Не повезло

— Aku cinta kamu. — Что это значит? — Это значит «Я люблю тебя». Не то чтобы это что-то меняло… — Но если ты меня любишь… — Конечно люблю. Больше, чем я думал. Но это ничего меняет. Что сделано, то сделано. Между нами все кончено. ©Кассандра Клэр "Город потерянных душ"

— Что такое соулмейт? — спрашивает однажды Скалл у матери. — Это… как твой лучший друг, но намного, намного ближе, — отвечает она также задумчиво, чуточку мечтательно улыбаясь. — Тот, с кем ты делишь одну душу, кого всегда носишь в сердце и готов прощать ему любые поступки. Он единственный, кто всегда понимает тебя, принимает все твои недостатки и верит в тебя несмотря ни на что. Любит только за то, что ты есть. У маленького Скалла восторженно загораются глаза, и он не дает матери покоя, пока она не рассказывает ему о соулмейтах все, что знает. И уже ночью, ложась в кровать, он с благоговением проводит по чернильным брызгам на руке, которые после сложатся в имя его родственной души, и мысленно себе клянется, что объедет весь мир, чтобы точно встретиться со своим соулмейтом. Вообще-то, этот наивный восторг перед собственным соулмейтом и болезненное ожидание их встречи — единственное, что он выносит из своего детства и проносит на всю жизнь. То есть, до самой их встречи. Конечно, его детство не было совсем уж ужасным или голодным, но он предпочитает не вспоминать о нем без лишней необходимости. Обычные родители, жизнь… как у всех, которая рушится из-за самого Скалла. Просто однажды он еще подростком выкрашивает волосы в фиолетовый, пробует сигареты и алкоголь, делает пирсинг, татуировки — в общем, совершает глупости, как и любые другие подростки. А потом вдруг увлекается мотоциклами — и это, несмотря на его безмерную любовь к ним на всю жизнь, является концом всего. И началом его пути как Скалла де Морта, бессмертного каскадера, которого не трогает даже смерть. Все начинается с любования и тоскливых вздохов, потом его разъезды на мотоцикле по пустым дорогам, участие в нелегальных гонках, первые, но быстро приевшиеся победы… а затем он видит это. Опасные, завораживающие танцы в воздухе один на один со смертью. Скалл практически влюблен и полностью потерян для реальности — он учится этим трюкам, выступает в каком-то цирке, придумывает новые выступления и абсолютно счастлив. Никаких рядом людей, которые раздражают одним только своим присутствием, опасность, разлитая буквально повсюду, и одновременно постоянный вызов. Своим способностям, страхам, себе, всем вокруг и даже смерти, мол, попробуй остановить меня. Это восторженное опьянение опасностью и собственным бесстрашием каждый раз вызывает у него безбашенную и совершенно шальную улыбку и почти сумасшедший смех. Он смог, черт возьми! Да, безумный Скалл снова сделал это и обманул саму смерть! Эти мысли бьются у него в голове после очередного нереального и неповторимого выступления, которое не сможет повторить никто, кроме него — слишком безумно, сложно и смертельно. Он быстро находит своих поклонников и становится известным, его приглашают на различные мотошоу… и ему все это действительно нравится (хотя толпы людей его до сих пор подбешивают, но ладно, пусть будут, пока продолжают восхищаться им — он готов немного их потерпеть). А потом происходит это. Дурацкое приглашение попробовать себя в чем-то новом и столь же опасном, признание его силы и заслуг и знакомство с кучей разных людей, что с первого взгляда записывают его в никчемности и на роль шута. Скалл с недоброй усмешкой припоминает то время, когда снимался каскадером в нескольких фильмах и легко притворяется тем, кого они себе представили. В самом-то деле, это не так уж и сложно — он и в обычной жизни совсем невыносим, а тут ему лишь надо не сдерживать свои дурные наклонности и бесить всех окружающих до неконтролируемого бешенства и желания его убить. И, когда кажется, что все собравшиеся мафиози вот-вот кинутся на него всем скопом в попытке придушить, появляется он. Его родственная душа. Вторая половинка. Его соулмейт. И Скалл, черт возьми, просто некотролируемо, совершенно безумно счастлив, ведь он ждал их встречи уже очень, очень давно. От мысли, что поиски, наконец, завершены, в горле появляется комок, и Скалл готов совсем по-детски расплакаться от счастья. Ну, вы знаете, он объездил почти полмира, но так никого и не встретил — это невольно заставляет задуматься о том, правда ли, он существует? Он дрожит от почти противоречивых желаний и прикрывает глаза, чтобы успокоиться и взять себя немного в руки. В конце концов, он не девушка, чтобы так сильно реагировать. Но это чувство единения, пока между ними просто формируется толстая, словно канат, нить-связь, охуенно, если честно. Потому что походит на ту эйфорию, что он испытывает во время своих выступлений, но во много раз круче и ярче. Он даже немного опьянен этим всепоглощающим чувством полного доверия и целостности, пока брызги на руке превращаются в имя его соулмейта. И каким же сокрушительным было его падение. — Нет! — послышался разъяренный рык. Скалл ошарашенно распахнул глаза, чтобы тут же встретиться взглядом с откровенно взбешенным соулмейтом. В горле застыло что-то противное, вязкое, улыбающиеся губы искривились в болезненной гримасе, и Скалл весь заледенел, когда нити только зарождающейся связи так грубо и варварски порвала его вторая половинка. И чувство такое… будто его взяли и окунули в ледяную прорубь, а после вытащили и протерли им пол. — Моим соулмейтом не можешь быть ты! — выплюнул он так, словно само существование Скалла оскорбляло его. Нескрываемые презрение и отвращение в чужом взгляде, словно били по оголенным нервам, так сильно это ударило по нему, его чувствам и до этого болезненном самолюбии, практически растоптанном сейчас подчистую. Не повезло. От этих слов, мелькнувших на грани сознания, внутри сворачивается скользкой противной гадиной пустота. Его не приняли. Скалл сам себе напоминал сломанную ребёнком игрушку и даже не пытался представить, каким же жалким его сейчас видят остальные мафиози, все ещё стоявшие здесь и совсем чуточку завороженные видом формирующейся связи. Окружающие неловко отвернулись, пытаясь сделать вид, что ничего не видели, кто-то кинул сочувственный взгляд на Скалла, кто-то судорожно выдохнул, неодобрительно покосившись на его соулмейта. Позже, вспоминая этот день, Скалл неизменно кривит губы в кривой болезненной усмешке, считая, что именно этот момент не лучшим образом повлиял на взаимоотношения всех будущих Аркобалено. Они ведь терпеть друг друга не могли. Скалла жалели и незаметно защищали, прикрывали на заданиях, объясняли ему, практически гражданскому, что-то непонятное, пусть за градом насмешек, тычков и обзываний это и не было так очевидно. А вот Реборна немного сторонились, хотя тот и сам не особо стремился общаться, считая это ниже собственного достоинства. Просто… знаете, соулмейты, на самом деле, редкость. Мало у кого появляются метки и ещё меньше тех, кто все-таки находит своего соулмейта. Да, считается, что две половинки обязательно встретятся, но реальность диктует свои правила — и твой соулмейт может к тому моменту уже давно лежать в могиле. Так что встреча живых соулмейтов и их связь — это действительно чудо, которым нужно гордиться, которое нужно беречь и нежно любить. Хотя, это не меняет того, что твоя половинка имеет право отказаться от своей судьбы. Ведь у неё уже может быть семья, другая любовь или ещё что-то в этом роде. Вот только это не особо принято. И гордиться здесь тоже нечем. Этого стыдятся. Скалл больше не носит при посторонних футболки или майки. На запястьях, покрытых до этого чернильными брызгами, глубокие шрамы, скрытые широкими кожаными браслетами. Уродливые шрамы от ожогов выжженных огнём ранее брызг. Вот и все, что осталось у него от его половинки. Больше ничего. Только шрамы. Скалл никогда не смотрит на них и всегда отводит взгляд от своего отражения в зеркале. Это же так противно. Сам Скалл себе противен. От него отказались. Даже не дали и шанса. Это же о чем-то говорит, верно? При встрече Реборн неизменно кривит губы в отвращении, переводит презрительный взгляд в сторону и делает вид, что его нет. Остальные Аркобалено замирают статуями и незаметно стараются не оставлять их одних, всячески ограждая одного от другого. Скалл только ухмыляется и ведёт себя просто отвратительно, до такой степени, что обычно умиротворенный и позитивный Колонелло вспыхивает, как спичка, и грозится сам пристрелить его, если этого не сделает кто-то другой. Этот кто-то другой только прячет глаза под шляпой, чтобы его не видеть, и молча взводит курок, красноречиво наставляя пистолет на Скалла. И это, как ни странно, помогает — тот успокаивается, пусть и делает обиженный вид. Скаллу плохо, если честно. Он даже сам не до конца понимает, что творит, только холодная гадина внутри сжимает свои кольца все сильнее. Потому что, несмотря на порванную связь и сменившие брызги шрамы, Скалла нестерпимо тянет к Реборну. Он совсем по-детски добивается его внимания, хоть какого-то внимания, и безмерно доволен даже такими крохами. И молча бесится, когда Реборн обращает внимание на кого-то ещё. Он постоянно флиртует с Луче. Скалл, честно говоря, откровенно её уже ненавидит, несмотря на все эти извиняющиеся улыбки, виноватые взгляды и мягкий голос, пытающийся его успокоить. И, когда она тянется свои пламенем, чтобы сформировать с ним связь Неба-Хранителя, он едва заметно кривит губы в злорадной усмешке и обжигает её своим колючим жёстким пламенем. Ибо нехрен. Всё это, на самом деле, выводит его из себя. Он не может прекратить себя так вести. Знает, как жалко и отвратительно смотрится его поведение, но прекратить это не в силах. Ведь, может быть, если Реборн заметит его, присмотрится чуть получше… он передумает? Поймёт, что ошибся? Что Скалл может быть его достоин? Никогда, понимает он с разрывающей на части бездной внутри себя. Ведь Реборн — бабник, который флиртует, как дышит, и готов ухлестывать за любой симпатичной юбкой. Такие, как он, никогда не принадлежат кому-то одному — они свои собственные и одновременно общие. Совсем немного общие, слишком уж они независимы. Это открытие жалит Скалла больнее змеи, свернувшейся в груди. Значит ли это, что Реборн все равно никогда бы не принял его? В тот вечер, когда ему пришла эта идиотская мысль, он безобразно напивается в баре, играет в карты с какими-то идиотами, цепляет какого-то типа и проводит с кем-то ночь впервые за все время, прошедшее с встречи с Реборном. На утро его рвёт в грязный унитаз, и, стоя на коленях перед ним, он откровенно жалеет о прошлой ночи, смотрит в зеркало, с отвращением замечая пару засосов, синяков и следов от сильных укусов, а после целый час стоит под душем, пытаясь отскрести с кожи чужие прикосновения, все ещё чувствующиеся на теле и вызывающие лишь брезгливость и презрение к самому себе. Реборн был прав, думает Скалл, давясь беззвучными слезами и яростно оттирая уже покрасневшую кожу жёсткой мочалкой. Он его недостоин. В дом он возвращается все ещё хмурый, мрачный и непривычно молчаливый, отчего все Аркобалено следят за ним настороженными глазами, пытаясь понять, что с ним произошло и чего от него ожидать. Тот их просто не замечает и игнорирует даже Реборна, который щурит чёрные глаза и смотрит на него слишком долго. Они, конечно, отмахиваются от Скалла, посчитав, что его шило недолго пробудет в таком настроении. Однако, вопреки всем их предположениям, это состояние продолжается несколько недель, что замечает даже обычно рассеянный и редко выбирающийся из лаборатории в подвале Верде. Потом все как-то образуется, и привычно всех бесящий Скалл вернётся, заставив их снова недовольно ворчать и кривить губы, а втайне облегчённо выдохнуть и наконец-то расслабиться. Сам Скалл привычно всех раздражает, выводит из себя Реборна, хамит Луче и неожиданно даже для себя замечает это. Реборн с еле уловимой нежностью и тоской кидает взгляды на огромный живот их временного Неба, отводит слишком печальные глаза от Колонелло и Лар, быстро переключает играющие мелодрамы по телевизору и торопливо проходит по улице мимо воркующих парочек, пряча свое лицо за полями шляпы. Осознание того, что тот совсем не против отношений, резко выбивает почву из-под ног. Как и последующий за тем вывод. Ведь если Реборн не против отношений, он против… самого Скалла? Скалл сглатывает, цепляется худыми пальцами за косяк и замирает в своём гараже ледяной статуей. И так тихо стало, что, кажется, даже его сердце остановилось от пронзившей его острой боли. Было проще, когда Скалл считал, что шанса не было ни у кого. Что сам Реборн бы отказался от любого только ради своей независимости. Это гораздо проще принять, ведь его вины в этом не было. У него изначально была проиграшная ситуация. А сейчас стало ясно, что не приняли именно его. Скалл часто-часто дышит, пытаясь протолкнуть воздух во внезапно отказавшиеся работать лёгкие, и смаргивает недослёзы с абсолютно сухих глаз. И, чёрт, это было слишком для него. Просто слишком. Скалл вспоминает, что ненавидит людей, когда опять сидит вдрызг пьяный посреди бара в компании какого-то придурка и совсем тихо жалуется на всю ту херню, творящуюся у него в жизни после встречи с соулмейтом. Придурок кивает, косится равнодушным взглядом на стол, а после делает крайне логичный вывод: — А может, он, этот… ну, как его… гомофоб? Или неформалов не любит… вы же не успели даже поговорить, как он оборвал связь… Скалл каменеет, переводит глаза с бокала на… ладно, не совсем придурка и сглатывает неожиданно появившийся в горле тяжелый комок. Он пытается вспомнить, слышал ли он что-то о Реборне или видел ли хоть что-то, что могло бы подтвердить слова его невольного собутыльника о нелюбви к неформалам, отчаянно не думая о том, что все дело в его поле. Потому что волосы можно перекрасить, пирсинг снять, а вот свой пол изменить Скалл не в силах. Однако он не припомнил ничего такого — да, Реборн морщился, когда видел таких людей, но Скалл не видел того же отвращения, что он испытывал к нему самому. По правде сказать, Реборн вообще ни на кого так не реагировал, кроме как на него. И версия о том, что тот просто гомофоб, приобретала все больше красок. Ведь он ни разу не пытался флиртовать с парнями или подцепить кого-то мужского пола и разорвал связь сразу, как только его увидел. И ведь правда, что ему могло так не понравится в Скалле, если они даже не поговорили? Он же не видел, как Скалл совсем некрасиво провоцировал остальных мафиози, и, пусть и не одобрял неформалов, но, право слово, это такая ерунда, которую легко исправить или не обратить внимания. Единственное, что могло его так резко отвратить и что нельзя исправить — это пол самого Скалла. Реборн — гомофоб. Просто…блять. Скалл залпом опрокидывает в себя оставшийся виски, издает смешок, похожий на карканье ворон, и едко констатирует в воздух: — Это хуево, приятель. Совсем хуево. А внутри расправляет свои кольца и шевелится холодная змея, что обвилась вокруг его сердца. И, хотя эта холодная гадина наконец-то вновь дала ему возможность вдохнуть полной грудью, Скалл этого не делает. Только сверлит сухими глазами, в которые насыпали песок, пустой стакан и молчит. Просто сказать больше нечего. Не придурок кивает, кидая на него сочувствующий взгляд, и наливает им еще виски. Он снова глотает обжигающую горло жидкость и, прикрыв глаза, разрывается между желанием зайтись сумасшедшим истеричным смехом и спрятаться куда-нибудь, скукожившись в комок, глотая очередные слезы, снова вызванные чертовым Реборном. Скалл с болезненной усмешкой припоминает, что вообще-то он не плакал даже в детстве, разве что совсем в младенчестве. Идиотский Реборн-гомофоб меняет его. И не в лучшую сторону. На следующее утро он опять просыпается не один, только на этот раз нет ни слез, ни сожаления, ни-че-го. Лишь опустошение внутри. И, Скалл готов поклясться в этом, он почти слышит шипящий смех довольной гадины внутри, что, кажется, выросла с прошлого вечера на десяток сантиметров. Скалл смотрит пустыми глазами в потолок, пока его любовник-бывший собутыльник собирает свои вещи, и как-то отстраненно думает, что ему просто не повезло родиться в мужском теле и стать парой Реборна. Того самого Реборна, который бабник, не пропускающий ни одной юбки, и ярый гомофоб, что не может простить чертового недоразумения в виде мужского пола даже своему соулмейту и как бы второй части своей души. Двойное попадание. Скалл всегда знал, что он чертов везунчик. Он вспоминает слова матери, многочисленные статьи о соулмейтах, интервью знаменитостей и прочее, прочее, прочее, не чувствуя ничего, кроме подступающего к горлу ядовитого смеха и разливающейся внутри, словно патока, горечи, от которой довольно урчит вновь свернувшаяся в кольцо змея. Его не приняли просто потому что он — не девушка с длинными волосами, мягкой грудью и оленьим взглядом хрупкой фиалки. От осознания этого Скалл хочет громко кричать, рушить и уничтожать все вокруг только ради того, чтобы почувствовать хоть что-то, кроме холодной вязкой пустоты, в которой он тонет, захлебываясь беззвучными криками и мольбами о помощи. Он продолжает валяться на помятой и пропахшей запахами секса постели, пялится в потолок практически мертвыми глазами и ни о чем не думает. На самом деле, все это… так иронично, что почти смешно. Тот, кто должен принимать любые его недостатки и любить просто за то, что он есть, ненавидит и презирает Скалла из-за того, что он — парень. Из-за того, что Скалл чисто физически не может никак исправить. И это правда смешно. Скалл бы расхохотался и пошутил как-нибудь по черному, если бы все это происходило не с ним. Вот только с губ не срывается ни одного звука в то время, как внутри Скалл заходится в истеричном сумасшедшем хохоте. И в помертвевших глазах ни одной смешинки, только пустота. — Ты в порядке? — обеспокоенно спрашивает как всегда внимательный Фонг, когда спустя пару-трое суток Скалл возвращается в их дом. Скалл растягивает губы в привычно безбашенной улыбке и легкомысленно отвечает, что да, конечно, с ним все в порядке. Фонг недоверчиво смотрит в пустые фиолетовые глаза, где не отображается ни одной эмоции, и молча пропускает его наверх, с лёгкой печалью вспоминая их первую встречу, когда глаза их независимого и скрытного Облака ещё искрились беззаботной жизнью. Скалл ведёт себя как обычно, язвит в своей манере и выносит всем мозг, только не привлекает, как обычно, внимание Реборна, а избегает того всеми силами. Хотя он и не признает этого никогда даже мысленно, но внутри, рядом с холодной и слишком довольной в последнее время гадиной, зреет обида на Реборна. Того самого Реборна, что смотрит на него презрительно, кривит в отвращении губы и явно винит во всем произошедшем Скалла. Только вот Скалл не виноват. Виноват сам Реборн. Потому что Скаллу совершенно плевать на его пол, гору трупов за спиной, кучу неприятелей, внешность и даже на откровенно дерьмовый характер. Скалл бы принял его любым. Это ведь Реборн отказался от него, а не он. Это его вина. За всеми этими переживаниями и конфликтами внутри Скалл совсем прекращает обращать внимание на реальность, остальных Аркобалено, задания и даже на подозрительного Шахматноголового, за которым ранее собирался проследить. Вот только реальность и Шахматноголовый не замедляют тут же напомнить о себе самым хреновым способом. Проклятые Аркобалено. Скалл смотрит на свои детские ладони, часто-часто моргает, все еще не до конца веря в произошедшее, и отчаянно пытается дышать нормально, когда его легкие периодически отказываются работать и перестают разгонять кислород по его организму. По телу пробегает мелкая дрожь начинающегося панического приступа, и Скалл судорожно старается успокоиться, краем уха слушая объяснения этой двуличной стервы Луче, переругивания остальных Аркобалено и сдавленные всхлипы Лар, суть которой только что извратили до невозможности из-за вмешательства растерянного и перепуганного Колонелло. Самому Скаллу тоже до чертиков страшно, потому что он снова ребенок, у него приступ и воздух откровенно кончается, а в горле только появляется вязкий комок, что мешает протолкнуть воздух внутрь или хотя бы выдавить из себя слова о помощи. Ему до безумия страшно, и Скалл изо всех сил тянется к тому, кто может защитить его и успокоить. Он поднимает глаза, смотрит на спину сильного и ядовитого Реборна, что скандалит с все еще строящей из себя невинного агнца Луче, и просто мысленно умоляет того обернуться, обратить внимание на непривычно молчащего Скалла и помочь своему соулмейту ему, успокоить хотя бы парой язвительных жалящих фраз, которые заставят его встряхнуться и перестать паниковать. Пожалуйста, Реборн. Помоги мне. Помоги, помоги, пожалуйста, помогипомогипомогипомоги… Умоляет его Скалл, дрожа всем телом и чувствуя, как по щекам текут обжигающе горячие слезы. И Реборн, словно услышав его мольбы, оборачивается и впервые за все это время не отворачивается, не прячет свой взгляд за шляпой и смотрит Скаллу прямо в глаза. Только внутри этого взгляда ничего, кроме презрения, смешанного с равнодушием. Скалла трясёт, у него, кажется, начинается истерика, и он откровенно задыхается от нехватки воздуха, только вот Реборну п л е в а т ь. Он не спасёт его. Не поможет. Осознание этого окончательно разрушает светлый образ связи соулмейтов и глупую надежду, что все ещё когда-нибудь наладится, и Реборн одумается, поймёт, как ошибался, попросит прощения… блять, Скалл был просто глупым романтичным идиотом, который насмотрелся слезливых фильмов с обязательным хэппи-эндом. Только вот реальность — это не фильм и не книга. Ничего не изменится. Никогда. Скаллу становится действительно все равно на то, что он, кажется, вот-вот умрёт. Он продолжает жадно смотреть на лицо такого до ужаса родного и понятного Реборна, чертового упрямого киллера, что скорее умрёт, чем изменит своим принципам, примет свою ошибку и извинится хоть перед кем-то. Даже перед своим соулмейтом. Он впитывает в себя его черты и даже не думает, о чем сейчас раздумывает сам Реборн, глядя на его детское заплаканное лицо с потекшим макияжем и паникой в по-детски больших глазах. А потом он равнодушно отворачивается, когда ему все ещё нужна его помощь, и, Скалл чётко знает, что то, что он не в порядке, прекрасно видно. Реборну действительно плевать, что с ним, и от этого становится так пусто, так… горько, черт возьми. Холодная гадина внутри шипит слишком довольно, будто это её заслуга, растёт как на дрожжах и вгрызается во все ещё судорожно бьющееся сердце, отгрызая и проглатывая кусок за куском от уже кровоточащих ошметков мяса. Скалл с неожиданно острой ясностью понимает, что это конец. А после его пальцев неожиданно что-то касается, Скалл переводит взгляд и встречается с мягкими и понимающими глазами Фонга. — Всё будет хорошо, — произносит китаец еле слышно, и у него из груди вырывается полузадушенный хрип, когда он пытается что-то ответить. Глаза Фонга расширяются, он вздрагивает и просто прижимает его к себе, успокаивающе гладя по спине, как ребенка, и ласково бормоча что-то утешающее. Скалл наконец-то делает нормальный полноценный вдох и беззвучно ревёт, доверчиво уткнувшись в чужое плечо и откровенно наплевав на то, как его поступок выглядит в глазах остальных Аркобалено. Этой же ночью Скалл быстро кидает свои вещи в небольшой рюкзак, тихо спускается в гараж, уменьшает свой мотоцикл с помощью пламени и молча выкатывает его на трассу, что находится в нескольких километрах от их дома. Там он, наконец, садится на своего верного приятеля и исчезает почти на пятнадцать лет. Просто, знаете, ему нужно было хорошенько подумать обо всем произошедшем, справиться с накатывающей депрессией и все ещё бурлящей под кожей истерикой, которая была готова вернуться в любой момент. Несколько лет он проводит на каких-то почти необитаемых островах с песком и чистым морем, где так хорошо можно поддаться собственной депрессии и валяться на берегу, глядя в небо, и обречённо-тоскливо рассуждать о том, что все неприятности начались с его любви к мотоциклам. А затем носиться и пинать горячий песок, крича что-то ругательное в небо, чтобы потом обессиленно упасть обратно и вновь задуматься о чем-то серьёзном и печальном. Потом, немного успокоившись, Скалл восстанавливает свои навыки, приноравливается к новому телу и восстанавливает и так хромающую на обе ноги координацию. Возвращается на континент и ещё долгие десять лет живёт только ради себя и своего удовольствия, бегая из страны в страну, залезая в горы и разные знаменитые пещеры, суется в тропики, где пытается найти гигантскую анаконду, чтобы сравнить её с той холодной ехидной гадиной, что все ещё живёт внутри него. Неожиданно увлекается японской мифологией и начинает учить японский, периодически вставляя оттуда в свою речь разные словечки. Забредает в Сибирь, где зачем-то ищет медведей и почему-то не находит их, исследует пустыни, египетские пирамиды и прочую археологическую муть, связанную с подземельями и ловушками. Да-да, он хотел побыть немножко расхитителем гробниц, но, увы, все разграбили до него. Шанхай он решает посетить просто ради того, чтобы выпить настоящий китайский чай и впечатлиться знаменитой чайной церемонией, которую неожиданно прерывает взбешенный Фонг, которого Скалл даже совсем немного пугается. Просто таким он его никогда не видел. Откровенно сказать, Скалл уже давным-давно забыл, что тот на самом деле был Ураганом. — Мы думали, что ты погиб! — рычит Фонг, вколачивая Скалла в стену. — Исчез посреди ночи и хоть бы раз дал о себе знать! Хоть кому-нибудь! — Мне надо было подумать, — выдавливает Скалл и неловко чешет собственную макушку, издав смущенный смешок. — Пятнадцать лет?! Скалл по-детски ойкает и прикрывает двумя ладонями свой рот, глядя в потемневшие от ярости глаза напротив. Зря он это сказал… В общем, да, Фонг был чертовски зол, и Скалл откровенно затрудняется сказать, сколько раз за ту встречу он успел извиниться перед ним прежде, чем китаец хоть немного успокоился. И, конечно, каждый из Аркобалено находит хотя бы день, чтобы явиться и наорать на Скалла, высказывая все свои претензии. Даже Реборн появляется вместе с Колонелло и молча сверлит его мрачным взглядом, пока спокойный как никогда Дождь лупит Скалла своей винтовкой и кроет его матом на трех языках. Потом, когда эти визиты вежливости заканчиваются, Скалл облегчённо выдыхает и возвращается к своим делам и путешествиям, а также идиотским идеям. Раз в несколько месяцев его снова находят бывшие напарники, чтобы подозрительно проверить его не то на предмет травм, не то на сам факт того, что он жив. И, конечно, заявляются они обычно очень вовремя. — Это что, виски? — подозрительно сверлит стакан в его руках Колонелло. — Он пьян, — обреченно констатирует Реборн, который всегда появляется вместе с ним. Вдрызг пьяный и полуголый Скалл растерянно-раздраженно смотрит на них, они на него, и эти гляделки прерывает неожиданно раздавшийся томный голос из спальни: — Ска-а-алл… Колонелло давится воздухом, смотрит на него круглыми глазами и явно не может понять, что тут происходит. Скалл чуточку смущённо хмыкает и отводит глаза в сторону, а неожиданно помрачневший Реборн молча щелкает затвором пистолета и направляется в спальню, откуда подозрительно долго не доносится ни одного звука. Скалл с Колонелло переглядываются, но никто из них не решается заглянуть в спальню и узнать, что же там происходит. — Терпеть не могу педофилов, — коротко пожимает плечами Реборн после того, как умудряется выгнать под дулом пистолета симпатичного парня, которого Скалл подцепил в каком-то ночном клубе. Колонелло недоверчиво щурится, глядя на невозмутимого киллера, закатывает глаза и мудро молчит о своих подозрениях. — Вообще-то, мы познакомились, когда я был под иллюзией, — ворчливо замечает Скалл и, шаркая босыми ногами, идёт на кухню, допивая по пути остатки виски. — Плевать, — лаконично отвечает Реборн, вновь пряча глаза под федорой. В общем, да, заявляются Аркобалено обычно в самые неловкие моменты. Сам Скалл, выпроводив неприятных гостей, лениво смотрит какую-то передачу про черепах и неожиданно решает, что никогда не видел кракена, и это срочно надо исправлять. Конечно же, он арендовывает яхту и начинает искать этого самого кракена по обрывкам всяких слухов, читает древние легенды и с азартом пытается представить, где бы жил он сам, если бы был огромным кальмаром. Кракена Скалл все же не находит, но неожиданно сильно увлекается дайвингом и вообще морем. Так что, оставив поиски морских чудовищ на потом, Скалл с энтузиазмом изучает морское дело, а после вдруг решает, что ему надоело быть мафиози и он станет самым настоящим пиратом. И начнёт он, конечно же, с ограбления кораблей! О том, что его увлечения обычно не заканчиваются ничем хорошим для него, Скалл вспоминает, когда сидит привязанный к стулу под мрачными взглядами окружающих его самых реальных пиратов. То, что пиратство — это все же немного не его, доходит до Скалла очень быстро, особенно, когда его первое ограбление заканчивается вот этим всем. — Нас пытался взять на абордаж… пятилетний ребёнок? — с непередаваемым лицом выражает вслух общую мысль какой-то паренек. — Но-но! — тут же возмущается Скалл, находя происходящее, в общем-то, весьма забавным. — Вас пытался взять на абордаж сам великий бессмертный Скалл-сама! Гордитесь, смертные! Сам Скалл разваливается на стуле, будучи ещё к нему привязанным, с самым королевским видом и высокомерно вздергивает вверх подбородок, лениво размышляя о том, как ему выбираться из этой передряги. Выбраться-то, в общем, не проблема, проблема в том, как не поджечь случайно все вокруг собственным пламенем и оставить в живых самых настоящих пиратов. Сам факт того, что пираты все ещё существуют и даже грабят корабли, приводит его в восторг, близкий к экстазу. Скалл даже решает вновь вернуться к поискам кракена, ведь как же пираты и без кракена? О том, что эти самые пираты вряд ли будут в восторге от гигантского кальмара, утягивающего корабли на дно, он не задумывается. В конечном итоге, все заканчивается благополучно. Для пиратов, не Скалла. Но об этом он задумается гораздо, гораздо позже. Пиратами оказывается мафиозная семья Каркасса, промышляющая морским грабежом и контрабандой, а также изготовлением оружия. Ага, та самая семья, которая находится на самом дне мафиозного мира и на которую демонстративно указывают пальцем, мол, смотрите, что будет с теми, кто перейдет дорогу Альянсу Семей и, в частности, Вонголе. Скалл раздумывает над тем, почему же тогда эту семейку неудачников еще никто не поглотил и как она умудряется держаться до сих пор на плаву и не сильно бедствовать. До самих Каркасса вдруг неожиданно доходит, что пятилетний ребенок-неформал, самостоятельно управляющий яхтой и находящийся один в море, — это не совсем нормально даже по меркам мафиози. Они шушукаются, подозрительно косятся на абсолютно расслабленного Скалла, который невинно улыбается, болтает ногами и насвистывает что-то беззаботное, продолжая сидеть все еще привязанным к стулу. У самых стойких дергается глаз, самые молодые хихикают, продолжая наблюдать за всем этим, а Скалл мысленно рассуждает, как незаметно угнать чужое судно и куда деть пиратов-мафиози, чтобы они не сильно обиделись и продолжали заниматься пиратством (да, то, что пираты еще существуют — до сих пор почему-то умиляет Скалла). Заканчивается все тем, что кто-то припоминает ходящие слухи о проклятых сильнейших детях, которые уже зарекомендовали себя как опасные мафиози, несмотря на невинный вид. Скалл усиленно делает непонимающее лицо, когда его сверлят подозрительным взглядом. Ему почему-то никто не верит. В общем-то, ничего удивительного в том, что ему потом предлагают присоединиться к семье Каркасса нет. Сам Скалл тоже недолго думает — как же, настоящие пираты предлагают к ним присоединиться! Конечно же, ответ Скалла ясен и полон энтузиазма (к тому же, кракена ему все же стоит найти). Так посреди моря следы Скалла обрываются на ближайшие несколько лет. Аркобалено, которые только-только немного расслабились и уверились в том, что творить всякую дичь и нервировать своих бывших напарников их своенравное и слегка безумное Облако больше не будет, неожиданно вспоминают, что давно не видели Скалла, прослеживают его путь и судорожно ищут среди обломков яхты маленькое тело, но не находят ничего, кроме парочки скелетов на подводных скалах. Зеленый Вайпер, перевесившись через борт их судна, что-то рычит сквозь зубы и грозится вытащить того даже из самого Ада, но содрать с этого идиота дохрена денег за все проведенное в море время. Верде с чисто исследовательским интересом поправляет очки и предлагает поймать какую-нибудь из акул, водящихся здесь в избытке, и провести вскрытие, дабы проверить не сожрали ли их клоуна. Фонг, прикрыв глаза, молча пьет чай с самым спокойным лицом, сидя на палубе, но трогать его почему-то никто не осмеливается. Реборн с мрачным видом чистит собственный пистолет, и ни у кого не возникает сомнений в том, что чистит он его не ради собственного успокоения, а чтобы пристрелить малолетнего придурка, мотающего им нервы, когда они его найдут, и жить дальше спокойно. Колонелло и Лар просто раз за разом ныряют в море, сжимая зубы и снова качая головой на немые вопросы в глазах остальных. Поиски они прекращают только через несколько недель, клятвенно заверив друг друга, что снимут со Скалла шкуру, когда его встретят. Верить в смерть доводящего всех до белого каления, но все же своего родного Облака почему-то никто не хочет. Скалл чихает в очередной раз за эти дни и думает, что, наверное, кого-нибудь из Аркобалено все же стоило предупредить о том, что ему было просто лень возвращать яхту и платить за нее деньги. Еще немного подумав, он отмахивается от этой мысли — в конце концов, не совсем же те идиоты, чтобы снова поверить в его смерть? Так что успокоив так свою было проснувшуюся совесть, он продолжает постигать морскую науку, грабит торговые судна, доводит вместе с Каркасса остальных мафиози Альянса и не забывает про поиски кракена. От предложения поискать его вместе шарахается даже эта безумная семейка психов, которая продолжает умилять Скалла и спустя несколько десятилетий. Его психи почти слезливо просят не беспокоить морскую нечисть, пытаются подкупить его ящиками лучшего виски и новым супер крутым мотоциклом, но Скалл остаётся непреклонным, хотя порою их предложения были очень соблазнительными и он всерьёз размышлял о том, чтобы оставить эту идею. Заканчивается эта эпопея тем, что малолетние мафиози Каркасса неожиданно проникаются его наигранными воплями о том, что никто его не любит и вообще, вот он сейчас пойдёт и уйдёт от таких злых их, и притаскивают ему честно стыренного с кухни красного осьминога. Торжественно вручив его малость ошарашенному Скаллу, они гордо смотрят на дело рук своих, пока осьминог и сам Скалл пялятся друг другу в одинаково круглые глаза и не знают, что делать. Скалл растерянно чешет затылок, немного неловко улыбаясь, переглядывается с таким же потерянным осьминогом, который, тем не менее, крепко оплетает его руки и всем своим видом показывает, что возвращаться на кухню не собирается, и смущенно благодарит довольных детишек, тут же убежавших по своим делам. — И что же мне с тобой делать? — бормочет он, разглядывая осьминога более внимательно. Тот косит на него настороженным лиловым глазом, но убегать и как-то пакостить не спешит. Скалл тяжело вздыхает и, смирившись, махает рукой, провозгласив: — Будешь Оодако! Когда спустя пару дней Каркасса натыкаются на огромного осьминога, лениво размахивающего щупальцами в лагуне принадлежащего им острова, они только обречённо переглядываются и стонут что-то нечленораздельное, борясь с желанием постучаться головой об ближайшую пальму. — Он все-таки нашёл и притащил нам кракена, — печально озвучивает общую мысль кто-то. Скалл, наконец вспомнивший, что он все-таки сильнейшее Облако, и увеличивший маленького Оодако до поистине гигантских размеров, тихонько хихикает и думает, что найти и приручить кракена, конечно, круто, но вот вырастить ручного кракена самостоятельно — это ещё гораздо круче. Спустя пару лет неожиданно погибает босс Каркасса, и, конечно же, его скучную и неблагодарную работу пытаются всучить Скаллу, вешая ему на уши что-то вроде того, что он сильнейший мафиози в их семье и должен взять на себя ответственность за всех остальных. Скалл активно открещивается и напоминает, что они, вообще-то, пытаются сделать своим боссом пятилетнего ребенка! Мафиози, с которыми они уже знакомы почти пять лет и которые не раз наблюдали, как этот самый ребенок хлещет виски, делает всякие трюки и матерится, как сапожник, только недоверчиво фыркают и все-таки умудряются усадить его в кресло босса. Скалл притворно дуется и с наслаждением издевается над ними своими идиотскими приказами, вовсю осваиваясь с ролью босса и как-то ехидно думая над тем, что остальных Аркобалено хватил бы удар, если бы они узнали, кем он стал. На короткое мгновение Скалл даже замирает и задумчиво чешет макушку, пытаясь вспомнить, когда он видел их в последний раз, и прикидывая, не стоит ли ему кого-нибудь из них навестить, а то они, поди, еще и и расслабились за это время. Потом он, конечно, отмахивается от этой мысли, клятвенно пообещав себе навестить их, когда о ком-нибудь из них что-нибудь услышит. А спустя пару месяцев Скалл слышит что-то о том, что теперь Мафия Лэндом заправляет Колонелло. Пожав плечами, он тут же решает нанести тому визит вежливости, а после долго убегает от него по всему острову, крича, что он не специально и вообще не думал, что они будут его искать на дне морском. Колонелло это, конечно, вообще не успокаивает, однако тот перестает стрелять в него и, мстительно сощурившись, обещает все рассказать Фонгу. Скалл, припомнив прошлую реакцию китайца, передергивает плечами и торопливо прощается с не спокойным Дождем, уматывая куда подальше и отчаянно надеясь, что его не найдут. Вместо Фонга его находит крайне злой Реборн, который долго-долго сверлит его мрачным взглядом, приставив к виску Скалла пистолет, и проникновенно обещает его пристрелить, если тот снова вздумает пропасть, никого не предупредив. Скалл, который впервые видит своего соулмейта Реборна так близко, сглатывает вязкий комок в горле, чувствует, как громко бьется собственное сердце, и завороженно смотрит в черные глаза, даже дыша через раз и пытаясь насладиться этими мгновениями как можно подольше. Мерзкая холодная гадина в груди ехидно что-то шипит на беспокойные мысли Скалла о том, почему того так волнует его пропажа, и бессердечно давит в своих кольцах робкую надежду, уже почти запустившую корни ему в душу. Реборн неожиданно замирает, долго смотрит ему в глаза каким-то растерянным взглядом и вдруг тихо чертыхается. Он повторяет свое обещание его пристрелить, а после, не дожидаясь ответа, резко разворачивается и уходит. Снова. Реборн всегда уходит. Пора бы уже к этому привыкнуть. Скалл провожает его спину долгим взглядом, громко выдыхает и скатывается по стене вниз, запутавшись пальцами в собственных волосах и с горечью констатируя, что он так и остался наивным романтичным идиотом. Ведь нормальный человек подумает о том, что Реборна просто достало искать его вместе с остальными Аркобалено по всему миру. А глупый доверчивый Скалл серьёзно пытается понять, изменилось ли между ними хоть что-то. Изменился ли Реборн. И знаете, что? Скалл — идиот. Потому что нихера не изменилось. И не изменится. Никогда. Это ведь тот самый упрямый Реборн, который не признает своих ошибок, и Скаллу не следует об этом забывать, если он не хочет снова рыдать из-за разбитых надежд. Или сердца. Только вот сказать это гораздо легче, чем попробовать на практике. Он хрипло смеётся, смотрит в потолок и думает, что снова попадается на ту же удочку. И этого никак не изменить, ведь чёртов Реборн, несмотря на порванную связь, все свои презрительные взгляды, ядовитые фразы и угрозы, все ещё остаётся его соулмейтом, родственной душой, к которой Скалла до сих пор так сильно тянет. Всегда будет тянуть. Ведь идиот-Скалл наивно верит в эту таинственную связь одной души на двоих, чувствует это притяжение и всегда будет прощать Реборна, чтобы тот не натворил или не сказал. Просто потому что любит этого мудака несмотря ни на что. И от этого внутри очень больно. Реборн никогда не почувствует к нему того же. Ведь он отказался, отказался от тебя, Скалл, ты же помнишь это? Скалл кусает губы, сжимает худые пальцы в кулак и вспоминает, вспоминает, вспоминает все это. Прокручивает в голове раз за разом, чтобы не возникало глупых мыслей, чтобы не искать с ним встреч, чтобы злиться на него, крыть матом и не попадаться снова в ту же ловушку из собственных мечтаний, которая потом больно разобьется о реальность. И это помогает, черт возьми. Скалл не думает о Реборне, об их связи, об убийстве тех девушек, что бродят за ним толпами, даже когда он в теле ребёнка, не пытается забыться в очередном грязном баре с бутылкой виски в объятиях какого-нибудь незнакомца и продолжает просто жить. Он развлекается вместе с Каркасса, грабит чужие корабли, пугает остальных пиратов своим ручным кракеном Оодако, внезапно увлекается историей доисторических времен и посещает все музеи, посвящённые динозаврам, снова выступает на мотошоу, треплет нервы остальным Аркобалено и главам Альянса, со злобным хихиканьем нападает каждый месяц на Мафия Лэнд и слушает возмущенные вопли Колонелло, которого умудряется мастерски выводить из себя, все-таки уговаривает Фонга на полную чайную церемонию, после чего ворчит на онемевшие конечности и клянётся больше никогда не воплощать таких глупых затей под лукавыми взглядами явно забавляющегося китайца. И такая бешенная и совершенно безбашенная жизнь его устраивает, правда. Скалл чувствует, что живёт, и не хочет больше думать о Реборне, его непонятных и слишком долгих взглядах, о его чуть изменившемся поведении. Он не хочет снова мечтать о несбыточном и страдать, а после смотреть на уходящую спину своего уже не-соулмейта и понимать, что не имеет права даже сказать ему что-то вслед. Он не хочет снова разочаровываться в связи двух половинок и пытаться успокоить себя тем, что это только ему так не повезло, что на самом деле все эти книги о соулмейтах и слова матери были правдой (потому что, знаете, когда ты живёшь и знаешь, что можешь умереть в любой момент, хочется верить хоть во что-то светлое). И Скалл в такие моменты почти жалеет, что встретил Реборна. Реборн ломает все его представления, нагло усмехается и снова уходит, спрятав глаза под федорой. А Скалл хочет верить. Вот только больше не получается. Не всем везет с соулмейтами, эта мысль доходит до него слишком поздно, только сейчас, спустя несколько десятилетий. И, увы, но Скалл входит в это число невезучих. Он продолжает его любить, ловит каждый взгляд чёрных глаз, наслаждается их короткими встречами, чувствует то притяжение и родство между ними, только больше не верит в то, что Реборн однажды изменится и у них ещё будет хэппи энд. Скалл, как и в детстве, с удовольствием смотрит романтичные фильмы про соулмейтов и читает книги про них же, только уже не вздыхает так мечтательно и не думает, как это было бы у него. У него ведь это уже было. Ему просто не повезло, и Скалл, наконец-то, смирился с этим. Привык к той мысли, что у него никогда не будет такого человека, с кем он захочет провести всю свою жизнь. Просто потому что после того мимолётного ощущения полной связи со своей второй половинкой никто другой уже рядом не представляется. Любой другой кажется жалкой фальшивкой в сравнении с его соулмейтом. Хотя он действительно хотел бы завести семью и любить кого-то в ответ. Желательно, все же этого мудака Реборна. Только вот он не верит в то, что это возможно, и поэтому больше не мечтает о таком. И, когда спустя очень, очень, очень много лет, какому-то слишком сладкому даже на вид придурку взбредает в голову отобрать у Аркобалено их пустышки, Скалл только усмехается, вступает вместе со всеми в бой и… умирает, когда бросается наперерез чужой атаке из пламени, от которой Реборн чисто физически не может увернуться. Скалл загораживает своего несостоявшегося соулмейта, выжимает все свое пламя до последней капли и строит за своей спиной абсолютный щит, используя все свои навыки, дрожа от нагрузки и обливаясь потом, мысленно повышая какие только можно вероятности, чтобы Реборн выжил несмотря ни на что. Потому что Скалл, черт возьми, сильнейшее Облако в мире, и он защитит своего соулмейта — пусть тот и порвал с ним связь давным-давно, сам Скалл ещё тогда принял этого мудака со всеми его тараканами и садистскими замашками и отказываться от него не собирается — и спасёт его даже ценой собственной жизни. Скалл продолжал твёрдо стоять, сжав зубы и терпя всю ту боль, что предназначалась его половинке, чувствуя, как с каждым ударом слабеет его сердце, как с противным въевшимся уже в подкорку мозга шипением погибает та холодная змея из пустоты, как плавятся кожа и кости от чужого пламени, слыша, как кричат и пытаются что-то сделать другие Аркобалено, и спиной чувствуя ошарашенный взгляд окаменевшего Реборна, еле слышный шёпот которого он успевает поймать уже умирающим сознанием: — Зачем ты это сделал… зачем, Скалл?.. И Скалл ни о чем не жалеет, потому что знает, что поступил правильно. Ну, кроме того, что не видит лица Реборна в этот момент. Оно всяко было незабываемым. Когда Скалл приходит в себя в собственной комнате посреди ночи, он только шумно выдыхает, долго пялится пустым взглядом в потолок, а после встаёт и бредет на кухню, где достаёт виски и впервые за много лет напивается до чёртиков. Просто это был настолько закономерный конец его бурной жизни, что аж тошно. От предсказуемости, разумеется. Ну, и немного от того, что бессмертный Скалл, которого не трогает даже смерть, все-таки умер и умер так — от чужого пламени, купаясь в море боли и наслаждаясь мучительно долгой агонией. Это было все же немного неприятно и болезненно — Скалл до сих пор ощущает короткие вспышки фантомных болей по всему телу. И нет, он совершенно не жалел о своём поступке. Отдать жизнь за любимого — что может быть романтичнее и одновременно глупее правильнее? Он и сейчас бы поступил также. Это в очередной раз доказывает, что Скалл — идиот. И от осознания того простого факта, ну, что он действительно готов отдать жизнь за Реборна, который отказался от него, напиться захотелось ещё сильнее. Это выглядит так жалко, на самом-то деле — будто у него совсем нет гордости и он готов сделать ради этого ублюдка все, что угодно. Даже отдать свою жизнь за его. То есть, он, конечно, знает, что никто так не посчитает, но… было противно от себя. И стыдно. Словно этим спасением Реборна Скалл взял и открыл нараспашку всю свою душу, дав туда заглянуть каждому присутствующему и увидеть все свои грязные тайны и затаенные мысли, настоящие чувства, в конце концов. И подтвердил, что да, он и вправду до сих пор неравнодушен к своему не-соулмейту. Ему даже не хотелось знать, о чем подумали его сокомандники, когда он как безумный бросился на защиту Реборна. Но хуже всего то, что, несмотря на все свое отвращение и самый настоящий стыд за продемонстрированные чувства, никакого внутреннего протеста так и не появилось. Скалл действительно был готов отдать свою жизнь за этого мудака. Наверное, это все же слишком глупо — продолжать любить такого человека, как Реборн, терпеть все его заскоки, унижения, болезненно переживать все их стычки, не раз пытаться забыться и отвлечься с бутылкой в баре, снова решать и клясться, что все, с этим наконец-то покончено, а после взять и выкинуть что-то вроде… этого. Но, чёрт, кажется, кто-то что-то говорил о том, что любовь — иррациональна? Засуньте эти слова ему в глотку и пусть он сам давится своей любовью. Потому что Скалл уже устал с этим жить. Он хочет спокойной тихой жизни… ну ладно, тут он немного преувеличил — он хочет своей безумной жизни, без всяких там страданий и романтичных бредней в четыре часа утра. Скалл устало трёт свое лицо и издаёт вдруг короткий смешок, а после не выдерживает и скатывается в безумный истеричный хохот, думая о том, как же воспринял его поступок Реборн. Черт, он наверняка был в бешенстве! Он снова давится хохотом и стирает с глаз выступившие от смеха слезы. Как же жаль, что Скалл этого не видел — другим Аркобалено явно досталось от его разъяренного соулмейта. Ну как же, его величество посмели защитить! На утро, глядя в белое от сдерживаемой ярости лицо Реборна, когда тот сидит за его столом, хладнокровно чистит свой пистолет и молча ждёт, когда он проснётся, Скалл уже так не думает. Он вообще не думает ни о чем, кроме как смыться так, чтобы его не заметили. Ну и немного недоумевает, что того так взбесило. Нет, Скалл, конечно, знал, что Реборну его поступок всяко не понравится, но такого он не ожидал — его недополовинку почти трясёт от ярости и на месте он остаётся явно только благодаря всей своей силе воли. Он с опаской поглядывает на Реборна, наблюдает за ним пару минут и, чуть успокоившись, встаёт и бесшумно направляется в ванную. Останавливает его тихий и совершенно бесстрастный голос. — Если ты ещё хоть раз… хоть один ещё раз… вот так вот поступишь, я сам убью тебя, Скалл. Скалл вздрагивает от ледяного тона и оборачивается, встречаясь взглядом с чёрными глазами, на дне которых плескалось самое настоящее бешенство. — Я подключу Верде, чёртового Джессо, выкуплю Рокудо у Вендиче, а после с ними или без достану тебя даже из-под земли и пристрелю, — продолжает тем же ледяным голосом Реборн с абсолютно спокойным лицом, а после спрыгивает с высокого стула, подходит вплотную и практически рычит ему в лицо: — Ты меня понял, Скалл?! Он молчит и просто смотрит в бледное любимое лицо, прекрасно зная, что его молчание с каждой секундой выводит Реборна из себя ещё сильнее. Тем не менее, отказываться от собственных слов и врать он не собирается. Скалл бы поступил так ещё раз. Хотя, давайте будем честными, этот ублюдок откровенно такого не заслуживал. Ну, как говорится, любовь — зла. И Скалл согласен с этим на все сто. В кое-то веки. Реборн издаёт какой-то тихий, совсем нечеловеческий рык и вбивает Скалла в стену, вышибая из его лёгких воздух, нависает над ним и шипит, словно змея перед броском: — Не слышу! И таким это голосом было сказано, что понятно — действительно убьёт. Вот прямо сейчас, если он не скажет нужных слов, которые успокоят этого нервного киллера. Но, черт… Скалл всегда был немного адреналиновым маньяком и эта ситуация нисколько его не пугает, чтобы врать, чего он делать совсем не любит. Скалл, конечно, тот ещё мозговыносящий идиот, но ни разу не лжец. Так что он щурит глаза, смотрит на него снизу-вверх и гордо поднимает свой подбородок. — Если ситуация будет критической, я поступлю также, — вполне чётко произносит Скалл. Долгое-долгое молчание, во время которого Реборн сверлит его испытывающим взглядом, а после прикрывает глаза и вдруг резко раздаётся громкий звук удара. Скалл чуть вздрагивает, когда чужой кулак врезается в стену совсем рядом с его головой. — Пристрелю, — тихо клянётся все ещё злой Реборн, во взгляде которого появляется что-то странное. Что-то, чего там обычно не было. Потом он как-то устало выдыхает, поправляет свой галстук, одергивает пиджак и, надвинув на глаза федору, молча уходит, оставляя за спиной огромную вмятину в стене и абсолютно непонимающего Скалла. Скалл задумчиво смотрит на вмятину очень долгим взглядом, на несколько секунд задумывается, отправить ему потом счёт за ремонт или нет, а после только пожимает плечами и все-таки идёт в ванную. В конце концов, это же Реборн. Кто знает, почему он пришёл в себя после его отрицательного ответа, когда тот должен был ещё сильнее его взбесить? Скалла, в принципе, устраивает полученный результат, и он продолжит жить, как и раньше, ещё до получения этих воспоминаний будущего. Мысль о том, что он все же что-то упустил, ещё долго не даёт ему покоя. Скалл пытается прикинуть, стоит ли ему ждать визитов других разъяренных Аркобалено, которые наверняка также потрясены его поступком и находятся явно от него не в восторге. Еще немного подумав, он отмахивается от этой мысли и решает проверить своих любимых Каркасса. Все же бывшие напарники обычно предпочитают не лезть в их взаимоотношения с Реборном, считая те слишком личными, и его смерть в таком свете тем более выглядит только их делом. А Реборн, тем временем, действительно начинает слегка беспокоить Скалла. И дело даже не в угрозах, испускаемой им жуткой ауре или в чем-то ещё, просто он молчит. Смотрит на Скалла, думает о чем-то своём и все время молчит. Скалл, конечно, усиленно делает вид, что ничего не замечает, но все же он не настолько идиот, чтобы действительно этого не видеть и не задаваться вопросами, что с ним происходит и как с этим связан он сам. Он криво усмехается и думает, что останься у него хоть капля веры в их светлое будущее, Скалл бы обязательно решил, что Реборна так сильно потрясло его самопожертвование, что тот до сих пор пытается восстановить рассыпавшуюся в прах картину о мире и серьёзно пересматривает место Скалла в ней. Это было бы даже весьма лестно и забавно — стать причиной пересмотра его представлений. Но, черт, мы же говорим о Реборне. Конечно, такого не может быть просто потому что он — Реборн, и это все меняет. Реборн никогда не меняет свою точку зрения. Он ведь постоянный до зубовного скрежета. Так что Скалл лениво размышляет о том, что могло вывести их киллера так надолго из колеи, и вскоре находит ответ на свой вопрос. Происходит очередное собрание Аркобалено, которое они все дружно терпеть не могут, но все же приходят из раза в раз. И чересчур довольный Верде делает торжественное объявление, что он нашёл способ снять их проклятие. И они, конечно, все рады, довольны и так далее, но в глазах у каждого стоит явный скептицизм без всякого проблеска надежды. Ведь они уже все пытались его снять и даже не единожды. Но Скалл чуть хмыкает, припомнив, что единственный, с кем более-менее сошёлся Верде и готов его иногда потерпеть в своей лаборатории — это Реборн. Он даже иногда шутил, что эти два интроверта сошлись на почве их общей любви к хорошему кофе и пресмыкающимся. Вот и все, разгадка найдена — всяко Верде поделился этим открытием с ним задолго до их собрания и раз их киллер в таком раздрае, то идея ученого наверняка стоящая и может даже сработать. Скалл растерянно-задумчиво смотрит на потолок, пытаясь представить, что ему делать после снятия проклятия. Ну, если его снимут, конечно. В голову почему-то не приходит ни одна стоящая идея, и он малодушно решает подумать об этом потом. Потом наступает как-то слишком быстро. И вот он уже стоит посреди лаборатории Верде, слушает взволнованные разговоры остальных Аркобалено и как-то раздраженно думает, что появившееся в груди неприятное ворочающееся чувство — это разочарование. Просто, знаете, столько надежд и десятилетий сплошных мечтаний были связаны со снятием проклятия Аркобалено, а сейчас они пришли, буднично слили весь резерв в какие-то странные темные емкости, которые потом забрали Вендиче, сухо подтвердившие, что да, все, они больше не прокляты. И никаких вспышек, новых явлений Шахматноголового или чего-нибудь волшебного в этом роде. Ничего торжественного, запоминающегося… Какая досада. Он смотрит на Верде, не скрывающего ликующей улыбки и почти прыгающего от восторга, на недоверчивого Вайпера, чей пол за столько лет он так и не выяснил, который неверяще ощупывает собственное тело и бормочет что-то несвязное себе под нос, на Фонга, который улыбается по-настоящему счастливо и выглядит действительно полностью расслабленным, на довольного Колонелло, который успокаивает плачущую на его плече от облегчения Лар, на малышку Юни, что жизнерадостно и как-то понимающе смотрит на бывших Аркобалено, на Реборна, прислонившегося к стене и о чем-то сосредоточенно думающего, прикрыв глаза. Скалл смотрит на них всех, радуется вместе с ними и… не чувствует того же. По правде сказать, проклятие никогда не причиняло ему особых проблем. У него не было причин искать способы его снять. Да, в начале он перепугался до жути и впал в депрессию, но потом Скалл нашел плюсы в детском теле, научился снова ловить максимум удовольствия и адреналина даже в детском теле, прикалывался над взрослыми, которые, на самом деле, годились ему в дети, и жил так, как умел только он — на полную катушку, ни о чем никогда не жалея. Скалл приспособился. Привык. Смирился за полвека с тем, что он теперь ребенок и останется таким на всю жизнь, умерев в этом же теле. Это, конечно, не значит, что он не рад снова стать взрослым и не прибегать к разным хитростям, чтобы спокойно покупать себе виски и свободно путешествовать между странами, а также не прятаться от полицейских в толпе. Черт, конечно, он рад! Скалл просто… растерялся. Он так долго был бессмертным ребёнком, Облаком проклятых Аркобалено, одним из сильнейшей семёрки, что теперь просто не представлял, чем ему заняться. И сейчас, глядя на таких же бывших Аркобалено, которые уже строят планы, что они сделают первым делом, он чувствует себя лишним на этом празднике жизни. У него нет никаких планов. Он, в принципе, никогда не думал, что лишится проклятия и останется при этом в живых. Скалл растерянно косится на свои все еще детские ладони, которым больше ничего не мешает вырасти, а после, недолго помявшись, уходит из лаборатории, не оборачиваясь и оставляя за спиной бурно радующихся бывших сокомандников. Он в откровенном замешательстве, и да, он снова сбегает, чтобы подумать обо всем в одиночестве. Скалл ведь… он все же одинокое и независимое Облако. Ему нужно пространство. Конечно, это звучит просто жалким оправданием для очередного побега, и Скалл, гоня изо всех сил по трассе, понимает это все отчетливее с каждым метром. Вот только возвращаться обратно нет никакого желания. Его там никто не ждёт. Скалл, как и в совсем уже далёкой юности, гоняет почти до утра по пустым дорогам, чтобы прочистить себе мозги и прийти в порядок, снова стать безумным каскадером, боссом ненормальных Каркасса, который творит все, что хочет, и воплощает в реальность свои даже самые идиотские затеи. Скалл хочет снова стать собой и перестать бояться чего-то неясного. Чёрт, да он же даже смерти не боится, а тут испугался сам не знает чего! Вот же глупости! Подумаешь, проклятие сняли и теперь неясно, что будет дальше, да его никогда не интересовало будущее — Скалл жил сегодняшним днем. В конце концов, он останавливается возле какого-то дешёвого мотеля и просто стоит на парковке, глядя в темно-серое предрассветное небо, думая о чем-то великом и вечном и чувствуя на лице капли начинающегося дождя. А затем, когда Скалл уже промокнет до последней нитки, до него вдруг доходит. Он всегда был и останется самим собой, с проклятием или без, он будет выносить всем мозги, творить глупости, доводить своих бывших сокомандников, сбегать от них иногда в жопу мира, пить виски, когда ему плохо, ездить как сумасшедший на мотоцикле, увлекаться разной ерундой, искать всяких монстров, сохнуть по своему соулмейту, смотреть сопливые мелодрамы и курить дешёвые сигареты, к которым не притрагивался уже очень-очень долго. То, что он больше не ребёнок, не связан с системой равновесия и не привязан к роду той стервы Луче, ни на что не влияет. Скалл есть Скалл. Просто сейчас он стал окончательно свободным — он может не беспокоиться о всяких придурках с планами захвата мира, не беречь эту чёртову пустышку, от которой зависит его жизнь, и теперь действительно делать, что он хочет и когда хочет, не оглядываясь ни на что и ни на кого. И, когда дождь неожиданно превращается в самый настоящий ливень, за которым ничего не видно, Скалл хохочет как безумный и, раскинув руки в стороны, кричит что-то восторженное прямо в небо. Да, черт возьми, он снова свободен! И это охуенно. Скалла просто переполняет этот дикий восторг, он вдыхает полной грудью влажный воздух, танцует что-то первобытное и откровенно хреновым голосом поёт от всей души. И ему ну совершенно плевать, как он сейчас выглядит. Он счастлив и уже представляет тысячу и одно занятие, которым ему стоит заняться вот прямо сейчас. Например, он может снова наведаться в Сибирь или в джунгли, поискать всякие пирамиды Майя, потусить с какими-нибудь туземцами или таки поймать гигантскую анаконду и сделать себе из неё куртку. О, или… От обдумывания этих очень важных вещей и танцев по лужам его отвлекают тихие, почти бесшумные шаги. — Веселишься? — насмешливо спрашивает он хрипловатым голосом. Скалл оборачивается, сверкает как всегда безбашенной улыбкой и молчаливо с ним соглашается, чуть пожимая плечами. Разумеется он веселится и сходит с ума — это, на минуточку, почти стиль всей его жизни. Сам Реборн смотрит на него черными глазами и чуть усмехается, но как-то по-доброму, и Скалла это, наверное, впервые нисколько не задевает. Наверняка все это потому что они оба похожи на промокших мышей и это выглядит слишком забавно, чтобы злиться. Ну, и ещё у него очень хорошее настроение. Реборн подходит ближе, останавливается совсем рядом, чуть задевая своим плечом, и задирает голову вверх, в темно-серое небо, щуря черные глаза от дождя. Скалл непонятно чему улыбается и тоже смотрит в облачно-небесную ввысь, беззастенчиво наслаждаясь и буйством природы, шумом бьющихся об асфальт и лужи капель, тонким запахом свежести и самим дождем; и близостью непривычно молчаливо-умиротворенного Реборна, от которого еле уловимо пахнет дорогим парфюмом, несмотря на его все еще детский вид. Он бы демонстративно поморщился, ворчливо пробурчав что-нибудь про его неискоренимое пижонство, но сейчас было так тихо, спокойно и уютно, что Скалл не решился этого сделать. Таким спокойным рядом с ним Реборн бывает крайне редко, чтобы так глупо испортить эти мгновения. Точнее, почти никогда. Между ними повисла тишина. Только не такая, от которой невольно дергаешься и судорожно пытаешься чем-то ее заполнить, а такая, которую не хочется прерывать, потому что им обоим от нее слишком уютно. Они не общались как-то без слов, нет, просто молчали, откровенно любуясь ливнем и впервые за эти десятилетия дыша полной грудью без тяжести пустышек. Скалл чуть дергает уголком губ, думая, что впервые за почти шестьдесят лет они находятся так близко и между ними царит покой. И как-то грустно от этой мысли, ведь они так и не нашли общего языка — даже не как соулмейты или близкие друзья, а хотя бы как сокомандники. Реборн обычно всячески язвил и задевал Скалла, а тот в ответ трепал ему нервы своими безумными выходками и отвратительными, как говорил сам киллер, шутками. Работать вместе они не умели и не хотели этому учиться, поэтому их почти никогда не ставили в пару. Так что было удивительно стоять рядом с ним и не ругаться, а молчать, почти как старые добрые дру… нет, скорее, просто знакомые. Ведь ни Скалл, ни Реборн не были друзьями или товарищами. Да и не знали друг о друге почти ничего. Скалл печально усмехается, а после едва заметно вздрагивает от раздавшегося совсем рядом с ухом хрипловатого голоса. — Я… сожалею, Скалл. Он поворачивает к нему непонимающее лицо и вопросительно поднимает левую бровь, молча прося пояснить свою мысль, но Реборн все также смотрит в небо, совершенно не глядя на него, и ему приходится повторить вслух. — О чем ты? А внутри все напрягается в ожидании ответа. И на грани сознания мелькает совершенно безумное предположение. У Скалла чуть дрожат пальцы, которые он торопливо сжимает в кулак и прячет в кармане куртки, сердце бьётся почему-то почти в горле, а холодная змея в груди, не дававшая о себе знать уже много, много лет вдруг шипит так зло, разъяренно скалит зубы и напрягается, будто бы перед броском. Реборн чуть кривит губы, но тихо отвечает каким-то странным голосом: — Всё это время я вёл себя… как идиот, если честно, — тяжёлый вздох, и короткое пояснение: — Мне стоило поговорить с тобой, объяснить все, но я был в ярости на нашу связь, на тебя, самого себя, и понял все слишком поздно. Он сжимает губы в тонкую линию, замолкает на какое-то время, а после поворачивает к нему лицо и почти неслышно говорит: — Мы можем начать все сначала, Скалл? Только правильно на этот раз? Скалл замирает, недоверчиво разглядывая лицо Реборна, такое обречённое, будто бы он заранее настроен на плохое и одновременно с еле уловимым проблеском надежды. А внутри заходящееся в безумном ритме сердце останавливается и бьётся редко-редко, но так громко, что кажется его удары скоро услышат все вокруг. Скалл сглатывает, и до него вдруг доходит происходящее. От его сюрреалистичности хочется засмеяться, у него даже дёргается уголок губ в намеке на ухмылку, только внутри разливается странная отравляющая горечь, от которой хочется плеваться и скрести кожу ногтями, чтобы вытащить и избавиться от неё. Реборн извиняется… это же извинение, верно? Ему не показалось? Реборн признает свою ошибку… черт, что вообще творится в этом мире? Реборн хочет начать все сначала… А у Скалла сводит скулы от сладости-горечи всего этого, и ему все сильнее хочется засмеяться своим безумным истеричным смехом. Серьёзно? Ему понадобилось почти шестьдесят лет, чтобы что-то понять и попытаться все исправить? В груди вспыхивает иррациональная злость. Черт, да он даже не извинился нормально, но предлагает начать все сначала! Забыть, перечеркнуть все эти года, что Реборн строил из себя черт знает что, пока он медленно подыхал от ревности и собственной идиотской любви к этому мудаку. И у Реборна даже мысли не возникло, что у него уже может кто-то быть, что ему уже и даром не нужна их связь. Ведь Скалл, черт возьми, сидел и, конечно же, просто ждал его все это время, словно верный пёс в ожидании блудного хозяина! От этого хочется зарычать или хотя бы вмазать ему со всей дури, так, чтобы тот хоть немного почувствовал то же, что и он. У него вырывается резкий выдох от охватившей его злобы. Скалл смотрит на Реборна, сжимает зубы и с каким-то мрачным удовлетворением понимает, что тот и не думает о его положительном ответе. Надеется, конечно, но не думает, что это возможно. От этого невидимая пружина внутри немного расслабляется, а собственная злость чуть затухает под кожей, готовая если что штормом пронестись обратно, разгораясь ещё сильнее. Скалл медленно успокаивается, кидает очередной косой взгляд на напряженного Реборна и как-то устало проводит рукой по своим мокрым волосам, с неожиданной горечью думая о том, что тот запоздал со своим разговором лет на двадцать как минимум. Стало тошно так, и очень сильно захотелось покурить. Прежний он, наверное, визжал бы от радости и тут же бы повис на Реборне, соглашаясь на все и сразу. Вот только Скалл, несмотря на всю свою любовь, тихонько тлеющую внутри него и иногда вспыхивающую ярким пламенем, уже давно не верил в их счастливый конец. Даже если он согласится попробовать… что их ожидает? Как долго привыкший к свободе и разъездам по всему миру Скалл будет паинькой прежде, чем сорвется в свое очередное путешествие? Как долго ядовитый и любящий свою независимость Реборн будет терпеть его рядом? Конечно, им необязательно быть вместе все время, но все же?.. Скалл не мог представить себя в отношениях, не мог просто забыть их прошлое, не мог просто переступить через все, что сделало его нынешним Скаллом. И от этого было больно. Но ему бы хотелось, правда. До дрожи. Скалл криво улыбается, смотрит на Реборна, который молчаливо ожидал его ответа с непохожим для себя смирением, чувствует, как привычно ускорило свой ритм сердце, как вновь оскалилась, зашипев, змея, а после вдруг делает шаг вперед и прижимается к чужим губам с еле уловимым отчаянием. Первые несколько секунд ничего не происходит, потому что Скаллу хватает и этого невинного, почти по-детски наивного поцелуя, а сам Реборн сначала ошарашенно застывает от этого простого прикосновения и только смотрит на него широко раскрытыми глазами. Потом он подается навстречу, чуть склоняет голову и, прикрыв глаза, как-то неуверенно отвечает, и от этого внутри все переворачивается, а по позвоночнику пробегает сладкая дрожь. Скалл прижимается ближе и совсем несвязно думает, что, кажется, это его лучший поцелуй за всю жизнь. От Реборна пахнет кофе, порохом и дорогим парфюмом, а его губы на вкус горький шоколад и что-то приятно терпкое. И целуется он неожиданно мягко и осторожно, но как-то неуловимо властно, что одновременно притягивает и заставляет невольно пытаться перехватить инициативу. И легкий почти робкий поцелуй перерастает в более страстный, глубокий и уверенный. Реборн притягивает Скалла ближе, а он запутывается пальцами в темных влажных волосах и совершенно игнорирует, что шляпа тут же слетает с его головы. Они прижимаются друг к другу как можно ближе, их губы жадно сталкиваются, руки живут собственной жизнью, а внутри у обоих царит полный хаос из противоречивых желаний и чувств, которые чувствуются слишком правильными и от того пробирают прямо до костей. Когда воздух заканчивается, Реборн чуть отстраняется и тут же прижимается своим лбом к лбу Скалла, глядя ему прямо в глаза и тяжело дыша. — Мне принимать это за твой ответ? — произносит он охрипшим голосом с почти незаметной насмешкой и одновременно надеждой. У Скалла отчего-то замирает сердце. И почему-то он готов передумать. Скалл долго-долго молчит, а потом сглатывает неожиданно появившийся комок в горле и тихо говорит, испытывающе глядя на него: — Зависит от того, что ты ко мне чувствуешь. А в ответ тишина. Реборн отводит взгляд, сжимает зубы так, что по скулам ходят желваки, и просто молчит. И от этого молчания внутри все переворачивается, становится слишком холодно. Скалл не обращает внимания на этот холод и усмехается как-то слишком понимающе, с отчетливой горечью, выпутывается из чужих объятий, а после отворачивается и в несколько быстрых шагов доходит до своего мотоцикла, заводит его и бросает на прощание только: — Мне жаль. Им обоим просто не повезло.