Атомы твоей крови

Все началось, когда умер Борис Сергеевич. Он был одним из пяти, кого поймали год назад. Борис Сергеевич был университетским профессором и выглядел соответствующе: борода, очки, пузико, жилет на пуговицах. Наверное, из-за этого мы называли его по имени-отчеству. Есть такие люди, к которым невозможно обращаться на "ты", к ним всегда чувствуешь какой-то пиетет. Он тоже обращался к нам исключительно на "вы". Борис Сергеевич был удобным. Он считал, что ему повезло, и не стремился бежать. — Снаружи одна разруха, товарищи. С вами уютней, — говорил он, когда я приносила гречневую кашу или консервы из тунца. — Ухаживаете, кормите. Живу как у Христа за пазухой. А что там? Пустота... пустота. Всю жизнь этот человек провел в квартире с мамой, пока та не умерла незадолго до войны. Не знаю, как вообще выживал до нас. Выглядел он книжным червем, неспособным самостоятельно даже яичницу приготовить. Мне кажется, он был рад попасть в бункер, потому что совершенно не умел жить сам по себе. Иногда, когда я забирала его грязные тарелки, он пускался в геополитические рассуждения. Что-то про Америку, которая еще восстанет из пепла и вновь станет "мировым гегемоном", про китайцев, что потихоньку планируют новый удар, и вообще считал, что война не закончилась, а только началась. Время от времени декларировал стихи, по его мнению, точно описывающие то, что случилось с человечеством. Еще задавал много вопросов. Про то, когда и как мы появились, сколько литров крови в сутки нужно каждому из нас для жизни, с какой скоростью способны передвигаться. Рассуждал, почему появились те или иные мифы о нашем виде, поражался, что в век науки люди так и не узнали о нашем существовании. Демид всегда злился, когда я отвечала на вопросы Бориса Сергеевича. Ему казалось, что тот собирает о нас сведения, чтобы как-то навредить. Просчитать варианты своим супер-мозгом и прикинуть план массового убийства и бегства из бункера. Но я знала: ему просто искренне интересно. Он радовался нам, как биологи радуются открытию нового вида пауков или бактерий. Говорил, что ему исключительно повезло встретиться с такими удивительными созданиями, как мы. Меня Борис Сергеевич называл "белым ангелом". Спрашивал о том, как мою внешность воспринимали другие люди, как обращение повлияло на мое зрение. Я отвечала скупо. Не люблю обсуждать свою болезнь и вообще человеческую жизнь. Он относился к этому с уважением. Борис Сергеевич часто просил принести ему книги. Я нашла в безопасной зоне недалеко от бункера маленькую библиотеку и таскала оттуда его любимых советских авторов. Однажды он попросил принести несколько книг по матанализу, в другой раз — учебник по истории философии. Все это было в библиотеках университетов в городе, но фонящие предметы приносить строго запрещали. Книги вбирали слишком много радиоактивной пыли. Приходилось искать какую-нибудь шарагу в окрестностях. — Благодарю вас, Любочка, — всегда отвечал он и с нетерпением начинал листать страницы, едва получив книгу из моих рук. Когда я подключала его к системе забора крови, неизменно просил книжку, чтобы "не терять время зря". Его кровь была отвратительной. Борис Сергеевич был старым, страдал от простатита, изжоги, холестериновых бляшек и кучи других проблем, которые так часто бывают у людей его возраста. Но все же он был человеком и не фонил. Этого достаточно, чтобы мы могли выживать. Умер он по вине Артемия. В свою смену тот пошел забирать кровь у Бориса Сергеевича, из которого за пару дней уже выжали все соки. Может, ошибка в учете, или Артемий просто сходил с ума от голода и решил по-тихому выпить целый пакет. Так или иначе, Борис Сергеевич не выдержал и умер очень быстро. Над Артемием устроили суд. Елена настаивала, что его нужно выгнать на солнце. Одним человеком меньше — одним вампиром меньше. Таковы правила. Богдан защищал его. В конце концов, Артемий не сорвался, не накинулся на Бориса Сергеевича, а просто недоглядел за сбором крови. Это не озверение, а небрежность. — Небрежность еще хуже, — спокойно отвечала Елена. — Любая ошибка может стоить жизни всем нам. Елена была вампиром меньше нас всех, но каждого обходила по кровожадности. Она могла быть милой, когда хотела. Но ее выдавали поджатые губы, нервно дергающиеся веки, слегка нахмуренные брови. В одну минуту могло показаться, что она твой друг, но с тем же ласковым лицом она окатывала тебя льдом с ног до головы. Елена всегда стояла на своём, могла убедить кого угодно в чем угодно, всегда выигрывала переговоры. Она оставалась настоящим командиром, военной, какой была и до того. Богдан был другим. Он был вампиром дольше всех нас и тоже был лидером. Совершенно естественным. Ему не нужно было что-то доказывать. Он был из тех, кто смотрит в самую душу. Мы не смели ослушаться Елены, но в бой пошли бы за Богданом. Они вечно вступали в противоборство, как лед и пламя. Никто не мог задавить другого. Елена брала разумом, Богдан — интуицией. Они спорили странно, почти безэмоционально, как две каменные глыбы. Артемий сидел, склонив голову, и молчал. Мне хотелось крикнуть: "Почему ты молчишь? Отбивайся! Скажи что-нибудь в свое оправдание!" Но он упирался локтями в колени, запустив руки в темные волосы, и не смотрел ни на них, ни на нас. В конце концов решили вспомнить, что в бункере у нас демократия, и вынесли вопрос казни Артемия на голосование. Артемий не был плохим парнем. Впрочем, не знаю, был ли хорошим. Мы почти не общались. Я даже не знала, сколько ему на самом деле лет. Но выглядел он моим ровесником, может, чуть старше, лет двадцать - двадцать пять. Поэтому я никак не могла проголосовать за его изгнание на солнце. Вообще не понимала, зачем делать именно так — эта смерть долгая и мучительная. Если уж решил убить вампира, лучше выбрать другой способ, как по мне. Но в бункере все относились ко мне как к ребёнку. Перед всеми правилами ставили как перед свершившимся фактом. Друзей у Артемия осталось мало. Голосованием решили, что он приносит больше вреда, чем пользы. Его держали голодным в карцере несколько дней. Мне разрешили зайти к нему в последний раз. Раньше в нашем бункере часто случались казни, но с тех пор прошло бесконечно много времени. Все как-то улеглось, успокоилось. Поэтому теперь хотелось заплакать. — Не грусти, Снежинка, — сказал он. — Я только рад, что все кончится. Это не жизнь. То, как мы живем... лучше уж умереть. Он заметил, что я отшатнулась при этих словах, и добавил: — Но у тебя еще все впереди, Снежинка. Не переживай. Ты еще выберешься. Заживешь по-настоящему. — А сейчас я как живу? Не по-настоящему? Он усмехнулся и посмотрел мимо меня. Мне не нравилось думать, что я живу не по-настоящему. В моей жизни была любовь, друзья, какая-никакая, но семья, за которую я сражалась. — Знаешь, в жизни вампира тоже наступает пора умереть.Я не жалею о том, что случилось. Однажды нужно было все это закончить. Мне кажется, я сам этого хотел... Просто не было сил закончить все самому. Ты поймешь. Я надеялась, что не пойму: мысли о смерти пугали. Иногда, когда я еще была человеком, думала по ночам о ее неотвратимости. По коже ползли мурашки от одной случайно проскочившей мысли. Даже теперь я постоянно об этом размышляла. Что, если однажды не хватит крови, и я засохну навсегда? Если проведу слишком много времени под солнцем и сгорю? Где будет мое сознание? Что буду чувствовать? Каково это — быть ничем? Кучкой пепла? Я не стала задавать эти вопросы и обняла его. Артемия вывели на поверхность следующим утром. Все должны были присутствовать. Мы надели темные плащи, которые почти целиком закрывали от солнца. Когда у тебя в бункере десять голодных вампиров и шесть человек не в лучшем состоянии, вылезать на солнце и тратить жизненные силы — полная глупость. Но это мое мнение. Его не спрашивали. Елена звонким голосом завела обычную речь. О том, как важно для всех соблюдать законы сообщества. О тяжелых временах, в которые как никогда вампиры должны сплотиться и быть осторожны. Когда я ее слушала, думала о том, что она знает о других временах. И почему решила, что именно эти годы — тяжелые, а не какие-нибудь другие, если сравнивать ей не с чем? Наш бункер находился в подвале жилого дома. Его построили вместе с этим зданием, поэтому он был новеньким, свежим. О доме, конечно, того же самого нельзя было сказать. Его обломки разметало по округе, словно разбился огромный инопланетный корабль. Рядом с домом находилась кленовая роща. Многие деревья сгорели или сломались, некоторые умерли и стояли голыми, пара-тройка окрасили листья в неестественно оранжевый цвет. Через дорогу от рощи располагалось несколько детских площадок. На моей любимой валялся разломанный, но все еще узнаваемый огромный корабль с пиратским флагом, горками, качелями и тарзанкой. Место казни располагалось на другой площадке, в ста метрах от корабля. Она была гораздо проще — две сломанные карусели, перевернутые лавочки, доска-качалка, красная, покоцанная "радуга". Артемия усадили на землю рядом с "радугой" и приковали наручниками. Затем сдернули с него плащ. Лиза тихо заплакала позади меня. — Если хочешь что-нибудь сказать нам, говори сейчас, — сказал Богдан. Артемий молчал. Богдан опустился рядом на колени и поцеловал его в лоб. Мы стояли рядом, пока Артемий не потерял сознание. Это было мучительно и больно — во всех смыслах. Даже под плащом я чувствовала, как зудит кожа и кипит кровь. *** Хоть мы избавились от Артемия, это не окупило потерю целого человека. У тех, кто остался, не было времени скорбеть. Мы нуждались в новых людях, и все это понимали. Кто-то должен был идти на охоту. Никому не нравилась эта идея. Люди с поверхности фонили, их кровь была ядом. Те, кто не облучился, болели от простуды, воспалений, инфекций. Полгода назад прокатилась пневмония, еще сильнее подкосившая население. Относительно здоровых искать было трудно и долго. Но выбора не оставалось. Многие уже на следующий день после смерти Бориса Сергеевича стали выглядеть плохо. Под глазами у Лизы выступали сине-фиолетовые круги. Лицо Артура вовсе скукожилось, как печёное яблоко. Даже Богдан и Елена белели, хотя и ходили слухи, что они позволяют себе пить больше, чем остальные. Поисковый отряд собирали и готовили два дня. Богдан зашел в мою комнату накануне. Он всегда появлялся неожиданно, стучал и тут же открывал дверь, сколько бы я ни просила ждать моего ответа. Благодаря этому свойству я вспоминала, что Богдан не божество и у него тоже есть недостатки. К его чести, ни разу он не заставал меня в неудобном положении. — Здравствуй, — он неслышно прошёл по комнате и сел у кровати. Его лазорево-голубые глаза почти не мигали. Я боялась смотреть в них: казалось, если вглядываться слишком долго, он загипнотизирует меня, как удав кролика. Иногда я думала, кем он был в прошлом. Богдан почти ничего не рассказывал. Кто и почему обратил его? Скольких людей он убил? Скольких любимых терял? — Привет. — Я тебя надолго не побеспокою. Нужно сказать кое-что важное. Этого он мог бы и не говорить. По неважным вещам Богдан ко мне не заглядывал. Скорее нам приходилось бегать за ним, чтобы получить или узнать что-то. — Я видел, что тебе было жаль Артемия. Это понятно и объяснимо. Твоя человечность в тебе говорит. — И тебе было жаль, - ответила я. — Ты его защищал. — Я знал, что он для нас не опасен. Артемий не из тех, кто украдет у группы втихую. Но другие решили иначе. Людей стало меньше, а вампиров столько же. Они боятся умереть от голода. Если бы у тебя было право голоса, ты могла бы что-то изменить. — Я совершеннолетняя, — сказала я. — Это несправедливо. Богдан улыбнулся уголком рта. — Совершеннолетняя, да. По человеческим меркам. По меркам жизни, которая мелькает, как вспышка. Знаешь, что я понял за свою жизнь? — Что восемнадцатилетние — дураки? — буркнула я. Богдан тихо засмеялся, и от его смеха у меня по коже пошли мурашки. — Понял, что ты всегда сомневаешься. Всегда думаешь, а достоин ли ты решать за других. Когда мне было восемнадцать, я не сомневался. — В общем, восемнадцатилетние — дураки, — подытожила я, и мы оба засмеялись. Он взял меня за руку, накрыл мою ладонь своей. — Ты ведь знаешь, что мне не чужая? Я кивнула. — Ты важна для Тимура. И Демида. А значит, и для меня. Я подумала, что было бы забавно, если бы мы с Демидом поженились. Я бы стала Богдану невесткой. Полноценная семья. Богдан продолжал: — Я хочу, чтобы ты была в безопасности. Но в то же время ты должна стать полноценным членом нашей группы. Чтобы к тебе прислушивались. Ты меня понимаешь? Я снова кивнула. — Что ты думаешь о нашем бункере? — спросил он вдруг. Я пожала плечами. — Здесь удобно. Мы все время находимся под землёй. Но нам приходится воровать людей, охранять их, добывать им еду, лекарства. Наверху фонит, и надо дико заморочиться, чтобы сюда притащить людей или какие-то вещи для них. Это, пожалуй, самая большая проблема. — Верно. Мы не можем больше жить среди людей. Пытаться раствориться в толпе. Мы уязвимы, нас мгновенно вычислят. Но и бункер — временное решение. Мы уйдём отсюда зимой, когда ночи станут длинными. Но сейчас нам надо продержаться до зимы. И нам нужен кто-то лучше, чем Борис. Кто-то молодой. Покрепче здоровьем. — Я понимаю, - сказала я. — Я готова пойти искать. Если ты об этом. — Спасибо, — ответил он и крепче сжал мою руку. — Это то, что я хотел услышать. И я рад, что могу рассчитывать на тебя. Помимо меня, в отряд вошли Демид, Лиза и Андрей. Возглавил его, конечно, Демид. Никто не возражал, потому что из нас он был самым сильным. Не в смысле силы физической; скорее по совокупности ума и мускулов. Но и родственные узы никто не отменял. — Что, Снежинка, ты уже достаточно взрослая? — насмешливо сказал он, увидев меня. Я молча встала рядом. Елена и Богдан выдали каждому из нас в руки по пакету крови. — Лучше выпить сейчас, — сказала Елена. Мы послушно открыли пакеты. Там было в два или три раза больше, чем мы пили обычно. Я узнала вкус. Для нас берегли лучшего донора. Молодая женщина, здоровая, сильная. С головой проблемы, но остальное в полном порядке. С каждым глотком в голове яснело, зрение обострялось, разогревались усталые мышцы. — Берегите силы. Не тратьте зря, — коротко сказал Богдан и передал Демиду карту, где с последней разведки были отмечены человеческие лагеря. Мы прошли через несколько шлюзов на склад. Забрали оружие, надели защитные костюмы, чтобы на одежду не попала радиоактивная пыль. Собрали рюкзаки с палатками и спальными мешками, чтобы прятаться от солнца. Затем вышли через последнюю гермодверь. Время было подобрано идеально. Только что закатившееся солнце озаряло красным цветом край неба. Впереди была целая ночь.