«Джорджи?»
Собственное имя прозвучало в голове взволнованно и удивлённо. Вновь сгустившаяся темнота давила на глаза. Джордж схватился руками за голову. Казалось, темнота сожрёт его, выпьет через трубочку всё здравомыслие, а потом его тело рассыплется на миллиарды песчинок, которые исчезнут в этом ужасном растворителе — времени. Мальчик закрыл глаза и побежал. Он не чувствовал чего-то твёрдого под ногами, но чувствовал, что движется вперёд, и это его устраивало. Неважно, куда, главное — оттуда, из тёмной пустоты, из ничего.«Джорджи, стой!»
Вновь прозвучало в голове, мысль, не принадлежащая ему, крик, миновавший уши. И Джордж остановился. Не потому, что был таким послушным — чужой голос просто ошарашил его. И голос этот был знакомым. Он остановился. Так резко, что должен был упасть, но не упал. Открыл глаза — пустота перестала быть пугающей, будто обрела слабый свет, источником которой являлась сама. Никаких предметов вокруг не было, никаких ориентиров, лишь огромная решётка впереди — длинные полосы, уходящие вверх и вниз настолько, что не видно концов.«Не подходи сюда!»
Раздалось в голове, но в этот раз Джордж ослушался. Идти назад он точно не хотел, идти в стороны казалось бессмысленным. Но впереди — что-то другое, что-то интересное. Что-то, что тоже источает свет и, кажется, за бесконечными полосами — смутно знакомый силуэт. И вновь голос в голове, предостерегающий, просящий. Он узнал этот голос, и потому только увереннее шёл вперёд. — Так это ты мне… — он вдруг понял, что не знает, как закончить. Помнит ощущение защищённости, помнит интерес, помнит счастье — всё, связанное с ним, но не помнит, как это связанно с остальным миром. Он видит перед собой человека. Наверное, это человек. Его черты не меняются, но будто накладываются друг на друга, так, что даже нельзя сказать, старик это или ребёнок. Голос в голове затихает. Джордж подходит ближе и видит, что перед ним, по ту сторону решётки, подросток лет тринадцати. У него рыжие волосы. Эти волосы Джордж видел, когда вечерами читались сказки, сомнений нет. — Так это ты мне снишься, — наконец заканчивает Денбро и улыбается. — Снюсь тебе? — переспрашивает подросток, не сводя взгляд с Джорджа. Его губы шевелятся, и теперь, кажется, голос звучит не только в голове. — Ага. Почти каждую ночь, но по утрам я никак не мог вспомнить твоего лица. — Это… Это странно, Джорджи, и неправильно. Ты не должен быть здесь, — грустно и непонимающе ответил парнишка. — Где — здесь? И кто ты? У меня такое чувство, будто я знаю тебя вечность. Ты — огромная жопная дырка, разве не так? Джордж прыснул от смеха, и мальчик напротив тоже хотел, но непонятная печаль ему не позволила.— Сынок! Сынок, ты слышишь меня?
Картинка перед глазами резко меняется, возвращаясь к привычной черноте. Джордж открывает глаза. Перед ним его отец, слева — какие-то мерно пищащие аппараты, справа — капельница. Его выписывают через три дня. И, вернувшись домой, во сне он вновь видит ту неясную синеву, полосы света и парнишку за ними. Видит вновь и вновь, раз в несколько ночей. Так что рыжеволосый, привыкнув, видимо, не прогоняет его больше. Они говорят о чём-то совершенно несуразном, но чаще молчат. Так продолжалось несколько лет. Чем дальше Джордж уходил по ступенькам тинейджерства, тем меньше он нуждался в этом воображаемом нестареющем друге. Тот стал появляться в его снах все реже, так что перед поступлением в колледж Денбро почти забыл про его существование. Вспомнил, когда поступил и попробовал чуть того, что предлагали одногруппники. Тогда его не взволновал этот дружеский визит в темнеющую синеву — сосед по общаге видел вещи и поинтереснее, а то, что он видел это место и раньше, казалось выдумкой, приписанной ему ЛСД. Вот так необычно меняющая сознание вещь вернула его к адекватности, а родной братишка, скользящий по переферии жизни Джорджа, совсем покинул её. До тех пор, пока тому не исполнилось 24. Операция по удалению аппендикса. И 32 — черепно-мозговая травма. В 33 он лег спать со своей женой Кендалл, обнимая её, лежащую рядом. А очнулся в смутно знакомом месте, где время пыталось его сожрать, где парнишка за решеткой смотрел на него с надеждой и страхом, и, хоть он и был, кажется, за тысячи километров от Джорджа, тот видел его глаза. И с безумной скоростью несся ему навстречу. Он пролетел мимо чего-то огромного, лишь позже угадав в этих действительно эпичных формах очертание черепахи. Он видел завораживающе мечущиеся огни, что тянули его к себе, за решетку. Билл что-то кричал, и Джордж вспомнил его, вспомнил Дерри. Вспомнил всё. Вся его жизнь сейчас казалась не больше чем заметкой на оторванном клочке бумаги. Джорджа охватил ужас такой силы, что даже инстинкт самосохранения оказался парализован. Он слышал сотни голосов в своей голове, кричащих наперебой, и ещё один, перекрывающий их, но постоянно меняющийся, числом своих вариаций явно затмевая всех прочих. Он будто пародировал их, примешивая к каждому что-то отвратительное, низкие рыки, пискляво высокие визги, искажения заевшей пластины. Огни звали его. За решеткой множество людей. Образов людей, накладывающихся друг на друга, сливающихся в одного человека, часть которого — Билл. Он кричит громче всех, и крик его будто отражается от стен старых канализационных тоннелей, уходя в бесконечность. Это не крик даже — сплошное отчаяние, от которого глаза старшего Денбро чернеют. Джордж вдруг видит в мешанине душ ещё одно смутно знакомое лицо, что меняет очертания с взрослых на детские, и Джордж узнаёт его. Конечно, узнаёт. Он узнаёт всех друзей Билла. Все тело, ставшее прозрачным, пронизывает свет. Джордж смотрит на свои руки и видит, что те тоже становятся детскими и обратно взрослыми, старчески дряхлыми. Его пронзает непереносимая боль, и Джордж кричит, теряя остатки сознания. Утром, выключив будильник, Кендалл будит своего соню-мужа, но, коснувшись его синеватой бледной руки, слишком резко осознаёт, что тот мёртв, и внутри неё что-то безвозвратно рушится. Она безутешна, но не может полностью отдаться скорби из-за сынишки Уильяма. Однажды за завтраком шестилетний Уильям говорит, что видит папу во снах. Во снах, где все летают.