***
«…Как твое здоровье? Как состояние духа? Готов поспорить, ты все тот же зануда, каким я тебя помню. Давай встретимся? Было бы еще лучше, если бы ты остался на пару дней — я так понял, что нас разделяют несколько штатов. Я не могу покинуть ферму, поэтому, считай, это приглашение в гости. Надеюсь, ты согласишься. Ужасно соскучился по твоей умиротворенной физиономии.
Жду ответа с нетерпением, Снафу.»
Глаза быстро бегут по строчкам. Он перемещается с кровати за стол и пишет ответное письмо.***
Люди вокруг бегут кто куда, у всех свои дела и свои встречающие. Перед глазами мелькают то повозки, то котомки, то бежевые юбки, покрытые слоем грязи. Отголоски трудных времен оседали незримым пеплом не только в сердце, но и вокруг… Один Юджин не торопился. Точнее, его торопило бешено стучащее сердце, а он не поддавался ни в какую. Как всегда, волновался внутри, с беспокойством озираясь вокруг. Толпа продолжала жить своей жизнью, как и жила, в нее Следж не вписывался. В сотнях мелькающих лиц он пытался найти только одно, знакомое, смуглое, с большими, внимательными глазами. Он дошел до места встречи — фонарный столб на вокзале, а на нем — круглые часы. Они показывают всего одиннадцать часов утра. Дорога заняла всю ночь. Он промучался, всеми силами пытаясь не провалиться в сон — последнюю неделю сны были неспокойными, и сейчас он был готов уснуть хоть здесь, на месте. Но свежий утренний воздух, напополам с душными лучами солнца, не давал упасть в беспамятство. Он простоял так ещё пять минут, начал беспокоиться, как вдруг заметил, что на лавочке неподалеку уже кто-то сидит. Присмотревшись, Юджин улыбнулся, и пронаблюдал ту же реакцию у сидящего, который даже и глазом не повел. — Мудак, — смеялся Следж, подходя к этой лавочке, навстречу Шелтону, который уже распростер руки для крепких объятий. Снова услышать его смех было удивительно приятно и тепло. — Я соскучился, Кувалда, — проговорил он куда-то в плечо. Отпрянув, похлопал ещё несколько раз по плечам, и не специально подметил, что они все те же — узковатые и какие-то болезненные. — Ты все такой же. — Пошел ты, — Юджин понял, к чему все это, и уверенно пихнул Мерриела подальше от себя, вызывая очередной приступ глупых ухмылок. Следж молча направился за другом. Они медленно и уверенно пробирались сквозь толпу, под гул разговоров и свист поездов. Под ногами гулял горячий пар, а в нос била утренняя свежесть вместе с запахом гари. — У тебя есть настроение пить? — Нет, — он активно мотнул головой. — Сейчас бы поесть. — Тогда поедим у меня дома. Ты не против? — Только за. — Отлично. А то нет настроения торчать в забегаловке. — У меня тоже.***
Третья чашка травяного чая пошла в ход, и Мерриел поторопился поставить чайник кипятиться снова. Разговоры шли удивительно просто и легко, настолько, что иногда становилось некомфортно. — Тебя не удивляет это? — Невероятно. К этому невозможно привыкнуть. На его вопрос прилетел закономерный ответ, даже уточнять ничего не пришлось. Все понятно даже без слов. Секунда молчания, и Шелтон неизбежно вспоминает. Вот они, на фронте, плечом к плечу в какой-то грязной яме. Ждут не то приказов, не то выстрелов с вражеской стороны, и, желательно, чтобы просвистело выше головы. Шелтон давит нарастающий страх, говорит какую-то мысль, настолько невпопад, что Юджин удосуживает его гневного взгляда. После такого любые слова излишни, и он сразу затыкается. Потом в ночной тишине, сидит, не смыкая глаз, крутит в пальцах коробку спичек, а на плече Юджин — неслышно сопит и совсем не двигается, почти как неживой. И нет ничего пошлого и странного в том, что Мерриел будит его не рядовым «просыпайся, Юджин», даже не толчком, а просто произносит мысли вслух. Будит языки тех, кто сидел рядом, вызывает горячие споры, и они будят Следжа окончательно. Когда их увозят из горячих точек, Шелтон треплется без остановки; ну, как треплется — все, что он говорит, это или издёвки над зелёными, или издёвки над всеми остальными. Слова полны яда и наглецы, ему не страшно — подраться он готов, и это не страшнее смерти, а, скорее, развлечение. Подходит к Юджину — бросает пространный комментарий об общей обстановке в лагере, как какой-нибудь доносчик — а Юджин и звука не издаст. Уткнулся носом в Библию и молчит в тряпочку. Вот и все общение. Там разговаривать о том, что на душе — в прямом смысле опасно. Непривычно разговаривать на тему, за которую на войне тебе могут отрезать язык. Простые вопросы — «как ты себя чувствуешь», «как настроение», застревают в горле и не выходят. Слишком непривычно. Поэтому разговоры общие — о жизни, о планах, о кукурузе. Наступает заветная минута, когда Мерриел решает рассказать о своей девушке — той самой Тетчер из магазина. Описывает их с ней динамику, с трудом обрамляет в слова эмоции, смакует детали первого и недавнего свидания с неожиданным продолжением и по-доброму высмеивает краснеющие уши Следжа. Тот улыбается на протяжении всего рассказа, мечтательно смотрит в сторону, явно наслаждаясь картинкой, которую видит, но также медленно его глаза застилает печальная поволока — прозрачная для кого угодно, но не для Шелтона. — А ты с девочкой какой-нибудь сошёлся? Нет? — Пока ничего, — и коротко пожимает плечами. — Я не поверю. Не буду скрывать, под меня хотела лечь каждая вторая в Лузиане, просто потому, что я — морпех в отставке. — Может, я сам не хочу этого. Взгляд Юджина стал ещё тяжелее. Он не успел сделать глоток чая, как вдруг протяжно зевнул. То, как он потом принялся растирать глаза, Шелтон нашел невероятно невинным, даже неподходящим жестом для его возраста. Странное по меркам Шелтона заявление осталось без пояснений. — Не спалось ночью? — Не спится в целом. — Ты пробовал пить снотворные? — Это шутка такая? — Нет, я серьезно. Чего это ты обозлился вдруг? — Извини. Это очень непривычно. — …Знаю. Короткая, многозначительная пауза. — Если бы они только действительно помогали… Пустышки по два доллара за пузырек. Интонация Юджина подсказывала Шелтону, что он действительно знает, о чем говорит, и сомневаться здесь будет лишним. Вопрос о кошмарах был настолько очевидным, что и озвучивать его не пришлось. Все и так понятно, без слов. На войне это было правильно, это поощрялось. А сейчас это мгновенное понимание друг друга только вредило; он обнаружил себя совершенно неспособным выразить свою искренность через слова, показать ее, чтобы ее услышали, а не только поняли. Ведь можно понять по-своему, и только искренние слова исправят положение. Но он молчал, и Кувалда молчал. — Может, приляжешь ненадолго? Юджин слегка недоуменно взглянул на него, но все же благодарно. — Я разбужу тебя к ужину. — А что делать будешь? — Ничего, — и улыбка. — В потолок плевать. Может, почитаю что-нибудь. — Научился-таки? — Пошел ты. Смотри, как бы не задохнулся во сне. — Так проследи, чтобы этого не случилось. Юджин примирительно-услужливо улыбнулся, покидая стол. Его выбор пал на подходящий для дневного сна диван. Вообще, Снафу сам планировал там лежать, но гнать друга куда-то в другое место было выше его сил. Он давно не наблюдал за его сном. Только спустя три года он заметил, что это занятие, на самом-то деле, безумно скучное. Шелтон вспоминал, как это было раньше. Ракетные залпы гудели, заставляя землю постоянно дрожать. Он не понимал, дрожат ли они с Юджином тоже — от ночного холода и налипшей на форму влаги. Он еле видит дальше двух метров из-за тумана, но вот Юджина, тихо бормочущего во сне на расстоянии вытянутой руки видит просто отлично. И невольно заглядывается на подрагивающие ресницы, хмурящиеся брови, беспокойный лепет розовых губ и краснеющие от напряжения щеки. За секунду Снафу понимает, что готовится очередной приступ паники, и толкает ногой врача. В этом мире, где у тебя есть по двадцать четыре часа в сутки на жизнь без страха, все не так, как в том аду. Здесь Юджин лежит с закрытыми глазами, но не спит; думает о своем, тайном, что Снафу не узнать, даже сделай он трепанацию. Казалось бы, какие могут быть секреты после стольких лет службы бок о бок? Но Шелтон радуется, ведь не ошибался, когда чувствовал, что их со Следжом отношения всегда были какими-то особенными и загадочными. На улице догорал полдень.***
— Я уже и забыл, какого это, иметь «хозяина». Юджин проснулся — а, точнее, открыл глаза и встал на ноги — в районе пяти часов, и застал Мерриела с кружкой кофе в руке, а на столе увидел незамысловатый ужин. «С твоей расторопностью я ожидал банку консервированной фасоли.» «Могу дать.» «Нет, спасибо. Предпочту твой ужин.» Диалоги снова стали короткими, будто кто-то им запрещал много говорить. Теперь они вышли в поле, сплошь залитое закатным светом солнца. Несметные полчища жалящих насекомых у почти высохших болот, чей-то скот на выгуле и бьющий в ноздри запах сена — практически первозданная природа во всей своей красе представала перед ними. И они просто шагали вперёд, по направлению к солнцу. — Четыре гребаных года я ценой жизни выполнял приказы тех, кого я в глаза никогда не видел. А если бы и увидел, то вряд ли бы сильно что-то изменилось. А теперь мир — как на ладони, и так много возможностей… Как думаешь, что я предпочитаю делать? — Зная тебя — ничего. Шелтон улыбнулся. — Мо-ло-ток. Если дел нет — значит, нужно подождать их прихода. Он откладывал разговор о книге, даже думал, что, возможно, не стоит о ней разговаривать вообще. Но, по сути, больше и не о чем. — Я нашел твою книгу на прилавке. И решил написать. Лицо Юджина вытянулось. Он отвёл глаза в сторону, избегая прожигающего насквозь взгляда. — Уже читал ее? — Начал, пока ты спал. — Трава под ногами громко хрустела. — Хотел вопрос задать один. — Так задавай. — Почему? Юджин мгновенно изменился; в глазах Шелтона стал выглядеть как-то совсем побито, грустно, измотанно. Перед Снафу будто открывались двери в потаённые мысли Юджина, о которых он догадывался, но наверняка никогда не знал. Вопрос стал ключом к этой двери. Следж облизал свои тонкие, потрескавшиеся губы. — Помнишь, как на последнем построении нам сказали: «Гуляйте, ребята»? — Было такое. — На языке будто привкус гари остался. Я не смог забыть это. — Тебя что-то смущает? Не сказали, куда гулять, и ты уже растерялся? Шутить было бесполезно — разговор неожиданно свернул на серьезный тон. — Сказали «гулять», а я пошел писать книгу, — Юджин как-то совсем вымученно улыбнулся. — Он так сказал это «гуляйте»… простецки и непринужденно. — Бога ради, Юджин. — Он сказал это так, будто все, через что мы прошли, будет легко забыть. Будто бы им выгодно, чтобы мы поскорее забыли обо всех тех ужасах. — Я думал, ты будешь первым, кто захочет избавиться от воспоминаний и начать жизнь с чистого листа. — пространно сказал Мерриел, и сразу же пожалел, замечая, что Юджин застыл на месте. Он развернулся и посмотрел на друга. Все тот же Юджин, немного совсем изменился; волосы отросли, может, стало больше веснушек, да тон кожи стал здоровее. А взгляд все тот же. Обжигающий, пристальный, как у хищника перед нападением, только в этот раз он насквозь пропитан гневной обидой. — Знаешь, что остаётся после войны? Цифры в столбик, Шелтон. Сухая статистика, — он чеканил каждое слово, приправляя их такой же четкой жестикуляцией. — Ни имён, ни фамилий, черт возьми. Это… Бесчеловечно. Шелтон смотрит на него безотрывно, но насквозь, неосмысленно — такое выдержать слишком тяжело. Воспоминания обрушились тяжёлыми камнями на сердце. «Хэм мертв.» Когда Кувалда говорит это, его лицо совершенно пустое. Старший по званию тут же замолкает, хотя секунду назад возмущённо кричал — до него тоже доходит. Снафу пытается прийти в себя и смотрит на лицо мертвого новобранца, залитое его собственной кровью, и забывает, как дышать. Десять минут назад он дал ему свой плащ, и ему уже это не нужно. И так почти каждый день. — Они были людьми, — Шелтон возвращается в реальность и ему чудится, будто голос Юджина слабо дрогнул. Смотрит ему в глаза, изучающе, но Следж первый разрывает зрительный контакт; опускает взгляд себе в ноги и начинает шагать. «Такое невозможно забыть.» Слова находятся сами собой, и Мерриел, поспевая за Юджином, говорит: — Ты не был обязан возвращаться ко всему этому. — Я знаю. Это мое решение. — Ты сумасшедший. — Почему тебя это вообще волнует? Такой вопрос задевает. Снова старые, въевшиеся в личность привычки молчать о своих чувствах дали о себе знать, и Шелтон только вымученно промолчал. В словах Юджина звучала настоящая обида, будто они совсем перестали понимать друг друга. Он чего-то ждал, но этого не случилось, и поэтому он ещё больше закрылся. — Кувалда… — Я — не кувалда, Шелтон! Его крик разлетелся по всему лугу громким эхом и заглох. Поток теплого ветра всколыхнул траву. Мерриел испуганно затаил дыхание. — Не называй меня так. Юджин избегал его взгляда, смотря то на горизонт и падающее на него солнце, то на иссушенную в полдень траву. В такой пронзительной тишине можно было расслышать шелест лесополосы вдалеке. Юджин уже сорвался с места и тяжёлым шагом направился дальше — в сторону краснеющего горизонта. Сухая трава колола открытую кожу на ногах, вынуждая поморщиться. Последние солнечные лучи лупили в глаза с удвоенной силой, и он смотрел себе под ноги. Мерриел пошел за ним.***
Стрекотание сверчков и орды кровопийц из леса, а также лёгкая дымка тумана над самой землёй — общими силами формировалась прекрасная картина. Спустя столько времени Шелтону все ещё не верилось, что эта природа совсем не враждебна, а тишина — не предвестник бури. Просто тихо и спокойно, и все. Молчание затянулось так надолго, что и прерывать его уже не хотелось. Вот так, не разговаривая, они дождались заката солнца, совершенно одни на большом лугу. Снафу никак не мог решиться. Хотел сказать, но язык не поворачивался. Их натаскали, как собак на это. Что будет, если разрушить эти границы и переступить через принципы, он не знал. Даже предположить не мог. Но молчание убивало, как медленно действующий яд. Ещё три года назад, уходя из поезда, он и подумать не мог, что однажды снова встретится с Юджином. Он оставил его там, в вагоне, вместе со всеми ужасными воспоминаниями. Оторвал от сердца лучшее, что с ним произошло за четыре года службы, смешал со всем ужасным и выбросил из своей жизни. Надеялся забыть. А теперь они вместе идут по ночному полю, и испытывают одну боль на двоих. Их знакомство тесно связалось с ужасами войны, которые хотелось бы оставить позади; взаимосвязанные события стали неразделимы, и оттого болезненны. Думая о войне, Шелтон тут же вспоминал первое знакомство с Юджином и невольно улыбался. Смотря на Юджина сейчас, он вспоминал войну, и сердце пронзала ужасная боль. Все закончилось, и он искренне хотел что-то изменить, но, встретившись с ним спустя три года его словно отбросило назад. Нужно было сделать первый и решающий шаг, который хотелось сделать уже давно. Шелтон шел чуть позади Следжа, смотря ему прямо в спину. Язык словно налился свинцом от страха неизвестного. — Почему ты решил не забывать все это? В чем причина, Джин? — Не отвечает и идёт дальше. Тогда Мерриел схватил его за локоть и потянул на себя — как он и ожидал, Юджин тут же попытался вывернуться, но не получилось. — Джин. Ещё несколько попыток, и Шелтон чуть не свалился с ног, лишь чудом удержался на своих двоих и взял парня покрепче. В ночной темноте он разглядел его быстро бегающие, блестящие глаза. — Отцепись. — Если мы сейчас… не поговорим об этом, то я за себя не отвечаю. — Ты напугать меня пытаешься?! — тихо отозвался Юджин, как будто кто-то в одиноком поле мог их услышать, и снова дёрнулся. — Джин! Джин, хватит. Стой ровно, мать твою! — Шелтон старался не терять самообладание, но столкнуться с упертостью Следжа — себе дороже. Крик подействовал. Он остановился, выжидающе смотря на Мерриела. Тогда он тяжело вздохнул, и, наконец-то, произнес: — Я беспокоюсь за тебя. Ему показалось, будто стрекотание сверчков стало громче. Юджин застыл, и посмотрел на него. Пораженно, но, все равно, так, будто говорил: «Я знаю.» Но иногда высказаться необходимо, чтобы расставить все на свои места и исправить допущенные ошибки. Следж опустил голову. — Я не возвращался к этому. Оно просто никуда не уходило. И только попробуй сказать, что это не так. В словах — горечь и боль утраты. На лице — практически ничего. Все как всегда. — Я не спал. Бесконечно думал о том, что сделал я своими руками, и что война сделала со мной. — Джин, ты не виноват. — Я убивал. И ты убивал. Мы — убийцы, Шелтон! — он тут же сорвался на крик и снова начал вырываться. — Хватит, блять, отрицать это! — Это гребаная война, либо ты, либо тебя! — Мерриела буквально затрясло от отчаяния. Он и сам сорвался на грубый крик. — Если бы ты не стрелял, ты бы сдох в первые же три секунды! Вязкая тишина заполнила уши. Юджин в его руках ослаб так быстро, что он уже было подумал, что тот потерял сознание и сейчас упадет. — Не будь я трусом, каким ты меня знаешь, я бы подставился под пулю. Признание, сказанное тихим, спокойным голосом окончательно вывело его из равновесия. — Я струсил. Боялся спустить курок. А когда япошки стреляли совсем рядом, я закрывал глаза. Пули всегда пролетали мимо… — Юджин… — Когда они попадали в кого-то из наших, я постоянно думал: почему? Почему не я? — Юджин. Он был в каком-то бреду, говорил быстро, тихо и шокирующе спокойно, будто рассказывал не о желании погибнуть за других людей, а о погоде. Мерриел никогда не сомневался в человечности Юджина Следжа, только подозревал и опасался, что этой человечности в этом парне окажется слишком много для его понимания. Война сломала не самого Юджина, а его моральный компас. — Я жив, а они мертвы. Все мертвы, Шелтон. Его плечи под пальцами Мерриела стали мелко подрагивать, как в конвульсиях. Шелтон тут же словил воспоминание о его первых панических атаках, и чуть не прокричал «Сюда нужна доза морфина, срочно!». — Юджин, ты меня слышишь? Он услышал; поднял взгляд, в котором Снафу смог разглядеть только юного, растерянного мальчика, невинного и наивного, не понимающего, что ему делать со всем дерьмом, в которое окунула его жизнь. А в сердце закололо. — Ты ни в чем не виноват. Ты не можешь решать за судьбу, кому умереть, а кому выжить. Главное, что жив ты. — Правда? — недобрая, безэмоциональная усмешка. — С такими мыслями жить не захочется. Мерриел почувствовал внутри больное воодушевление, с которым он, наконец-то, решился прижать Юджина ближе, заключить в самые крепкие объятия. Таких объятий и такого тепла не была достойна ни одна девушка Лузианы, ни один пропащий родственник, знавший лишь со слов о том, какой кошмар эта война. — Ты хороший человек, Джин. Как камень с души свалился. Мерриел подумал, что ещё секунда — и он взлетит к небу от такой лёгкости; но на земле его удерживали дрожащие плечи, ход которых хотелось всеми силами остановить, и сухие всхлипы куда-то в шею. Они так мало доверяли друг другу, когда так много хотелось высказать и произнести вслух, что Юджину, что Снафу. Когда глаза наполнились слезами, он почувствовал себя только ещё лучше. — Пожалуйста. Оставайся рядом, — тихая мольба, из-за которой Мерриел прижимает его ещё ближе. — Останусь. Обязательно. На поле уже сгущался туман. Скорее всего, с вокзала уже отчалил последний поезд до Алабамы. На чистом небе взошла луна, и, как бы Мерриел не любил символизм, именно эту луну он решил обозначить символом нового начала, новой главы — что в своей жизни, что в жизни Юджина. Они по уши в дерьме, в ментальном лабиринте — вместе. И обязательно выберутся из него — тоже вместе. Он не боится чувств внутри, больше не боится. И когда целует его в искусанные, тонкие губы, ощущает себя по-настоящему счастливым. Пусть эта новая глава начнется с их общей, маленькой тайны, о которой они никому не расскажут и которая будет напоминать им двоим друг о друге - и только в хорошем ключе.