за спину, шире раздвигая ноги и позволяя стянуть с себя промокшее белье и вставить палец. Антона дернуло в ванне с громким всплеском. Он сухо сглотнул, попытавшись повторить и тоже раздвинуть ноги, но из-за узкой ванны скользить еще ниже было неудобно. Директор резво двигал кистью, вгоняя палец глубже, и смотрел пристально в глаза парнишке, и от этого зрительного контакта коротило клеммы. Антон завел руку за спину, мягко лаская ложбинку, и аккуратно тронул дырку средним пальцем, задохнувшись стоном сквозь зубы. Свободной рукой он накрыл возвышающуюся над поверхностью воды красную налившуюся головку, растирая по ней снежную пену. Парнишка стонал так сладко, что Антон и не заметил, как щеки коснулся прохладный воздух, завороженный его тонкими вскриками и тяжелым дыханием мужчины, прекратившим движения пальцем и с силой давящим внутри, отчего тот метался по стулу и скулил. Антон слабо нажал, массируя по кругу и не решаясь толкнуться пальцем внутрь, как уловил краем глаза движение и чуть не сдох от страха. Уродец сидел на пороге, бегая взглядом от экрана к лицу Антона и ниже, замирая на непрекращающихся движениях напряженного мыльного кулака с мелькающей в нем темной головкой. Шаст закрыл глаза, застонав сквозь зубы. Совершенно очевидно было, что остановиться и выгнать придурка он не сможет, а тот и не собирался уходить, склоняя голову, будто прислушиваясь к комментариям невидимого Дроздова. — Съеби, — выдохнул Антон, подаваясь тазом вверх. Уродец скользнул ближе, замирая в паре шагов. Антон глянул на него из-под ресниц, впервые замечая у того блестящие глаза и бледно-розовые пятна на скулах, и неосознанно облизнул губы. И уродец повторил за ним, не отрывая взгляда, — и Антон не смог не смотреть на него тоже, забивая на горячих актеров порнухи. Скользкий монстрячий язык скользнул по кромке рта, и завороженный уродец подкрался еще ближе, едва не касаясь бортика; Антон смотрел, но уже практически не видел, он был так близко, уже почти. — Ты… — выдохнул Антон, чуть склоняясь к нему, и уродец не отстранился. Острый нос подергивался, принюхиваясь к разлитым во влажном жарком воздухе запахам пива, цитрусовой пены и возбуждения. А потом уродец протянул руку и мягко тронул его щеку. Антон моргнул, сжав в кулаке головку. Пульсация оргазма внутри вдруг замерла. Весь мир сосредоточился не в жарком напряженном низу, а в крохотном участке кожи под холодными пальцами уродца, сосредоточенно поглаживающего его лицо. Длинный большой палец коснулся уголка его губ, и Антон выдохнул, подавившись воздухом, а потом, не особо от возбуждения соображая, что делает, лизнул гладкую подушечку. Бледная тонкая рука дернулась, задрожала, но осталась на его лице, прижимаясь теснее и обнимая оставшимися необлизанными пальцами. На фоне захрипел кончающий воспитанник католической церкви, и Антон от неожиданности, загипнотизированный алчущим взглядом уродца, толкнулся средним пальцем глубже, дергаясь бедрами навстречу, и кончил, брызгая спермой на кафель. Уродец тут же метнулся вон. Рефлексии Антона отправились в слив вместе с мутной водой, а сам он отправился на кровать с теплящейся радостью не-одиночества. — Ты даже не представляешь, сколько всего ты пропустил, — сообщил он, решив не развивать тему дрочки (это было ему не на руку). Он подумает об этом когда-нибудь никогда. Уродец вынырнул из-под кровати, с любопытством глядя на него, и Антон тут же зашарил рукой, нащупывая брошенный на кровать телефон. — В общем, начнем с мемов… Разговаривать с чудиком было все равно что беседовать с кошкой, но Антон всегда был уверен, что пушистые засранцы понимают больше, чем показывают, а в случае с уродцем у него даже сомнений в этом не было. От человека его отличали только острые зубы, матово-черные глаза без белка, холодная кожа и скрюченность тела. — Скажи что-нибудь, — попросил он, когда его язык едва шевелился от зачитанной вслух ленты. — Срря! — гордо выдал уродец, зубасто улыбаясь во весь рот. Антон удивленно уставился на него. — Я хочу посветить фонариком тебе в глаза, — ляпнул он неожиданно даже для себя. Хуя от ванны с пивом развезло, но отступать он не привык. Уродец смотрел на него ласково как смотрят на насравшую посреди гостиной любимую собаку, но которую по-прежнему лелеют и умиляются виляющему хвосту, и это заставляло сомневаться, кто тут чей питомец. — Разрешишь? Уродец ожидаемо молчал. — Ну же. — Антон упрямо вознамерился добиться подобия согласия. — Тебя не было несколько дней, я заслужил компенсацию. Уродец хмыкнул, намекая на недавнюю компенсацию в ванной, но Антон уже врубил фонарик на телефоне и подползал к краю кровати. — Иди сюда. Уродец послушно подобрался ближе, поднимая к нему мордашку, чтобы было удобнее его разглядывать. Трогать его за тонкую челюсть, поворачивая к свету, и не бояться, было все равно что совать тигру в пасть руку впервые — захлестывающая эйфория оправданного доверия разрывала его грудь волной восторга и любви. Антон поморгал, стряхивая с себя это очарованное восхищение чудовищем, глянул ему в глаза и замер. Считать его глаза черными было чудовищной дуростью, ведь они были похожи на глаза слепого совенка Зевса — под ярким светом он видел, как в глубине глаз искрятся синие крапинки, вспыхивая и угасая, и вспыхивая снова; и уродец смотрел на него этими огромными крапчатыми глазами с немой мудростью и затаившейся хитринкой — Антон видел эту насмешку не в глазах, но в тонких неглубоких морщинках вокруг и напряженных уголках рта, сдерживающих улыбку. Он сглотнул, покоренный красотой этих глаз, и, не глядя в экран телефона, нехотя вырубил фонарик, доперев, что смотреть на свет не самое приятное занятие. — Они пиздатые, — признал Антон и зевнул. Уродец спрятался, не мешая ему разбирать постель и натягивать свежую футболку. Верхом блаженства было бы застелить и чистым бельем, но на такой подвиг у него не было сил — а на геркулес у него аллергия. Антон завозился, растягиваясь на кровати, и свесил руку. — Хочешь, спою колыбельную? — лениво пробормотал он и замычал, прерываясь на зевки: — Собака писала, собака ка-ка-ала, собака села и заплакала… Уже засыпая, он почувствовал, как прохладные пальцы переплелись с его, и улыбнулся.

***

Половая тряпка уродца не интересовала. Как и веник, и старенький пылесос, оставленный хозяйкой, на который уродец смотрел презрительно, поэтому Антон от нечего делать, кроме как мыть полы, брызгал в него грязной водой. Уродец не убегал, отфыркиваясь, когда капли попадали ему в лицо, но потом, исчезнув на пару минут, забрался на потолок и мстительно выжал воду из посудомоечной губки Антону за шиворот. Антон заорал, подпрыгивая на ноги, и приказал уродцу срочно спускаться для кары небесной. Тот приклеился к потолку и взирал оттуда с насмешливой ухмылкой, даже не собираясь шевелиться. В Антоне было метр девяносто семь, поэтому подпрыгнуть и уцепиться за тощие бока, чтобы сдернуть его вниз, проблемой не было от слова «тоби пiзда». Уродец заверещал, вырываясь из цепких щекотавших пальцев, но где он, а где Антон — они с громким мявом покатились по полу, елозя друг другом по мокрому полу. — Откуда ты такой дурак взялся? — пыхтел Антон, бегая по выступающим ребрам как по ступенькам пальцами. Уродец возмущенно запищал, заливаясь хриплым каркающим лаем, который Антон идентифицировал как смех, забился сильнее под ним, но не так чтобы очень: то ли не желал причинять вреда, то ли не сильно протестовал против происходящего. Смольные волосы рассыпались по плечам, прилипли к полу, и Антон, застыв и глядя на него сверху вниз, увидел тонкие острые уши с пробитыми гвоздями мочками. — Ты грязный вонючка, — прошептал он, склоняясь ниже, чтобы заглянуть в космические глаза. Уродец обмяк, позволяя себя разглядывать, раскинул руки как крылья и даже не пытался утащить себе в рот что-нибудь мерзкое. — Знаешь, — он облизнул губы, — на кровать вход только чистым. Уродец вытаращил глаза, нервно задергав носом. — Это так, на будущее, — смутился Шаст, поднимаясь на колени и локти, чтобы не придавливать. — Ты голодный? Недавно Эд скинул деньги за помощь в верстке сайта, поэтому в уличной палатке Антон набрал достаточно всякого-разного для экспериментов. Было бы разумно поискать что-то, по вкусу напоминающие грязные носки, но вряд ли бы Ира оценила просьбу Антона приготовить ее фирменное рагу. С другой стороны, может, ему стоит начать с кем-нибудь встречаться? Мысль, что скоро у него начнет вставать на уродца, опалила щеки, — Антон вовсе не извращенец и вроде бы не ксенофил. Нужно перестать загоняться, твердил он себе, домывая полы, ничего такого и не произошло. И не произойдет. Мало ли что в голове у уродца, думал Антон, моя ягоды и насыпая в миску соли, чтобы посмотреть, выползут ли из клубники червяки и пауки, может, он типа как японский бог, убивающий дрочащих парней? Он выковырял косточки из черешни, разрезал персики на дольки, разложил клубнику, мягкий сыр и печенье на столе и выжидающе уставился на притихшего уродца. — Не можешь же ты жрать только носки, — заметил Антон и обвел рукой накрытый стол. — Попробуй что-нибудь. Чтобы не пялиться на уродца, он встал, наливая в стакан молоко, на случай, если тот какой-нибудь домовой — те вроде любят молоко с печеньем. На случай, если эта хтонь не домовой, он налил еще воды, заварил чая, и, раз уж начал, в оставшуюся единственно-чистой покоцанную чашку заварил растворимый кофе. Он вздрогнул, развернувшись: у уродца вся жуткая мордашка была перепачкана темно-красным черешневым соком. Антон поставил чашки и сел напротив, наблюдая, как он потянулся к персику и аккуратно надкусил, тут же сморщившись, бросив влажный кусочек куда-то в сторону Антона и потерев зубы ладонью. Шаст с недоумением поднял надкушенный персик и повертел в руках. — Че такое? Уродец потянулся через стол и ткнул пальцем в пушистую шкурку, недовольно взвизгнув. Антон понятливо взял нож и обрезал шкурку; уродец выхватил у него совсем расквашенный комок и засунул в рот, радостно причмокивая, и Антон довольно улыбнулся от правильно угаданной причины нелюбви. Пока уродец ковырялся в клубнике и сыре, он очистил все персики. Абрикосы остались без внимания, видимо, по той же причине, но их уродец оттолкнул на самый край, и Антон сделал вывод, что его они не интересуют вовсе. Молоко уродец лизнул, от кофе скривился и раздраженно выплеснул его на стол, чаем не заинтересовался, а водой похлюпал, но без особого аппетита и расплескав ее вокруг себя. — И зачем тебе мои носки? — пробормотал Антон, глядя, как уродец хрустит нектарином, и подсказал: — С сыром ешь, с ним пушка ваще. Уродец замер, переведя на него взгляд, и поморгал, будто приходя в чувство. Он медленно прожевал все, что было во рту, откашлялся и смущенно потупился — Антон в изумлении смотрел на вполне приемлемое поведение и даже забыл сглотнуть накопившуюся слюну, отчего и закашлялся. Уродец глянул на него как на слабоумного и ухмыльнулся. — Носки для но́ски, — сообщил он хриплым глухим голосом. От испуга Антон подскочил, врезаясь поясницей в тумбочку. — Ты умел говорить все это время?! Уродец помотал головой и растер клубнику между пальцами. — Трудно. — Что — трудно? — не понял Шаст, присаживаясь обратно на стул и в упор глядя на него. — Трудно говорить? Трудно жрать не носки? Для чьей носки? Ты не носишь одежду. Он кивнул на лохмотья на тощем тельце, но уродец не обратил на него внимания, слизывая сладкий сок с пальцев до самого локтя. Кусать локти для него вполне выполнимый челлендж. — Эй, — позвал Антон. Он попытался пнуть его под столом, но обе конечности уродец умостил на табуретке. Тот, не обращая больше на него внимания, вылизал ладони дочиста и спрыгнул со стула, уносясь в комнату. Судя по тому, как там что-то упало, — полез в шкаф. Антон вздохнул, оглядывая лужицы сока на старой клеенчатой скатерти, крошки и пожеванный сыр, но по итогу он был более чем доволен: уродец не только понимал его, но и мог отвечать. Просто не хотел, но в силах Антона было это исправить. Целый вечер уродец шуршал чем-то в шкафу, но ни выползать, ни исчезать не собирался, а Антон не хотел на него давить. Хотя бы сегодня. — А я, кстати, соврал Бонту насчет имени, — попытался все же он, лежа в кровати и прислушиваясь к тихому сопению. — Сказал, что нас зовут Мальбонте, но он ни хуя не понял. Уродец фыркнул и зашуршал чем-то ожесточенней. Антону было лень, но раз сегодня они уже сдвинулись с мертвой точки, надо было прояснить еще кое-что. Кряхтя, он поднялся с кровати и резко дернул дверцу шкафа, едва успев заметить, как уродец судорожно закрывает ладонями дощечки. Антон сощурился, но решил разобраться с этим позже, поскольку игнорировать два злых глаза он не мог. — Как тебя зовут? Уродец пожал плечами и попытался захлопнуть шкаф изнутри, но Антон с легкостью удержал дверцу, приподняв брови в самом вопросительном выражении лица, которое только мог состроить. Антон хмыкнул: по иронии сейчас именно он выглядел чудищем, пробравшимся к нежному ребенку в колыбель. Правда, ребенок этот был тем еще Гераклом. — Ты меня понимаешь, — возвестил он. — И можешь говорить. Уродец уставился на него в недоумении — Антон расшифровал это как «и что?». — Как мне тебя называть? Не то чтобы он не привык звать вредное создание уродцем. По бледному лицу прошла недовольная рябь, но Антон непреклонно смотрел на него. Тогда тот открыл рот, но из него не вырвалось ни звука. Уродец попытался несколько раз заставить глотку извлекать что-то похожее на человеческую речь, но у него получилось только скупое: — Арс. — Арс? — переспросил Антон. Тот кивнул, подергав пальцами и снова попытавшись закрыть дверь, и на этот раз Антон не стал ему препятствовать. — Мамочка, под моей кроватью кто-то есть, — прошептала девочка, испуганно комкая в руках одеяло. Антон весело фыркнул. — Повезло ей, — заявил он, косясь на шкаф, и оттуда что-то забухтело. — По крайней мере, ее монстр сидит молча и высовывается только в конце фильма. Дверь распахнулась с такой силой, будто ее пнули ногой, и оттуда под насмешливым взглядом, гордо сопя, обиженным подростком прошествовал уродец, забираясь под кровать. — Даже смотреть не будешь? — наигранно удивился Антон. Уродец недовольно стукнул по дну — несильный толчок пришелся куда-то в район живота. Стоило перестать называть его уродцем даже мысленно, но — еще один мстительный толчок бонусом — сделать это было чрезвычайно трудно. — Собираешься пинать меня всю ночь? — проворчал Антон. В ответ нижние пружины кровати едва скрипнули: о да, сегодня у Шаста роль принцессы на горошине. — За то, что я не дал тебе сидеть в шкафу? Арс пнул его снова. Да тут не горошина, тут сам Царь Горох пожаловал. Антон не любил сны с падениями. Ему казалось, что у него просто одномоментно остановится сердце, но кошмарами их назвать было нельзя. Эти все аттракционы, где он был не пристегнут и неизменно соскальзывал вниз, когда качели поднимались перпендикулярно земле. Или где земля просто уходила из-под ног. Или где он оступался. Или бордюрчик — о, Антон ненавидел бордюрчики. Чаще всего он падал именно с такой маленькой высоты, но какая разница, если екало. Обычно он просыпался со вздрагивающим сердцем и переворачивался, мечтая увидеть, как он летит. Эти сны были самыми прекрасными, за исключением эротических, но в принципе Антон считал, что они делили первое место. Все же сосать кому-нибудь, наверное, потенциально он мог и в реальности, а полететь — увы и ах. Иногда Антон знал, что может летать, и просто прыгал вверх под восхищенными взглядами друзей или родственников и тянулся вверх, и выше, как в песне Нюши, скользил вдоль проводов и крыш многоэтажек, или, если был достаточно смелым, поднимался еще выше, там где холодно и туманно. Иногда полет получался спонтанным: вот они запускают воздушного змея, вот он бежит с ним, чувствуя, как ветер наполняет бумажные крылья, попрыгивает — и взлетает с ним, и больше змей не нужен, он летит. А иногда получались только затяжные прыжки как у курицы с хлопающими руками и торможением с запозданием на четверть минуты. Порой, проходя тесты, на вопрос «какую суперспособность вы бы хотели?» он долго думал, смотря на умение летать. По сравнению со сверхсилой или умением читать мысли (Антон всегда выбирал чтение мыслей, потому что Профессор Икс был крутейшим), левитация существенно проигрывала, но как же ему хотелось подняться выше домов. Сегодня ему снился Никита. Или Макарчик. Или они слились в одного самого лучшего друга — Антон не помнил, но так радостно от общения и просто соприкосновения плечами ему давно не было. Они ехали куда-то вдвоем, и Сережа Лазарев пел за окнами метро — Антон говорил, что они могли бы выйти прямо сейчас и послушать, но они мчали вперед, в неизвестность, где комик кон переплетался с судебным заседанием, где Никита был свидетелем и под микроскопом давал сведения. — Наша остановка, — сказал Никита, поднимаясь. У Антона оставался билет в обратную сторону, чтобы они поехали потом домой, и они должны были выйти вместе, но почему-то он остался на месте, почувствовав мгновенное злорадное удовольствие от недоумения на лице Никиты, оставшегося на улице. Поезд тронулся дальше, но Антон вовсе не хотел его бросать, он просто не успел выйти. Он вскочил с места, нажимая на кнопку звонка, но в поездах таких кнопок не было, и кондуктор смотрел на него равнодушно, уточнив, платил ли он за проезд. У Шаста был билет обратно, но он не мог использовать его ради одной остановки, поэтому, наконец выбравшись, он рванул обратно по шпалам. Антон бежал как в той дурацкой телефонной игре с поездами, разрываемый горечью и сомнениями, что Никиты там не окажется, когда он вернется. Внезапно его подхватил поезд с учениками, его обратный билет, спрятанный в книгу, разорвали; Антон Никиту больше не видел. Внезапно оказавшаяся крыша поезда с грохотом промчалась под ногами, и он падал-падал-падал, пока его не подхватили аккуратные руки. Замершее от ужаса дыхание постепенно восстановилось; Антон проморгался, увидев поглаживающие его пальцы, и, протянув руку, тронул чье-то твердое плечо. Он не мог понять, кто перед ним, но это и не было важным, в отличие от сухих губ, спускающихся по шее вниз и ласково беззубой рыбкой прихватывающих ключицы. Чужое тепло окутало его коконом, просочилось внутри, заполняя до краев заботой и любовью, и Антон раскинул руки, пытаясь обнять нежный флер присутствия, но пальцы проходили насквозь. Его передернуло сладкой судорогой от горячего языка, скользнувшего вдоль позвоночника, а потом по диагонали вверх по грудине, останавливаясь, чтобы пососать один из сосков, пока второй оказался захвачен в плен чем-то теплым, но не таким влажным и жарким, но не менее приятным. Антон выгнулся навстречу, но не смог поднять руку, чтобы подарить ответную ласку. Губы сомкнулись на мочке, ласково погрызли, жарко выдохнув воздух в раковину, заставляя Антона смешливо вжать голову в плечи. — Тшш, — прошептал чей-то глубокий голос, возобновляя успокаивающие поглаживания. — Где ты? — спросил Антон, оглядываясь. — Кто ты? Его век мягко коснулись в прозрачном намеке, и он послушно закрыл глаза, отдаваясь мягкому течению поцелуев и едва слышных касаний вдоль тела, и ему не хотелось просыпаться. Волной окатило его от стоп до груди, пощекотало застрявшими между пальцев песчинками и ушло, оставляя его лежащим на мокрой холодной гальке. Ладони накрыли его уши, а губы коснулись лба в сухом поцелуе, оставляя пылающее тавро. Но даже защищенный ото всех, Антон слышал мерзкий писк сбоку, разрушающий чужие касания, рассыпающиеся вокруг серой трухой. Он перевернулся, с закрытыми глазами нащупав трезвонящий телефон, и перевернул экраном вниз, глуша будильник, но как бы он ни старался, вернуться обратно в сон у него не получалось. Телефон зазвонил снова. — Антош, сегодня суббота, — назойливо оповестила Дарина, которую Антон непременно переименует в «календарь». Не удовлетворившись его молчанием, она затрещала: — Мы собираемся куда-нибудь сходить все вместе, отказы не принимаются. — Заебись, — зевнул Антон. — Отлично! — Шаст мысленно нарисовал просиявшее лицо и зарылся страусом в подушку, представляя, как от такого солнца раковые клетки открывают дверцы своих тюрем. — Ирочка будет! Кто бы сомневался. — Я позову Илью, — сообщил Антон: должны же быть хоть какие-то плюсы в этом цирке, хотя медведи в них и выступают. — Макарова? — бойко переспросила Дарина. — Возможно, нам придется снять домик… надо сказать Стасу… Конечно, зови, Антош! Чем больше людей, тем веселее, правда? Ну досвидулики, люблюшин! — Нахуя ты шины любишь? — пробормотал Антон коротким гудкам. Пора просыпаться. Кроме халтурки по работе, у Антона на сегодня было много планов. Например, уговорить Илью пойти с ними — тот недавно переболел ангиной, как дурак, в конце июня, и боялся всех заразить. А еще в его планы входило шляться целый день за Арсом и смотреть, что он делает. Арсу это не нравилось, он рычал и прыгал по стенам, чем невероятно Антона забавлял. Когда тот попытался влезть в стиральную машинку и закрыть за собой дверцу, Антон понял, что тот на пределе терпения. Когда чуть успокоившийся Арс выполз на кухню, Антон предложил заняться чем-нибудь вместе, но уродец только фыркнул и кинул в него найденную на полу высохшую косточку от черешни. — Хочешь, наделаем вареников? — загорелся идеей Антон, залезая в холодос на тему попялить чего как. — У меня потекла клубника. Арс молча забрался на табуретку, и Антон довольно улыбнулся, радуясь маленькой победе. Пока он замешивал тугое тесто, Арсу досталась участь с подготовкой начинки. Выковыривать косточки из черешни зубами было в стиле Шарика, облизывающего посуду вместо того, чтобы помыть как нормальные коты, но Антон не спешил жаловаться, предоставив уродцу возможность проявить инициативу. Но вареники с черешней он отложит в отдельную кучку специально для Арса. — Клубнику нужно порезать, — сказал он. — Вот так. В несколько быстрых движений он разрезал мягкую текущую клубнику на несколько частей и, скинув в отдельную мисочку, передвинул доску и нож к Арсу. Тот, с опаской взяв нож, повертел в руках, едва понимая, как им пользоваться. Шаст спокойно и осторожно, не совершая резких движений, накрыл суматошно дергающиеся узкие ладони, показывая, как сделать правильно. Через несколько изуродованных клубничин Арс стал более уверенным и аккуратным, но все же периодически облизывал доску от сока; Антон внимательно следил, чтобы этот дурак не лизал лезвие. Тесто не особо раскатывалось, и кружочки получились совсем небольшими, но Антон не расстраивался, показывая Арсу, как нужно оттягивать и защипывать края, чтобы получилась красивая плетеная косичка. Он часто помогал маме делать пироги и знал, как обходиться с тестом, поэтому кулинарная инициатива не была для него такой уж и редкой, однако идея подключить к этому и Арса пришла к нему впервые. Уродец загибал не в ту сторону, но в принципе получалось вполне сносно. — Ты делаешь не так, — все же сказал он, потому что мама его всегда дрючила, и почему он не мог тоже? Арс пожал плечами, а потом сомкнул плетеные края на пузатом брюшке. — Отлично, — заржал Антон. — Теперь мы точно отличим, какие твои. По правде сказать, он и так мог отличить уродские от своих, но рот Арса расползся в широкой острой улыбке, и Антон прикусил язык: пусть радуется, дурачина. Наливать кастрюлю воды и включать газ Антон ему не доверил, но участь бегать с сырыми варениками от стола к кастрюле, чтобы закинуть в кипящую воду, досталась Арсу. — Не обожгись, — предупредил Антон, показав вначале, как аккуратно нужно опустить вареник в воду. — Как всплывут, так и готовы. Уродец хихикнул и сожрал сырой клубничный пельмень, радуясь ошарашенному лицу Антона. — Ты дурак. Остальные плоды совместного творчества отправились в кастрюлю, и, к вящему семейному удовольствию Шастунячьих, горячие масляные пухлые товарищи понравились трескающему за обе щеки Арсу гораздо больше. — А ты сметаны еще возьми, — подсказывал он, заваривая чай. Он мог бы оправдать эту непередаваемую радость надеждой, что Арс перестанет жевать носки, но это было последнее, о чем он думал, охваченный ликованием наблюдения за кем-то, с голодным желанием поедающим его стряпню. Шаст опомнился, только когда Арс подтолкнул тарелку к нему, не глядя, занятый выискиванием дна в баночке сметаны. — Ты задохнешься, — предупредил Антон, поставив мысленную галочку, что эта сметана, где побывал острый нос, теперь уродца. Увидев, что тот набрал побольше воздуха, чтобы пустить пузыри, быстро сказал: — И даже не вздумай пачкать мне кухню, я вчера все помыл. Уродец сдулся, громко зачавкав, но Антон расценил это как нечто чрезвычайно умилительное. По мимиметру где-то между обнимающимися котятами и стихами наизусть от растроганного бомжа, которому Шаст стрельнул сигаретку. За целый день ему не захотелось даже заходить в соц.сети, хотя скучающающе-ревнивая мысль о Никите едким ужом проскальзывала в сознании, но и горечь застарелой медью блекла от разгорающегося предвкушения встречи с Макаром. Тот пытался было отнекиваться, но Шаст был непреклонен, а Макар не умел долго ломаться. Антон следующие два часа рассказывал Арсу, какой Илья замечательный, и если поначалу тот вполне с интересом его слушал, то в конце от очередного «а однажды мы, короче…» бесшумно сбежал в гостиную, хотя и не любил ее, поскольку с трудом умещался под низким диваном. Антон считал, что накормленный Арс не влезет туда ни разу, поэтому отправился за ним, продолжая рассказывать, в каком невероятном дуэте они участвовали, и застыл, глядя, как трепыхается застрявшая задница. — Серьезно? — И смех, и грех, но больше смех. — Мистер Винни-Пух застрял? Уродец жалостливо залопотал что-то, пытаясь протолкнуться хоть в одну сторону, но встрял он намертво. Дурак какой, даже не может сообразить, что нужно приподнять диван. Антон присел на корточки и ткнул под ребра взвизгнувшее тут же существо. — А потому что надо слушать мои истории, — поучительно сказал он, но успокаивающе погладил по остро выступающему хребту, скользнув взглядом по худым поджатым ягодицам. — Вот дорасскажу и вытащу тебя. Арс застонал.

***

— Нам надо вот так всем вместе собраться на завтракиши, — радостно объявила Дарина, поднимая бокал вина. Антон метнул ехидный взгляд на Илью, тут же встречая такой же, наполненный мягкой насмешкой, и разулыбался от мгновенно установленного коннекта. Антон обожал это: смотреть на друга сразу после шутки, видя одобрение в лучистых глазах, или как он раскрывается для раскатистого хохота — они участвовали в комедийных дуэтах на протяжении долгого времени, поэтому реакция Макара была первостепенной и самой важной. На летней веранде кафе, когда пространство между ним и Ирой и остальными заволокло кальянным дымом, он подсел к Макару ближе, с интересом слушая о его новой девушке, которую он не позвал сегодня в виду ее занятости — «Даже в субботу? — Даже в субботу» — о работе, о новом рецепте, который он показывал в сторис, но не увидел Антона в числе просмотревших и решил повторить специально для него. Шаст подумал, что уродцу курица не понравится, но что делать не из мяса, Макар не знал. — Можно грибы запечь или сыр пожарить, — пожал Илья плечами в конце концов. Антон открыл было рот, чтобы рассказать о великолепных по форме и содержанию варениках, как его дернула Дарина из-за стола, с едва уловимым раздражением мазнув взглядом по Макару. — В следующий раз снимем домик, Илюша отлично делает шашлык, — проворковала она, вытаскивая на крохотный дощатый танцпол, увешанный разноцветными бумажными флажками. — А сейчас идем танцевать! Дарина подтолкнула его к красивой в белом платье Ире, и Антон не менее красиво, но более чем бесполезно затоптался рядом. — Отличная погода, правда? Плохо, прям безнадежно. Антон выдавил слабую улыбку, бросив беспомощный взгляд на добродушно улыбающегося Илью. В раскрытую потную ладонь вместо руки Иры кто-то сунул бутылку пива, и, окей, так справиться с танцами стало гораздо легче. А Макар ловил его мысли на ходу и озвучивал шутки, только что придуманные, но не сформулированные Антоном, думал он, равнодушно соглашаясь с Ирой. Наверное, было бы здорово найти кого-то вроде Макарчика или Никиты, но вряд ли такие люди существовали в природе. А не люди… Те, наверное, скучали под кроватью, шурша изжеванными носками. — Пойду поставлю бутылку, — пробормотал он, несмотря на атмосферно надрывающегося Стрыкало с его августовским парусом. — И вот отправляем гуся в финальную поездку… — вещал Илья, найдя в женском лице благодарную аудиторию и в Димкином завистливый интерес, несмотря на тарелку крылышек перед ним. На развалившегося рядом Антона он взглянул с легким удивлением, а потом бросил взгляд на оставшуюся на последний припев Иру: — Устал, Антош? — Угум, — он уставился в телефон, на автомате пролистывая ленту. В инстаграме в зеленом кружочке «для близких друзей» светились новые истории Никиты и, поколебавшись, Антон открыл в беззвучном режиме, тут же смотря на время выкладки: всего семь минут назад. Не будет ли Антон выглядеть сталкером? Скорее всего, Никита не обратит внимания на подобную мелочь. Тот показывал пару бутылок пива и фифу, и вопреки интересу остановить пятнадцатисекундный пробег истории и рассмотреть детали, понять, один он или с кем-то ближе, Антон вышел, гася экран и пустоту в желудке пивом. Втянуться в разговор мешали то и дело вспыхивающие мысли об уродце: «Арс не ел мясо», «Арс показывает, когда ему что-то не нравится», «Арс не скучный», но просто слушать Илью было очень здорово, и он не чувствовал себя лишним, потому что после каждой шутки или тонкого подъеба Илья смотрел на него. Антон смеялся, утыкаясь ему в плечо, и неосознанно искал тонкие кости в широкой сажени. Макар потянулся и глянул на время в однозначном жесте; Антон расстроенно скукурузился, но кивнул, вкладывая свою часть в общий счет и вставая. — Проводишь меня? — спросила Ира. — Я тоже ухожу. — Конечно. Он обнял Макара, потребовав обещания обязательных мужских посиделок, и отлип, только услышав «конечно, Антош». Шаст подождал, пока Ира соберется и попрощается со всеми, предложил по-джентльменски ветровку на случай, если она замерзла, — а она замерзла, — и даже подал ей руку, помогая спуститься на шпильках с деревянных ступенек, которую она не отпустила.

***

Он никогда больше не будет играть в клуб романтики перед сном. Антон уткнулся носом в тетрадь, спасаясь от гнева разъяренного Диего, но гнев этот был направлен не на него. Они сидели на каком-то экзамене, и девчонка с первой парты, воспользовавшись минутным отсутствием учителя, переключила музыку в радио. И вместо того, чтобы сидеть тихо, снося лавину ярости, она подскочила: — Неужели ты думал, что никто не попытается занять твое место? Антон вздохнул, глядя, как ее тащат за кафедру, и внутренности свело от предстоящего ужаса. Ему так давно не снились кошмары, но — девчонку заставили смотреть на что-то, что вырвало ей глаза, — вот мы снова здесь. Он завозился на постели, всплывая к другой фазе сна, но тонкие полные ужаса крики дернули его назад. У девчонки текла кровь по лицу, из ушей, а Диего кромсал ее на куски острой бритвой; Антон отвернулся, но и перед глазами стояли темно-алые брызги на стенах. По щекам скользнули холодные пальцы, рисуя вместо темных запачканных стен длинную дорогу домой, куда ему нужно было идти босиком, и никто не собирался его подвозить. Вспыхнувшее раздражение сгладилось прозрачным малиновым закатом с золотой каймой солнца, стопы погрузились в мягкую траву без единого стебля осоки или ветки крапивы. В животе теплой тяжестью пухло горячее ядро, согревая до самых кончиков пальцев, и он прижал руки к животу, не желая, чтобы этот приятный вес, тянущий к низу, исчез. Он шел вперед, с каждым шагом чувствуя, как тропинка превращается в тонкий лед, и вот сон ускользнул, лисьим хвостом пощекотав кончик носа. На нем кто-то сидел. Антон потер глаза, и размытая картинка собралась в сидящего на его груди уродца. Между напрячься и удариться в панику и расслабиться, лень Антона сделала однозначный выбор: он поднял со сна тяжелые ладони, уложив на худые бедра, и криво улыбнулся, еще не до конца обретя контроль над мышцами. Уродец смотрел на него большими глазами, а его узкие ладони до сих пор держались за Антоновы плечи. — Ну и че ты делаешь? — Антон едва шевелил языком. Арс лизнул края рта, поерзав, и нахмурился. Антон не торопил, незаметно для себя поглаживая безволосые жилистые бедра. — Снюсь. — Тогда понятно, почему я просыпаюсь без стояка, — ухмыльнулся Шаст. Уродец вспыхнул, мотнул головой, и, неожиданно отцепившись от его плеч, отклонился назад, прижимаясь ладонью к напрягшемуся члену. Антон замер под его рукой, как кот с шапочкой из фольги на голове, и согнул ноги в коленях, упираясь в матрац. Теперь Арсу будет не так просто с него слезть, хотя и Антон не строил иллюзий на этот счет. Цепкие пальцы сомкнулись на нем сквозь тонкое летнее одеяло и спальные шорты, а уродец торжествующе ухмыльнулся от его тяжелого выдоха, другой рукой щипнув за кадык. — Скажи спасибо, что просыпаешься. От неожиданности Антон подскочил, крепко ухватываясь за узкие бедра. Арс охнул, заваливаясь спиной на подставленные колени. — Ты хочешь меня убить? — спросил он. Арс поерзал ягодицами по все еще твердому члену, которому было очевидно по хуй, что его хозяину угрожают. — Я — нет. — А кто хочет? Уродец бросил быстрый взгляд на шкаф и пожал плечами, но Антон уже понял. Он столкнул его с колен, в два прыжка оказавшись перед шкафом, и распахнул дверцы с гулко колотящимся сердцем. Кроме тонкой фанеры досок и пожеванных футболок с парой рубашек, там ничего не было. Он оглянулся на сидевшего в ворохе одеяла и подушек Арса. — Я защищу. Антон не добился больше от него ни слова. В дверь позвонили, когда он распинался перед Арсом, насколько полезны яйца, но все как об стенку горох, и, пожалуй, не стоило забывать о царях гороха. Уродец, жевавший черешневые черенки, тут же метнулся в свой подкроватный домик. На пороге, улыбаясь, стояла Ира. Антон посторонился с нелепой растерянной улыбкой, недоуменно хмуря брови. — Я твою куртку занесла, — она протянула ему одолженную ветровку и сняла изящные лодочки. Снятые лодочки обозначали брошенный якорь, поэтому Шаст махнул рукой на кухню. — Хочешь чаю? Пока она мыла руки, Антон сгреб со стола слюнявые косточки с налипшей мякотью и протер скатерть. Выносить ее компанию было едва веселее пар по макроэкономике, но мама бы гордилась тем, как он радушно равнодушно справляется. Ира съела половину вчерашнего вареника, отмахнувшись диетой, долго смотрела ему в глаза, а потом зачем-то рассказала, что они скоро собираются сплавляться на байдарках. Антон поднял брови. — Давай с нами? — не выдержала Ира. — Можно и Илью позвать. Будет здорово! Антон так не думал. — Никто не умеет управлять байдаркой. — Журавль умеет. Антон вздохнул, как ему показалось, многозначительно, но то ли Ира обладала эмпатичным избирательным восприятием, то ли талантом игнорирования не устраивающих ее вздохов, так как она просияла: — Значит, договорились? Антон вяло кивнул и потянулся к полузабытой пачке сигарет. Он вроде как бросил, но тут аж язык чесался. Антон извиняющееся махнул рукой в сторону окна и сбежал, не дожидаясь ее кивка. Женский крик ударил по перепонкам и оборвался так резко, что если бы не выроненный от неожиданности бычок, Антон бы усомнился, не померещилось ли ему. Он вбежал в кухню, перепуганный, с беспокойством осматривая до смерти побледневшую Иру с трясущимися губами в невыразимом «что?». Ее руки влажно блестели, но никакой крови, синяков и сломанных вещей — с виду все было в порядке. — Что случилось? — выдохнул он. — Ты кричала? Ира сглотнула, оглядываясь на коридор и комкая в трясущихся руках подол короткого платья, шагнула к нему. — Я… да, мне показалось… неважно. — Что? — Неважно, — повторила Ира. — У тебя не будет ничего крепче чая? — Вряд ли ты оценишь пиво, — пробормотал Шаст, но полез в холодильник. Его растерянный взгляд натолкнулся на стоящую миску клубники в холодильнике, и, кажется, он начал понимать, что произошло. Но почему ей?.. Протянув ей банку, он уселся напротив, смотря впервые за встречу с искренним интересом. Ира поежилась и сделала пару больших глотков, пряча глаза. — Что тебе показалось? — участливо спросил он. — Не… — Ир, — прервал Антон и сжал ее холодную дрожащую ладонь. — Все в порядке. Ира кивнула и снова потянулась к пиву, игнорируя стоящую перед ней клубнику, но пить не стала, пощелкав ногтем по жестяной стеночке. — В порядке… — откликнулась она. — Показалось, что у тебя в ванной кто-то есть. Глупости. Надо меньше смотреть ужастиков, правда? Ира слабо засмеялась, с тревогой вглядываясь в его лицо, но вымученный смех быстро затих. Антон потер лицо. Она ведь красивая и веселая, и не сделала ничего плохого, но… но Антон и ухом не повел, когда в комнате что-то упало. — Ты это слышал? — напряженно спросила Ирка, оглядываясь на коридор. — Что слышал? — равнодушно откликнулся Антон, чувствуя себя последним козлом. Ира внимательно посмотрела на него, улыбнулась снова, нервно и криво, и подхватила сумку. — Ир, что… — Увидимся потом, ладно? — перебила она, стремительно шагая по коридору: удивительно смело, ведь уродец прятался где-то там. Ира прыгнула в лодочки и неловко повернулась к нему: — Прости, я неважно себя чувствую. — Конечно, — натянуто протянул Антон. Его не особо волновало, если о нем пойдут слухи, больше его заботило, почему своей жертвой для пугалок уродец выбрал Иру? Он заставлял Поза ползать под кроватями с фонариком, и в итоге тот назвал его — Антон мысленно опустил слово «ебанутый» — причудливым, но тот не оставил ни намека на свое присутствие, а тут, поглядите-ка, сам выполз. Антон вздохнул, но ни искорки гнева в нем не было, чтобы начать орать и обвинять во всем уродца. Арс выполз из комнаты, исподлобья смотря на него; Антон покачал головой, скрещивая руки на груди. — Зачем? Антон проследил, как уродец передернул плечами и забурился в стиральную машину, и пожал плечами тоже. «Че как?» Антон улыбнулся, принимаясь записывать голосовое. Че как? — универсальный вопрос, предполагающий широкий спектр подвопросов от «как дела?» до «что делаешь?», и ответ зависел от субъективного восприятия отвечающего. В конце концов, на «че как» можно было даже рассказать, как поживают родственники или соседский щенок, который в прошлый вторник лизнул ладонь и чихнул от прилипшего кристаллика корицы, и ответ будет полностью соответствующим размытому вопросу. Когда Антон начинал скучать по кому-то, и в его арсенале вопросов по последним новостям замечалась скорбная пустота, он спрашивал: «Че как?». Один парень с форума, с которым они пару раз встречались за пивом, и Шаст часто интересовался, как тот поживает, но обнаружив отсутствие ответного интереса, перестал, спросил, когда Антон собирается играть с ними снова. Антон прикусил едкое шкворчащее на языке «не собирается», потому что он не собирался выглядеть обиженкой. Парень спросил: «Как дела?». Антон ответил прохладным: «Хорошо», потому что ни дел, ни желания снова привязываться к общению у него не было. Парень прочитал и больше не отвечал. Он считал, что если так отвечают на вопрос к малознакомому человеку — универсально и сухо, то, скорее всего, это ложь. Если бы Поз так ответил, он бы принял, так как и без Димы знает, что у того все хорошо, и по существу вопрос бессмыслен, но если так отвечает друг, с которым давно не общались, значит, он вам не доверяет. А на Макарово «че как?» он разразился огромной возбужденной тирадой, что будет готовить по его рецепту грибы, поинтересовался, нужно ли отделять ножки шампиньонов от шляпок или так можно порезать, какой жирности брать сливки и сколько варить макароны для пасты. Все-таки он был ужасно привязчивый, как посаженный щенок около магазина, виляющий каждому улыбающемуся прохожему. Тот же Илья, к примеру, говорил, что из близких людей у него только его Аня и Шастун, и чувствовал себя вполне самодостаточно, и Антон хотел бы так же. Ничего удивительного, что он умудрился привязаться даже к монстру под кроватью, но тот вроде и сам был не против и всегда возвращался к нему. Он допил Ирино пиво, и, поддавшись лояльному сентиментализму, написал Скруджику коронное: «Че как». Эд ответил спустя полминуты: «Работы нет». Антон весело фыркнул — универсальный вопрос. Уродец тронул нежной лапкой его бедро, когда Антон меланхолично созерцал отправленный Никитой мем и боролся с желанием драматично ответить: «Перестань писать мне, я пытаюсь привыкнуть жить без тебя». Арс не задел несколько банок пива и даже откупоренную водку около кровати, которую Антон поставил для оправдания своих пиздостраданий, грациозным котиком пробравшись к нему через эту алкогольную преграду, чтобы… зачем, кстати? — Чего? Уродец потянул за край одеяла и замычал, косясь на него жалобно. — Ты хочешь под одеяло? — догадался Антон, сдвигаясь так, чтобы тому было удобно забраться, но Арс не сдвинулся с места. — В чем дело? Иди сюда. Честное слово, Антон был не против: вряд ли уродец решился бы на членовредительство только сейчас — член он уже видел и не трогал. Последнее, кстати, было несколько досадно, но не настолько, чтобы Антон с этим не справился. И вообще ему до сих пор стыдно об этом думать. Уродец помялся, жуя края рта, а потом удивительно похожим на Антона голосом процитировал: — На кровать вход только чистым. Удивительно, он не только запоминал и пародировал, но и жонглировал логическими конструкциями лего, что, к слову, не мешало ему забираться в ноги Антону посреди ночи. Но на этот раз он хотел под одеяло — к Антону. — И? — Я нечисть, — недовольно констатировал уродец. Антон хлопнул глазами и заржал, скрючиваясь на кровати. — Откуда ты такие слова знаешь? — Сквозь хихиканье фраза получилась такой же искромсанной как выдавленное сквозь овощерезку яйцо. Уродец глянул на него подозрительно и склонил голову на плечо. — А чего пришел? Арс громко зафырчал, как собака с пылинкой в носу, и, развернувшись, потащился — судя по недовольному плеску — в ванную. Подскочив, Антон помчался за ним. — Погоди, у нас сегодня воду же отключили! — заорал он. — Давай я тебе хоть воду погрею. Уродец уже забрался в ледяную ванну и трясся под ледяной струей в промокших тяжелых от воды лохмотьях; Антон, вздыхая, вырубил кран, вытаскивая его за шкирку, и попытался стащить с него тряпки, но Арс заворчал, вырываясь, поэтому пришлось обмотать этого недовольного чихающего чихуахуа полотенцем и спешно бежать включать чайник. Тот с неодобрением косился на то, как Антон разбавляет воду в ведре и проверяет локтем температуру, заныл, когда Антон потянул с него шмотки через голову, но все же поддался, обнажая тонкие птичьи лопатки и ксилофон ребер. Антон на мгновение замер, глядя на это тщедушное недоразумение; уродец поднял голову, недоуменно на него воззрившись — чего ждешь? — Я тебе дам пижаму, — пробормотал Шастун, намыливая мочалку. — Только не вертись. Уродец замер под его прикосновениями, мелко дрожа и позволяя Антону вымыть его, оставляя тонкие пенистые разводы на коже. За это терпение Шаст вознаградил его одним теплым ковшиком. — Закрой глаза, — попросил Антон, наливая в жменьку шампунь. Недоверчиво взглянув на него, Арс зажмурил пыльно-звездные глаза, опустив голову, демонстрируя острые шейные позвонки-кнопочки — нажми, сломается. Не удержавшись, Антон ласково скользнул по ним пальцами, зарываясь в густые жесткие волосы. Мыть голову без воды та еще головомойка, конечно, особенно если длина волос более двух-пяти сантиметров, но уродец доверчиво льнул к его ладоням и щурился от удовольствия, поэтому Антон не спешил вымывать мыло, продолжая массировать кожу и пропускать между пальцев черные пряди. У Антона в Воронеже остался пес, и мыть его приходилось каждый день после прогулок — и если лапы он спокойно давал вымыть сразу в прихожей в тазике, то справиться с ошалелым псом, всунутым по методу Архимеда, в воду, было тем еще квестом. Сначала, конечно, заманить скулящего, носящегося по всей квартире от норовящих поймать и постирать рук, Билли в ванную, а потом вымыть дергающегося и плачущего пса и замотать в полотенце так, чтобы тот не вырвался через секунду и не рванул прятаться под пыльный диван, пуская всю помывку псу под хвост. Арс же млел под его руками и совсем не походил на пса, хотя был еще той сутулой собакой. Ополоснув его в последний раз, Антон потянул за локти вверх, отчаянно не скользя взглядом ниже, хотя и было до жути интересно, как там у жути, но, по-джентльменски набросив на плечи полотенце, вытащил уродца из ванны. Старая фланелевая фуфайка со звездами свисала до середины бедра, а рукава пришлось закатать, но в целом было неплохо. Настолько неплохо, что Антон приподнял одеяло, пуская его на кровать, и позволил цепким лапам обхватить его за шею. Острым носом Арс уткнулся в его висок и затих, но Антон знал, что тот не спит, чутко слушая его пульс. Поворочавшись в чудовищных объятиях, Антон заснул, и ему снилось, как он летит на метле, стискивая коленями гладкий черенок.

***

Солнце слепило сквозь сомкнутые веки — этот дурак снова распахнул занавески, чтобы Антон проснулся быстрее. Вместо того чтобы привычно нашарить рукой телефон и влезть в болото ТикТока или привычную сеть, Антон перевернулся на другой бок, сонно уставившись на смятые простыни: уродца рядом не было. Шаст уже привык к едва слышному дыханию над ухом по ночам и приятной прохладе тела, обвивающегося вокруг в липкой ночной духоте лета. Как он будет спать с этой ледышкой, когда отключат отопление, Антон еще не думал, но наверняка его будет греть мысль, что он спит хоть с кем-то. Несмотря на то, что Шаст заставлял — таскал за шкирку — его купаться каждые два-три дня, Арс не потел, в отличие от самого Антона, а если полы были грязными, то ползал по стенам и не пачкал ноги, хитрый жук. Ягоды кончились, поэтому все вернулось к обсасыванию носков, хотя Антон и подозревал, что в июне тот просто сократил масштабы, но не бросил. Они поэкспериментировали с курицей и полуфабрикатами, но после того, как Антону в лоб прилетел сгоревший наггетс, который он тут же и слопал, было решено продолжить кормить Арса конфетами и новым объектом его трепетной привязанности — жареной картошкой. Антон готов был шинковать ее хоть каждый час ради хитрой улыбки, и это слегка его напрягало — но потом Арс укладывался прохладной щекой на его грудь или забирался головой под подол широкой футболки, чтобы фыркнуть в живот, и Антона отпускало. Иногда слюнявое фырканье в живот перерастало в беззубые покусывания мягкой складочки под пупком, которой Антон не мог перестать стесняться, и задерживал дыхание каждый раз, когда Арс вдруг скользил языком ниже. Он замирал, не в силах пошевелиться, пока Арс не поднимал к нему мордашку или не поднимался выше к ребрам, и не мог понять, то ли ему неприятны касания уродца (нет), то ли он боится его спугнуть. Ему хотелось запустить ладонь в жесткую шевелюру и огладить острые уши с поблескивающими сережками-гвоздиками. Антон купил их со стипендии, случайно на глаза попались в переходе, как он сказал потом Арсу, а не в магазинчике на конце оранжевой ветки, куда он ехал два с половиной часа с кучей пересадок ради «тех самых с серебряным дракончиком». Арс отбросил волосы назад, затаив дыхание, пока Антон трясущимися от волнения руками аккуратно вставлял в маленькие мочки сережки и защелкивал замки, а потом Арс, резво поднявшись, ткнулся лбом в грудь, что Антон радостно расценил как молчаливую благодарность и разрешение его обнять. Арс по-прежнему шугался его касаний, но с каждым разом позволял чуть больше, будь то касание на полсекунды дольше или опускающиеся чуть ниже спины ладони. Антону нравилось делать с ним что угодно, потому что был домоседом, а Арс не выходил из дома — за исключением его странных уходов в шкаф, но их уже давно не было: уродец все время был рядом. Они играли в клуб романтики, смотрели фильмы или читали вслух книги — точнее, все это делал Антон с комментариями и шутками, а Арс фыркал и иногда гладил его по щиколотке. Иногда он общался с кем-то в интернете, решив выходить из диалога при малейших признаках дискомфорта, и успешно с этим справлялся, наверняка оставляя впечатление высокомерного игнорщика, но, по крайней мере, его нахальный парящий замок был по-прежнему не взят. Никита иногда писал ему, но то ли время, то ли прижимающийся к боку Арс, охлаждали настолько, что Антон перестал воспринимать все близко к сердцу. И писать первым тоже перестал. Он все так же скучал, но больше не ковырял ранку, и она затянулась тонкой кожицей самодостаточности. Или самообмана, в терминах он был не силен. Рядом с Арсом ему не снились кошмары. Внезапно еженочный ужас утих, предоставляя в его распоряжение ласкающихся котят, беременных Оксан, вереницу земляничных тортов и паркур в заброшках — Антону нравились такие сны, но не так сильно как реальность, в которой его оберегали, гладили щиколотки и изредка касались лба едва теплыми губами. Иногда Арс заползал сверху, и то, что раньше Антон бы принял за сонный паралич, теперь было напряженным возбужденным ожиданием. Он притворялся спящим — безуспешно, конечно, потому что Арс чувствовал его пробуждение, — и ждал, что тот предпримет. Обычно — досадное ничего. Однажды Арс неуклюже случайно — впрочем, у Антона не было стопроцентной уверенности в случайности, — скользнул худым бедром между его ног, и Шаст задохнулся воздухом, не оставляя сомнений в его бодрствовании. Он обхватил руками его пояс, машинально пробираясь ладонями под толстовку и не давая вырваться этому пугливо дернувшемуся зверьку. Арс застыл, склоняясь над ним, и в темноте и в свете просачивающегося меж занавесок тусклого фонаря его глаза сияли; Антон будто плыл на грани сна, и над ним горел космос. Он расслабленно откинулся на подушки, разглядывая рассыпанные по склере мелкие снежные звезды, будто изнутри подсвечивающие иссиня-черную роговицу. — Ты… — «красивый» замерло на губах, запечатанное ласковым ртом Арса. Антон замычал от неожиданности, тут же размыкая губы, но Арс ограничился мягкими долгими прикосновениями и не поддался, когда Антон сам попытался углубить поцелуй, только фыркнул и куснул его за нос. — Дурачок, — обиженно пробормотал Антон, потерев нос. Арс не ответил, но Антон и не ждал, смирившись со скупым лимитом слов, каждое из которых было на вес золота, и Шаст бережливо прятал их в уголках памяти, хотя они его и слегка пугали. Он прокручивал скрипучие слова об убийстве, но кошмары не снились, и по сути похуй. Он мгновенно их вспомнил, ощутив привычную тяжесть, но не на бедрах, а на груди. — Арс? — он попытался сдвинуть его с себя, чтобы не мешал дышать, но тот зарычал, вздыбив спину как взбешенная кошка. Антон потер глаза, но кроме сидящего спиной к нему Арса, увидеть ничего не смог. — Арс, слезь, дурак, — пробормотал он, спихивая его, но тот вцепился в него намертво, выпустив когти, вспоровшие кожу как тонкую кожуру черешни. Антон вскрикнул от боли, дергаясь сильнее: — Блядь! Да что с тобой? Арс глянул на него через плечо — и сердце ухнуло в желудок от горящих красных глаз и оскаленной пасти с подергивающейся верхней губой. Под ложечкой засосало. Антон сглотнул. Вот оно как. Все-таки решил покончить с ним. — Не шевелись, — прорычал Арс и снова отвернулся, уставившись куда-то в угол. — Оно здесь. Антон замер, и, видимо, удостоверившись, что он не дернется, монстр убрал когти. Шаст осторожно приподнялся, глядя из-за худого плеча — кто здесь? Арс утробно зарычал, опуская подбородок к груди, и кто-то захрипел в ответ. Напрягая до боли глаза, Антон щурился в черноту, различая смутные очертания… чего-то. Он не мог понять, было ли это человекоподобным, как Арс, потому что тот сидел на четвереньках, но по объему тот превосходил уродца раза в полтора, и, обмирая, Антон вцепился в худую поясницу. В горле замер крик, не добравшись до связок. Впервые увидев, как Арс ползет по потолку, он едва не ебнулся в обморок, но тот страх и близко не был тем животным ужасом, что захватил его сейчас. Потому что сейчас боялся не только он — боялся и Арс, Антон видел это по дрожащему в напускной браваде телу. — Кто это? — прошептал Антон, еле ворочая языком. — Смерть. Это слово провалилось куда-то в грудину, оставив дымящийся след. Арс сдвинулся с него ниже на живот, подбираясь к чему-то затаившемуся в углу. — Будь готов, — прошелестел Арс и, нащупав его мокрую от пота ладонь, сжал, будто пытаясь приободрить. Антон задыхался, не в силах отвести глаза от все больше различающегося в сумраке силуэта. Теперь он видел тускло-блестящие глаза и шерсть. «Готов к чему?». Он не мог произнести ни слова, они поменялись местами, и теперь голос был у Арса. — Будь готов, — повторил Арс, отпуская его пальцы. — Бежать. — Нет… Антон для верности замотал головой, но Арс его уже не слушал, с ревом кинувшись на чудовище. Рев сменился раненым воем, и что-то черное брызнуло на стекла окон. Антон не хотел знать, что это, но совсем тупым он не был. Он знал и то, что у Арса не было шансов. Это знал и Арс, давая несколько секунд форы. Антон вскочил, путаясь в простынях и падая на пол, пытаясь зажать уши от тонкого воя, полного удивления и боли. Он не мог убежать и оставить своего уродца на растерзание. Кулаком он саданул по выключателю, тут же жмурясь от ударившего по глазам ослепительно-белого света и заплясавших черных мушек. Сцепившись в клубок, Арс и монстр катались по полу, поскуливая и взвизгивая, и Антон видел багровые росчерки на бледной коже и летящие клочки шерсти. Арс пропускал чудовищные выпады; Антоново сердце тоже пропускало удары. Острые зубы блеснули и исчезли глубоко в плоти — Арс заскулил, пытаясь вырваться. Взмахнув рукой с острыми когтями, он полоснул по оскаленной морде, но это было что слону дробина. Антон огляделся в поисках какого-нибудь оружия. Бежать на кухню за ножом? Слишком долго, у него нет столько времени. В клубке когтей, крови и шерсти мелькнули и угасли беспомощные, полные мольбы черно-синие глаза, но Антон не внял просьбе бежать, хватая стул и обрушивая на хребет монстру. Тот яростно взревел, отворачиваясь от своей жертвы к нему. Антон отскочил, глядя, как тот поднимается на обе лапы — получеловек, полуволк, огромный с непропорционально вытянутыми лапами, с окровавленной пастью и горящей злобой. Антон бросился к двери. Не успел — его схватили и бросили в стену как безвольную куклу. В глазах потемнело; все, что он видел — надвигающегося на него монстра, и это было глупо, но он хотя бы попытался помочь. Антон тронул пальцами, что мгновенно намокли, затылок и зашипел, поднимая голову. Пасть расползалась в разные стороны до ушей, обнажая два ряда острых блестящих от слюны и крови зубов. Ему не хотелось смотреть на свою смерть, поэтому он в последний раз взглянул на растерзанного уродца и не смог сдержать удивленного вздоха: тот с трудом вставал на ноги, пошатываясь и неумолимо клонясь набок. По лицу Арса текла кровь, заливая глаза и нос, но тот не обращал внимания, припадая на передние лапы. Монстр обернулся и рыкнул от раздражения. Арс прыгнул вперед, врезаясь зубами под подбородок, но его зубы не могли прокусить толстую волчью шкуру — для подкроватного монстра он был слишком безобиден. Но, как оказалось, это не было его целью. Оттолкнувшись ногами от мощной груди, Арс прыгнул в шкаф, и не успел Антон охуеть от такого неожиданного побега, как монстр бросился за Арсом. Дверь с треском захлопнулась, оставляя задыхающегося от страха и боли Антона в пустой разгромленной комнате с перемазанными кровью стенами. — Дим? — тоскливо позвал Антон в долгие гудки телефона. Он понятия не имел, что скажет, и стоит ли вообще звонить, но услышать чей-то голос было первостепенно важным. Голос того, кому он рассказывал о монстре под кроватью. Макар бы, наверное, поверил ему после волны стеба, но Антон вовсе не чувствовал себя крутым серфером, способным выплыть на берег. — Время видел? — устало спросили в трубке. — Три часа ночи. Антон вздохнул, прикидывая, сколько он будет оттирать обои. Было глупо надеяться, что кто-то будет его выслушивать в такое время. — Извини, не подумал. Спокойной ночи. — Стой! — прервал его Дима более бодрым голосом. — Что-то случилось? — Нет, — выдавил Антон сломавшимся голосом, с усилием поднимаясь на ноги. В раскалывающейся голове шумело, на спине наверняка наливались синяки, но отчаянный страх за Арса перекрывал собственную боль с лихвой. — Созвонимся утром, ок? — Антон, — строго одернул его Дима. — Че случилось? — Кошмар приснился, извини, — сказал Антон, вытаскивая из кладовки ведро и ставя под струю воды. Поз фыркнул, назвал идиотом и повесил трубку. Сна не было ни в одном глазу. Да и засыпать страшновато, зная, что из его шкафа в любой момент может вылезть отпрыск адской Нарнии. Ледяной водой Шаст смыл подсохшую кровь с окон, чтобы утром никто ее не заметил, сдвинул сломанный стол в угол и под него бросил обломки стула, собрал осколки фоторамки и порванную фотографию улыбающегося его с обнимающим за шею Макаром. Антон полез за пылесосом, чтобы потом случайно не наступить на мелкие осколки, и понадеялся, что времени работы пылесоса ему на это хватит. Он был стареньким с барахлящим аккумулятором — или что там внутри пыльного уничтожителя? — и работал всего пару минут. Пока не рассвело, он скоблил стены и тер стекла до скрипа, и в итоге изможденный вырубился на диване в гостиной.

***

— Поедешь на озеро? Антон почесал лоб, открывая «Гисметео»: на всю следующую неделю стояли неумолимые плюс тридцать, да и делать особо нечего было. — Вы снова на байдарках собираетесь? — обреченно уточнил он, зная, что согласится даже на эту хуйню. После первого похода Ира притащила утенка и постила его в сторис 24/7, возбужденно рассказала, как каталась автостопом на крыше авто, пока на пассажирском ехали их байдарки, а еще что Журавль обоссал церковь в какой-то деревне, и рассерженная бабка вылила на него ведро святой воды из окна. Шаст с интересом послушал это все, но ни в чем подобном участвовать не хотел. Напряженно тянулась вторая неделя отсутствия Арса, и каждое утро Антон начинал, бросая горький взгляд на вторую половину кровати. Ему не хотелось признавать, что Арс мертв — где-то на той стороне, куда Антон не мог найти вход, обшарив стены шкафа с лупой. Он не знал, отважился бы шагнуть за эту грань, но на другой стороне весов тяжелел возможно живой Арс, и бессмысленная жизнь Антона на другой чаше взлетала на воздух. Здесь не было ничего, ради чего стоило жить. Родители, работа, друзья — все это меркло в свете звездных глаз его личного божества. Нет, Антон не настолько превозносил Арса, но ему нравилось мысленно сравнивать его со слепым совенком Зевсом, да и кто знал, вдруг в уродце был заперт какой-нибудь Морфей или Оле-Лукойе. У последнего, кстати, в братьях ходил Смерть, и Антон слишком хорошо помнил сказку, в которой этот брат приходил к людям рассказать свою последнюю историю. Может, Арс встал на пути судьбы?.. — Антон? — вырвала Ира из мыслей. — Едешь? — Ага. Иногда Антон думал, что будь он девушкой, он был бы той самой страшной подругой, стоящей рядом с красоткой, цепляющей в клубах парней, не стараясь. Он бы дергался на танцполе в сторонке, стараясь не обращать внимания на то, что она разговаривает с незнакомцами, прижимаясь, чтобы было слышно в громких битах, и надеялся, что на его улице тоже перевернется фура с пупсиками. Или хотя бы велосипед. Но он был парнем, а у девушек требования зачастую непомерно снижены: чтобы был адекватным и бонусом высоким, и Антон соответствовал, по крайней мере, второму условию. Насчет адекватности он бы поспорил сам с собой да и с любым чуваком, утверждающим, что у него под кроватью живет монстр. Желание трахнуть этого монстра, разумеется, не влезало ни в какие рамки, хотя Антон и смотрел хентай с всякими извращениями, но ему казалось, его эти кинки обошли стороной: у Арса ведь не было ни десяти членов вместо рук, ни тентаклей, хотя тентакли они бы приспособили в хозяйстве. Да и рогов у него не было, потому что Антон ему не изменял. Глупо было кичиться этим фактом, потому что они не встречались, он и вообразить не мог, как предлагает уродцу встречаться, но в нем крепла уверенность, что для того тоже это было по-настоящему, так зачем озвучивать и без того очевидное? Арс не был даже дееспособным и человеком, чтобы обсуждать с ним детали нормальных взаимоотношений, но они бы что-нибудь придумали и обошлись бы даже без сюжетного поворота, где ревнивое чудовище пожирает случайно залетевшую девушку главного героя. Залетевшую в дом, тут же поправился Антон, передернув плечами. Аленького цветочка, к сожалению, у него тоже не было, да и порыдать над мертвым телом возможности не было, поэтому единственный шанс на то, что Арс вдруг окажется принцем, канул в шкаф. Да и вообще разбираться в себе не было никакой необходимости, потому что Арса уже нет, и понять, что это была все-таки влюбленность, а не привязанность от одиночества, насмешка и чайная ложка испуга ему не хотелось. Может, это какая-то разновидность стокгольмского синдрома, когда влюбляются в кого-то, постоянно находящегося рядом от отсутствия выбора. Не в собаку, конечно, и не в хомяка. Поездка на озеро в вечер понедельника оказалась не просто поездкой, а славянским фестивалем свечей, купаний и добрачных игрищ, и неожидавший всего этого Антон удивленно крякнул, оглядываясь по сторонам. Мимо шли девушки в венках и белых расшитых платьях, которые Ира по ошибке назвала саваном, кто-то полз на коленях по мосткам, но в основном все адекватно купались — как говорится, был еще не вечер. — А вы же смотрели «Солнцестояние»? — уточнил Антон, поворачиваясь к ребятам. Дима фыркнул и пояснил, что костры будут позже и через них придется прыгать, и Антону лучше бы не ссать ни под какими священными деревьями. — Озеро тоже священное? — спросил он, ерзая: дорога все-таки дальняя, а он выпил полбутылки «святого источника». — Еще как, — ухмыльнулся Дима. — А фильм нудный, — заметила Ира. — Два часа бэд трипа. — Ниче не нудный! — тут же занудел Поз, не принимающий точки зрения, отличные от его. — Разве вам не интересно, как эта община не вымерла, если только каждый год жертвовала по четыре-пять человек? И это только на один праздник, а может, они и на Рождество кого-нибудь вместо курицы запекают. И плюс старики кончают с собой! На чем держалась эта община ваще? Ира вздохнула, выжидающе взглянув на Катю. Та, понятливо кивнув, чмокнула ворчащего Диму в щеку и потянула за руку в сторону озера. И все завертелось в хороводе девушек, напевающих православные песнопения, и в какой-то момент Антон обнаружил себя подвывающим «радуйся, невесто», прыгающим через костер выше всех — с его-то ногами как два пальца — и идущим в веренице с церковной свечой. Он не видел ничего перед собой кроме дрожащего пламени, не видел, куда он ступает и что вокруг, только кромешную темень и полыхающий огонь. Антон пытался думать о своих желаниях, но все мысли занимали нецензурные опасения свалиться в озеро или грязь или подвернуть ногу, и когда он вспоминал о желании, то тонким рыжим светом надежды в темном царстве разума светился Арс. Антон не верил в бога, но кошмар последних дней настигал его во снах каждый день, и никого не было, чтобы этому помешать, и кроме обычно мокрых от пота простыней, мокла иногда и наволочка. Колючий из травы и ромашек венок сползал на глаза, воск капал на пальцы и постепенно перестал обжигать, наслаиваясь парафиновой коркой, капал на джинсы, но последнее Антон увидел только при вспышке телефона, фотографируя, как Ира запускает в воду венок. Если отплывет — скоро выйдешь замуж, так говорят. Она подталкивала его руками и радостно кричала с другими девчонками, и Антон смеялся с ними, а потом Ира обернулась, сияя глазами, и поцеловала его. Он едва не выронил телефон в воду; Ирины губы отдавали бехеровкой и можжевельником, она обнимала его за шею и была нормальной. А Антон — нет.

***

Антон бессильно стукнулся лбом о внутреннюю стенку шкафа. — Эй! — позвал он. Ударил по стене кулаком. За ней стояла мертвая тишина, и Антон знал, кого точно не хочет видеть мертвым. С другой стороны, увидеть его еще раз, пусть даже и тело, было лучше, чем не видеть его больше никогда, потому что ему нужно было знать. Себе он напоминал пьяного бывшего, долбящегося в квартиру девушки, но возможно мертвой девушки, поэтому идите на хуй, осуждающие умники. «Ты как?» Он моргнул, переводя расфокусированный взгляд на экран смартфона со светящимся уведомлением из телеграма. В растерянности, ужасе, пучине самобичевания — иными словами, он тонул в пиздостраданиях, — но быстро скинул улыбающийся стикер и отбросил телефон, чтобы не было соблазна вывалить на кого-то ненужную херню. Будешь себя так вести, с тобой окончательно общаться перестанут, заметил язвительный голос в голове, но совесть он давно не слушал, поглощенной эгоистичной детской обидой — «вы и без меня хорошо дружите». Он устало привалился виском к шкафу и тоскливо поскребся. — Впусти меня, пожалуйста. Его не волновало, что там сидит монстр, потенциально сожравший Арса и жаждущий сожрать и его, — хотел бы, вернулся и завершил бы начатое, Антон даже продолжал спать в комнате. На одинокий стук тоже никто не отозвался — если там, конечно, было кому отзываться. — Я скучаю. Антон закрыл глаза, подтягивая колени к груди и закрывая дверцу изнутри. В тесной тьме среди свисающих брюк и рубашек, которые он надевал пару раз в год, оказалось впервые за долгое время тепло, уютно и безопасно, хотя от монстров его отделяло хлипкое дерево. Ни одна вещь в этой куче не была измочаленной и пожеванной, и от этого перебитое сердце тоскливо щемило. Голова заболела от дурных переживаний, но Антон не пошевелился, прижимаясь лбом к стенке и сползая все ниже. Плохо пахло. Антон не помнил, чтобы ему снились запахи, поэтому то, что он видел, определенно сном не было. Он видел высотки с черными окнами, медленно передвигающихся по тонким кирпичным тропкам над болотами осьминогов, сутулых людей с несколькими руками, черными свисающими волосами и горбами, жужелиц, тыквенные кареты со скелетами на козлах, людей без лиц, лица без людей, пауков с козлиными мордами, белых жутких кошек, которых боялся с детства, и топчущегося халифа-аиста на крыше остановки. Он озирался, пытаясь понять, откуда он пришел, но за его спиной продолжалось оживленное движение, будто Антон просто стоял здесь, затрудняя дорогу: его толкнули, зашипели и попытались оттяпать руку, но в последний момент он успел отпрыгнуть. На него воззрился клоун из «Оно», безумно улыбаясь, и перед глазами с насмешкой капилляров начали лопаться шарики, обдавая Антона красными брызгами. Он развернулся и побежал, слыша в спину визгливый смех. Больше по сторонам он не смотрел, насмерть перепуганный, врезаясь в белых кроликов, отталкивая парящие дирижабли и наступая на мелкие деревянные то ли домики, то ли лего, а Леголасом он не был, чтобы изящно огибать препятствия и грациозно отбрасывать волосы назад. Что они пили на том чертовом озере? Перед глазами выросла гигантская многоножка, оглушая визгом, и Антон замер, едва не врезавшись. Сердце ушло в пятки — это был он, оживший детский кошмар. Он плакал каждый раз, видя ее во сне, но к маме не бежал, сворачиваясь в клубочек и бормоча, как учили: «Куда ночь, туда и сон», но она возвращалась раз за разом, становясь больше и жирнее, и неумолимо поднимаясь над ним на всю высоту своего длинного скользкого тела. Она не снилась давно, и Антон почти забыл ее, но сейчас кошмар хлынул на него из всех уголков памяти, и он просто не мог пошевелиться, с ужасом глядя на тонкую тысячу перебирающих в воздухе лапок и мелкие злобные глазки. Но что-то было не так. Он уставился на нее внимательнее, и многоножка остановилась, принюхиваясь к нему. Антон опустил голову и не сдержал нервного смеха: на каждую ее лапку был заботливо напялен грязный носок. Он пригляделся, узнавая свой потерянный носок в звездах, и зеленый с авокадо и роллами, и простой грязно-черный, пропажи которого он даже не заметил, потому что таких носков было большинство. Антон поднял голову, изумленно глядя в темно-лиловую морду. — Арс?.. Арс был монстром из его детства? И умел превращаться в многоножку? И пиздил его носки? Иначе, как говорится, зачем это все? А Шаст попал в корпорацию монстров? Внезапно ее лапки подломились, и она рухнула на жирное брюхо с томным треском ломающихся внизу лилипутских домиков. Антон ошарашенно поморгал и прикрыл лицо от вставшего столба пыли. Внизу пищали, их обходили справа и слева ворчащие прохожие, и он дернулся, увидев в чьих-то руках нож, но многоногий монстр, лениво клацнув зубами, мгновенно отгрыз эту руку, проглотив и ее, и нож, и даже глазом не моргнул на вопли прохожего. Это не было похоже на Арса. Она выжидающе смотрела на него, а он на нее — тупо. Наконец, раздраженно выдохнув из пасти дым, она мотнула головой за спину, и такие намеки понять было легче, чем вспомнить уроки верховой езды. Он катался в детстве на пляже позади какого-то хлопца, ставящего лошадь в свечку, а, как нервно думал Антон, тогда чуть свечку не пришлось ставить ему, потому что перепугался он до того, чтоб больше никогда не сесть в седло. Сейчас седла не было, поэтому избавленный от сочинских флэшбеков Антон взгромоздился на многоножку, цепляясь на щетинистые усики и прижался грудью к спине, чтобы случайно не слететь. Многоножка пружинисто прижалась к земле и рванула ввысь, без единого напряжения разрезая телом туманный воздух. В горле замер крик; Антон обхватил бедрами и руками ее за шею, мысленно прикидывая, сбросит ли она его, если он вцепится еще и зубами, но, к счастью, они выровнялись и неслись по крыше, перепрыгивая без всяких спецэффектов вроде замедленной музыки или слоумо. — Куда мы? — Антон пытался перекричать бьющий в лицо воздух. Впереди он видел острое ухо, которым она даже не повела. — Арс?! Они оттолкнулись от пролетающего человека с птичьими крыльями за плечами, наступив ему на спину; Антон вытянул шею, пытаясь разглядеть, что с ним стало, — тот с криком летел вниз, трепеща крыльями и пытаясь удержаться, и Антон закричал, но они уже мчались дальше, равнодушные до чужих. Он уткнулся лбом в жесткую щетинистую шкуру, чтобы не видеть, кого они еще покалечат по дороге, но, не выдержав, все равно изредка поднимал голову, чтобы взглянуть на звездных скатов, несущих на спинах закаты, и медленных черепах с алмазными голубыми панцирями, и стайку щебечущих синиц. Постепенно они пошли на снижение, многоножка озиралась и принюхивалась, ища дальнейший путь, и Антон напрягся тоже, внимательно всматриваясь в одинаковые высотки и пытаясь понять, что именно им нужно. Наконец она нырнула в темный лаз между домов и протиснулась в огромное окно на верхнем этаже. Антон скатился с круглой спины и уставился на нее, ожидая, пока она превратится в его Арса, но монстра это не интересовало: удостоверившись, что он на полу и он в порядке, она свернулась в клубок. — Арс? — неуверенно позвал он, протягивая к ней руку. — Я здесь, идиот, — раздалось за спиной. Антон подпрыгнул. Голос был не похож на Арсов, и, обернувшись, он не увидел уродца — на кровати в ворохе одеял лежал вполне человечий парень. Его лицо было перемотано кровавыми бинтами, но Антон был уверен, что горбы и десятки рук из позвоночника у него отсутствовали. — Арс? — Прости, я выгляжу ужасно, — прогундосил он, поглядывая на него из-под лохматой челки. Антон подошел ближе, в фонарном свете пытаясь сопоставить парня и его уродца, но ничего общего у них не было, кроме — он склонился ниже, опираясь на матрац, и Арс не шевелился, позволив себя разглядывать, — кроме искристых бликов в черно-синих глазах. — Ты мой уродец? — ошарашенно спросил Антон. Арс возмущенно приоткрыл рот, но Антон не обратил на него внимания, продолжая ощупывать внимательным взглядом тонкие черты, скрывающиеся под пластырями и бинтами, сдернул с него одеяло, оглядывая худое, но определенно человеческое тело. И обнаженное, не считая бинтов. Антон густо покраснел и дал раздраженному Арсу вырвать из потных ладоней одеяло. — Это моя кровать, — заворчал он. — Так будь любезен… — А волосы твои где? — очнулся Антон. — Почему ты изменился? Какого хрена из чудовища ты стал красавицей, а я так и остался говорящей шваброй? Арс сжал между бедер одеяло и хитро улыбнулся — зубы остались заостренными, но это сущая мелочь. — Обрезал, — пояснил он, кокетливо убирая челку набок. Антон в душе не еб, куда делся его по вредности немой уродец, и откуда взялся этот. — Не смог вымыть кровь, — добавил он, возвращая Антона в липкие от страха и ожидания дни, когда уродец вернется. — Ты собирался вернуться? — хрипло спросил Антон. Арс потупил взгляд. — Не смог бы удержаться, — тихо ответил он. — Я вроде как к тебе привык. — Привык? — переспросил Антон въедливо. Арс поднял на него искрящиеся упрямые глаза. — Ты не заставишь меня признать большее, — заявил он. — Потому что я монстр, и должен был тебя пугать. Глядел он при этом так наивно, будто сам верил в свои слова. — Превосходно получалось, — хмыкнул Антон и протянул к нему раскрытую ладонь. Арс удивленно взглянул на нее и прикрыл глаза, разрешая Антону делать, что он там хочет, — как и всегда. Антон мягко тронул прохладную шелковистую кожу и погладил большим пальцем уцелевший маленький участок под глазом. — Можно? — шепнул он. Арс кивнул, позволяя развязать узлы на затылке, так и не открывая глаз. Антон ахнул, хотя и был готов к синякам и порезам — у Арса не было кончика носа: на его месте под кровавой коркой налип тонкий лоскуток кожи. — Заживет, — пробормотал Арс. — Прости, я некрасивый, но… — Ты дурак? — охуел Шаст. — Я в жизни таких не видел. Арс недоверчиво открыл один глаз — в закрытый второй его уже целовал Антон. Арс задрожал под ним, обнимая за шею, и потянул на себя, в гору подушек. — Зачем тебе нужны были мои носки? — Антон лизнул его в шею и привстал на локтях, чтобы заглянуть в глаза. Арс фыркнул, улыбаясь уголками соблазнительных губ. — Для Валентины Степановны, конечно. Антон с ужасом оглянулся на спящую многоножку, занимающую полкомнаты. — Ее зовут Валентина Степановна? — изумленно спросил он. Арс начал хихикать, поэтому Антон надул щеки и пукнул ему в шею. Арс заржал, то ли отталкивая его голову, то ли таща на себя. — Как твою физичку, — пояснил он, потирая между пальцев и без того горящие уши Антона. Комбо кошмаров. — Но зачем носки? — Очевидно, — фыркнул Арс. — Очевидно? — Чтобы она не сожрала тебя в первую же секунду, — Арс закатил глаза, но на его лице мягко блуждала ленивая улыбка. — И привела тебя ко мне. Антон покачал головой: все продумал, хитрый ублюдок. — На всякий случай, — добавил тут же Арс, будто прочитав его мысли. — Если ты все-таки окажешься за гранью. Физичка осталась за дверью шкафа. Как и родители, и Макар с Димой, Ира и далекие интернет-друзья. Он потер лицо, поднимаясь. За окном все так же шли толпами люди и летели, ползли, прыгали монстры, то исчезая в смоге воздуха, то появляясь вновь. — Ты пришел сюда ночью, когда большинство спит, — услышал он голос сзади. О часовых поясах Арс, похоже, не слышал. — Днем тут творится вакханалия, а сейчас они заняты запугиванием людей. — Ты должен был приходить только ночью? — Я не твой сон в отличие от Валентины Степановны, — Арс поднялся, подходя к нему. — Я мог приходить когда угодно. Но ненадолго. Удивительно, но когда он стоял прямо, а не на корточках, как обычный гопник с района, они были практически одного роста. Арс не стеснялся наготы, явно наслаждаясь косыми смущенными взглядами Антона на покрытые родинками и прозрачными кляксами веснушек плечи, плоскую грудь и… — Я должен был стать твоим ожившим кошмаром, — Арс серьезно взглянул на него. — Когда такие как я пересекают грань, они становятся монстрами — ты сам видел. Поначалу я не мог говорить, есть и понимать тебя. Интересная градация способностей, конечно. Учитывая, насколько болтливым оказался уродец, Антон не сомневался, что с ним он не заскучает. — Ты не сможешь вернуться таким?.. Арс оглядел себя, обнимая руками и покачиваясь с пяток на носки, задумчиво глядя на город. Ему должно быть холодно, мелькнуло в голове у Антона, и он шагнул назад, обнимая со спины. Арс поерзал в его руках и умиротворенно задышал. Антон подул в порозовевшее ухо с сережкой и куснул за хрящик. Они помолчали. — Кто это был? Кто пришел тогда? — Мой ночной кошмар, — отозвался Арс и кивнул на недоверчивый Антонов смешок. — Мне тоже снятся сны, когда я сплю рядом с тобой. Я не должен был, мы вообще не умеем спать. Мы же типа чудовища, понимаешь? А я заснул. По-человечески. — И тебе снился он? — сочувственно спросил Антон. — Он хотел меня убить, — сообщил Арс таким тоном, будто говорит об осадках в Домодедово. — Это я потом только понял. Сначала думал — тебя. — Ты понял это, когда сбежал в шкаф, а он пошел за тобой? — настороженно спросил Антон. Арс развернулся в его руках, возмущенно глядя на него, и ткнул в грудь пальцем. Антон ойкнул. — Я понял это, когда узнал его, — с обидой сказал он. — Ты подумал, что я струсил? У Антона округлились глаза, стыд хлынул к щекам. Его затошнило от нервного опасения, что он все испортил, и Арс сейчас его выставит. Или выкинет в окно — Антон не знал, какой вариант предпочтительнее. — Нет, я вовсе… — Да брось, — закатил глаза Арс. — Это неважно. Антон вздохнул и извиняющееся ткнулся носом в щеку Арса, потерся об израненную кожу плавно, чтобы не причинить еще большей боли. Он терся носом и целовал щеки, пока Арс окончательно не расслабился, шагая к нему и укладывая голову на плечо. — Почему ты не стал меня пугать? Арс забавно пожал плечами в кольце его рук. — Ты был таким заебанным, — признался он. — А я не очень люблю пугать. Да и не думаю, что у меня получилось бы. — Иру получилось, — заметил Антон. — Ей многого не надо. — Всего лишь твоя ревность, — ухмыльнулся Антон, и тот вжался в него сильнее, бодая в грудь: если Арс шел по доске, то Антон собирался его поймать. И ловить каждый раз. Но он не заспорил, и от этого Антон почувствовал прилив тепла. Он уставился в окно, поверх лохматой головы, глупо улыбаясь. Как же так вышло, что он влюбился в монстра? Как так вышло, что монстр влюбился в него? Сошлись два одиночества. — Я не должен был симпатизировать людям, — невнятно пробормотал Арс. — Твой страх напитал бы меня, и с каждым разом я бы выглядел все внушительнее и ужаснее. — Но я не боялся. — Да. — Антон слышал улыбку в его голосе и сжал Арса крепче. — Поэтому рано или поздно в твоем мире я бы превратился в того, кто я есть сейчас. — Но ты же… Арс поднял лицо и пристально посмотрел на него своими огромными глазами, кажущимися теперь прозрачными. Звезды завораживающе переливались и плыли, сливались и разделялись, их утягивали внутрь черные дыры пульсирующих зрачков — у Арса теперь были зрачки. — Здесь я не ощущал себя, просто, знаешь, был. Меня влекло наружу, к тебе. Я был твоим предназначением, — заговорил Арс, подбирая слова. — Я не знал, как выгляжу, пока не глянул в отражение в твоей ванной, и от тебя зависело, стану я монстром или нет. Только ты выбираешь, видеть ли в окружающих друзей или врагов. Антон помолчал, решая обдумать это позже. Слова тянули, подталкивая к какой-то мысли, еще неспелой, но неминуемо зреющей, чтобы в конце концов быть оформленным красным выводом, и только от сомнений зависит, будут ли в яблоке черви. — Если бы я тебя испугался, ты бы стал боггартом? — Можно и так сказать, — улыбнулся Арс губами, но глаза его оставались серьезными. Наверняка за ним бы не заржавело: превратился бы в какую-нибудь скукоженную девочку из «Звонка» и шептал бы из углов, сколько Антону жить, а потом и прирезал бы под шумок. — Почему только сейчас?.. — задумчиво спросил Антон и замолчал, не зная, как продолжить, но Арс его понял. — Не знаю, — он качнул головой. — Наверное, потому что окончательно отрекся от своей сущности, когда напал на такого же, как я. Антон приподнял его подбородок и мягко коснулся губ, из-под ресниц глядя, как Арс закрывает глаза и раскрывается ему навстречу в ответной ласке. — Не поверишь, — прошептал он между поцелуев. — Я смертельно хочу спать. Антон не знал, можно ли спать им здесь, тем более, при Валентине Степановне, но потянул его за руку в сторону кровати. Арс привычно устроился на его груди, слушая сердцебиение, и Антон обхватил его руками, стараясь не потревожить раны, и счастливо улыбнулся, — он так по этому скучал. Многоножка громко фыркнула, напоминая, что они не одни, будто можно забыть об огромном монстре посреди комнаты. — Знаешь, — сонно пробормотал Арс. — Если уж я остаюсь с тобой. Можешь звать меня Арсений.

***

Антон взглянул на всплывшие вареники и принялся вылавливать их шумовкой. Они их лепили вместе, но своими Антон гордился, а на Арсовы рогалики смотрел чуть больше, чем снисходительно, но лучше б он задумался, как вообще согласился на вареники с картошкой. Картошку Арсений обожал во всех видах, и Антон иногда задумывался, не из белорусской ли страны кошмаров тот вылез, но установить, откуда шкаф, Лебовски, не представлялось возможным, потому что они давно съехали. А потом и переехали в другой город, потому что Арсений хотел служить в театре. Когда он впервые заикнулся о службе, Антона перекосило от воспоминаний, как сам откосить пытался, а тут здрасьте, приехали. Тот успокоил, что никуда уезжать не собирается, а работа аниматором в комнате ужасов ему наскучила. Так вот, вареники. Точнее, Арсений. Как так вышло, что Антон везде шел на поводу, да еще с такой радостью, что прицепи ему поводок — не почешется, он не успевал отслеживать, да его и устраивало плыть по течению, хотя ни рыбу, ни мясо Арс не любил, но Антону не запрещал. Но Шасту нравилось — и счастливая улыбка Арсения, и его прозрачные глаза с темными крапинками погибших звезд, и приплюснутый откушенный кончик носа, и капризы, и даже дурацкие его вареники. — Все готово! — крикнул он, доставая из холодильника сметану. Раздался топот ног: Арсений так и не научился ходить нормально. Антон улыбнулся ему, и ответная улыбка взъерошенного Арсения осветила комнату. Он пересек кухню, чмокнул Антона в подбородок и только тогда огляделся, с восторгом принюхиваясь. — Сценарий читал, — смущенно пояснил он и начал заваривать чай. — Сегодня вот новый предложили. Антон засунул в рот горячий вареник, зашипел, забросил сверху ложку сметаны, и выжидающе воззрился на мурлыкающего себе под нос Арсения, колдующего над заваркой. Он любил заваривать листья мяты и малины и всякую дрянь из палисадника, а Антон любил Арсения. Даже когда он снова надевал его носки — на этот раз даже не парные: один красный, другой синий. Антон молчал, тщательно пережевывая и боясь подавиться. Арсений оглянулся на него, озадаченный отсутствием реакции, и закатил глаза, улыбаясь. Антон замер, глядя на него большими глазами в ожидании шутки, но Арс внезапно подошел, склонился и слизнул капли сметаны с его губ. Антон принялся жевать усерднее. — Не спеши, ковбой, — ухмыльнулся Арсений, и, к досаде Антона, отодвинулся на непозволительное далекое расстояние размером с целый стол. Арс порылся в горе вареников и выудил один из своих — уродливых и неказистых, с таким торжественным пафосом, словно собирался его как минимум короновать. — Ты такой уродец, — блаженно выдал Антон, наконец, сглотнув. Арсений хитро прищурился и облизнулся своим непомерно длинным языком, приводящим Антона каждый раз в экстаз. Особенно когда Арс лизал чуть ниже мошонки, издавая при этом такие же чавкающие и сосущие звуки как сейчас… — У тебя глаза остекленели, — заметил Арсений. — О чем думаешь? — Будто ты не знаешь, — пробурчал он, краснея, и вцепился в новый вареник. — Ты хочешь трахаться, — широко улыбаясь, объявил Арсений. Антон поперхнулся. Некоторые аспекты социального взаимодействия давались Арсению трудно, но сейчас Шаст бы поставил на намеренную провокацию. — У тебя каждый раз тяжелеет дыхание, — сообщил этот дурак довольно, ничуть не смущаясь. — Уши краснеют и щеки пятнами. И зрачки широченные как при трипе. — Мы больше не будем смотреть «Шерлока», — буркнул Антон, вставая, чтобы налить им чай. — Но ты такой, знаешь. — В отражении плитки Антон видел, как Арс взмахнул рукой с зажатым вареником. — Особенно красивый. Густо покраснеть ему помешал шлепнувшийся на пол вареник. Тестовое брюшко лопнуло, расплескивая жидкую пюрешную начинку. Арсений тут же скатился на пол — доедать. Антон надеялся, что в своем театре хотя бы он с пола не жрет, но, с другой стороны, все же актеры с причудами? — А так я некрасивый? — криво улыбнулся он. На свой счет иллюзий он не строил, и каждый комплимент Арсения, который даже не пытался сделать комплимент, так как был не особо обременен людским этикетом — он просто констатировал, что видел, и всем (и больше всего самому Арсу) здорово повезло, что видел он мир в розовых красках, — обжигал щеки до нервного «перестань». Не всегда им везло, конечно, однажды Антону пришлось оттаскивать недоумевающего Арсения от пьяного амбала, которому не понравилось сравнение ушей с варениками. Арс еще пытался из-за плеча Антона ему объяснить, что вареники он очень любит, но как об стенку горох, а Арсений, на минуточку, был Царем Горохом. И вовсе не потому, что, как оказалось, пукал после гороховой каши, жутко смущаясь, пытаясь скрыться с места преступления и отфыркиваясь от смеющихся поцелуев Антона в урчащий живот, а потому что иногда был слишком Арсением. — Красивый, — Арс, нагнувшись так сильно, что прижался грудью к полу, лизнул картошку. Антон поморщился и мысленно поставил себе галочку отправить его чистить зубы, прежде чем его поцеловать, но чистота рта Арсения никогда особо не волновала, даже когда он лез целоваться, только что отсосав. Себе. Арсений поднял голову и пожевал губы. — В смысле, самый красивый, — припечатал он. Печать эта выбила весь дух из Антона, но лукавая улыбка заставила его опомниться: Арсений обожал его смущать и смотреть, что будет. Местами и средствами он при этом не гнушался, заявляя, например, посреди магазина, что собирается нацепить вот эту сетку для мандаринов на себя и больше ничего. — Красота в глазах смотрящего, — припомнил Антон мудрость, поднимая его с пола за шиворот. Тот вдруг сник. — Когда-то тебе нравились мои глаза, — грустно заметил Арсений, суя нос в чашку. Антон малость опешил от этой чуши. — В смысле «когда-то»? — эхом откликнулся он, запоздало понимая, что повторил фразу Арса. — Ну, когда я еще принадлежал той ночной стороне, — Арс махнул рукой, не глядя на него. — И звезды… — Не хуйни, — попросил Антон, что значило что-то вроде: «не говори хуйни». — Ты до сих пор считаешь меня уродцем, — сообщил Арсений чашке полным невыносимого трагизма голосом. Вся драма мира сконцентрировалась на его лице, и Антон почувствовал себя пиздец виноватым, хотя ему казалось, что в это слово он вкладывает исключительно влюбленную коннотацию. Очевидно, Арсению это было непонятно, раз он столько молчал, и, зная Арса, загонялся до уроборосского самоедства. Антон выдернул его из-за стола как пробку из бутылки и потащил на кровать, толкая спиной вперед и тут же забираясь сверху, принимаясь целовать, куда придется. Дело всегда давалось ему лучше слова. А если Арсению нужны признания — не беда, Антон проведет несколько часов, корпя над лучшей любовной балладой, и выдаст ему лучшие метафоры о варениках. Он стащил с него футболку и домашние штаны, принимаясь лизать по-прежнему прохладную кожу с переползшими звездами из глаз и рассыпанными где попало: особенно Антон любил маленькую на круглой косточке левой ноги, а еще одну на внутренней стороне бедра, и, конечно, несколько будильниковых на щеке, куда он чмокал, чтобы разбудить. Антон огладил плоский живот, прикусывая кожу над тем местом, где у людей был пупок, и поднял голову, глядя на его лицо — грустит все еще? — но тот откровенно тащился, раскрыв рот и пуская слюни. И тут до Антона дошло. — Ты специально! — возмущенно завопил он. — Что специально? — Арсений приподнялся на локтях, по-царски величественно поднимая бровь. — Манипулирую тобой, чтобы мы поскорее трахнулись? Разве ты этого не хотел с самого начала? Антон сдулся, но все равно из вредности куснул его за бок, как серенький волчок. Арсений издал звук резиновой утки, на которую нечаянно наступили. Антон обожал любые звуки, издаваемые Арсением, а те, которые он не контролирует, особенно. — Я тебя, придурка, выебу, — пообещал Антон, ласково прижимаясь к низу живота губами. Арсений затрепетал под ним, но вывернулся, опрокидывая его навзничь и сверкая шальными глазами. — Мечтай больше, — оскалился он. Антон безбожно залип на острые треугольные зубы, мечтая однажды отправить его на прием к Димке, чтоб посмотреть на реакцию дипломированного специалиста. — Я сегодня получил роль, я сверху. Ему не понравилось, что Антон еще одет, поэтому он принялся сдергивать с него одежду с почти одержимым остервенением. Антон хохотал и не сопротивлялся, покорно выпутываясь из рукавов толстовки. Удивительно, кожа холодная у Арса, а мерз вместо него Антон. — И какая же это роль? — спросил он, оттаскивая Арсения от себя за волосы. Припухшие лилово-розовые губы у него блестели от слюны, и, не удержавшись, Антон поцеловал его еще раз. И еще разок. — Какого-то сказочного персонажа с радужным зонтиком, — отмахнулся Арс, но Антон не дал ему сползти вниз, обнимая бедрами за талию и перекатываясь. Арсений снова задергался и пробежался пальцами по его бокам в щекотке. Это был запрещенный прием, но и у Антона имелся козырь в рукаве. — А я готовил вареники. — Глаза Арсения мечтательно затуманились: он всегда так реагировал на любимую жрачку. В таком состоянии Антон мог делать с ним, что хочет, о, и кому тут говорить о манипуляции. Пользуясь тем, что Арсений лежал растаявший как масло на пироге, Антон ненавязчиво развел его колени, целуя паховые складочки и изредка прижимаясь губами к тяжело бьющейся артерии. Он как раз вылизывал тяжелые яйца, намереваясь скользнуть выше, как раздался совершенно расслабленный голос Арсения: — Иногда я думаю о ролевых играх. Антон замер, покатав головку во рту, и прижал языком к щеке, чтобы не мешала слушать тайные кинки Арса. Обычно они делали в постели то, что хотел Антон, потому что Арс стеснялся и отнекивался озвучивать свои желания — они отличались своей экзотичностью (скорее ебланством, но тут уж чьими словами выражаться) — и после того, как Антон охуел от предложения трахнуться в аэротрубе, Арсений перестал делиться, и Шаст до сих пор винил себя. Внутри загорелось возбужденное предвкушение; он пососал головку, скользнул языком по щелке, поторапливая. — Мы с тобой в ростовых куклах… скажем, вареников… Антон закашлялся и сплюнул член Арсению на живот. Тот отрешенно пялился в потолок, еблански улыбаясь. Перед его мысленным взором наверняка скакали они вдвоем паровозиком и в кошмарных белых костюмах. Антон вздохнул и прикинул, что такая срань должна водиться на алиэкспрессе. — Скажи мне, ты больной, — обреченно спросил он без вопросительной интонации. Потому что факты. Арсений поморгал, приходя в себя из своего ЛСД-похода, где ЛСД — Лучше Сделай Дело, (а потом пизди), и выполз из-под Антона, снова толкаясь и пихаясь, пока он, кряхтя, не улегся на спину. — Больной не больной, а я сверху, — заявил он, и, натянув презерватив, проехался ягодицами по члену Антона. Антон спорить не стал, из серии «как скажешь, дружок»; Арсения он еще перевернет как ему нужно — а пока пусть развлекается. Его глаза похотливо затуманились, а движения замедлились настолько, что он замер, прижимаясь раскрытым пульсирующим входом к члену Антона. Арсений вцепился в плечи Антона, заерзав сильнее, кусая губы. Антон подался вверх, прижимаясь членом к яичкам Арса, и тот ахнул, изворачиваясь и награждая его мелкими поцелуями. Антон протянул ладони, раздвигая ягодицы, и скользнул средним пальцем глубже, прижимаясь к дырке. Даже мысленно он не мог придумать эпитет лучше, а спрашивать уродца, если не ставить цели получить моральную травму, представляя, к примеру, разорванные пельмени и проводя аналогии, бессмысленно. Тот выудил анальную смазку и щедро плеснул через левое плечо. Надо проконтролировать количество потребляемой информации касательно суеверий, иначе на этой смазке они далеко уедут — она попала не только на поясницу, стекая по копчику и по назначению между ягодиц, но и на бедра Антона, и, судя по траектории струи, на часть пола и занавески. Антон пошарил ладонью, размазывая долетевшие остатки между ягодиц и по члену, и толкнулся вверх. Тугие стенки обхватили головку, с трудом пропуская дальше, и Арсений задышал глубже и размереннее, приноравливаясь к движениям. Антон позволил ему приподняться, жадно следя, как черные дыры в глазах поглощают дневное небо, — иногда, если ему удавалось, и Арсению было особенно хорошо, в зрачках снова тускло искрились пылинки, и Антон обожал эти мгновения и старался выбить тонкие высокие стоны и космическое сияние каждый раз, когда Арс сам улетал в стратосферу от наслаждения. Мускулы дрожали от напряжения, по виску Арсения текла капля пота, которую Антон хотел бы слизать, но для этого нужно было пытаться сесть, а это нелегко было сделать, пока на нем скакали как на родео, и лучше он подождет эту каплю внизу. Он держал Арса за бедра, не давая ему свалиться во время очередной восьмерки, и ждал, пока тот устанет и позволит Антону все сделать самому — ждать оставалось недолго, судя по дыханию через раз, сухим губам и свешенному буквально через плечо языку. За этот язык Антон и дернул Арса на себя, втягивая в долгий поцелуй с зубами, языками и слюнями. Арсений растекся по нему, весь зацелованный и влажный, ерзая, чтобы головка упиралась в простату, и мелко вибрировал, отвлекаясь от мокрого рта и переключаясь на соленую от пота шею. Он бы добрался и до сосков, если бы Антон не собрался с силами и не перекатился снова. Арсений застонал, запрокидывая голову и подставляя шею под Антоновы поцелуи. Тот с удовольствием оставил пару засосов, вспоминая о какой-то Алене из театра. — Раздвинь ноги шире, — пробормотал он, опираясь с обеих сторон от головы Арса на руки. Тот понятливо послушался и даже задрал задницу повыше, обхватывая бедрами за поясницу. Антон двинулся сразу сильно и глубоко до упора, с упоением видя зажигающиеся звезды. — Значит, это кому-нибудь нужно? — пробормотал он и тут же ответил: — Всегда мне. — Что?.. Но Антон уже вбивался, быстро и мощно, не растягивая время и не глядя на стекавшую каплю пота и соблазнительную испарину над верхней губой. Он смотрел только в закатившиеся в скором оргазме глаза.

***

— Ты был прав, — проронил Антон, гладя Арсения по волосам свободной рукой. — Мм? Тот почти засыпал, развалившись на его коленях, но по-прежнему упорно цепляясь за его пальцы. Арсений подложил ладонь Антона под щеку в импровизированной подушке и теперь довольно сопел, изредка целуя подушечки. По телевизору шли пятые «Сумерки», и Антон заебался ждать ночи, чтобы идти спать. Ноги гудели, но сдвинуться с Арсением на них было все равно что потревожить нервную кошку, а тот был хуже кошки и мог нервировать его еще три часа кряду, что уже выспался, а Антон не дал досмотреть, что там с этой Ренесми. Антон был счастлив и теперь он знал, кого хотел видеть в окружающих. Поэтому он открыл сообщения, и, подумав секунду, написал: «Не подскажешь, сколько варить яйцо?»