Паллиатив

И все в порядке. Небеса не обрушились, время не изменило свой привычный ход, в беседе группы появилось еще пара новых сообщений по поводу завтрашнего теста. Неумолимое безразличие окружающего мира, абсолютный ноль, отсутствие какой-либо реакции. Ира привычно улыбается, рассматривая бледное, перекошенное лицо в маленьком треснутом зеркале. Ноги дрожат, и она едва ли может стоять, - приходится опереться на раковину. Но она все еще жива и это забавно. Ироничная улыбка это единственное, что она сейчас способна различить. Ее мутит, и голова кружится, но она улыбается. Потому что улыбка, как ей кажется, это единственное настоящее и теплое, что в ней осталось. Это единственное стоящее, что в ней вообще было. Вильда и Аня говорили, что улыбка Ирины самая красивая во всем гребанном Петербурге. Саша, позволяя себе оторваться от смартфона, сдержанно кивала. И, наверное, это и было своеобразным мерилом. Если уж есть в тебе что-то такое, что заставит Александру Пушкину поднять взгляд от переписки с очередным парнем с курса помладше, то ты как минимум должна этим гордиться. И Ира гордится. Правда гордится. Ведь ничего больше у нее и нет. В противном случае, она бы проводила вечера вовсе не на холодном полу своей однушки рядом с университетом, а на тех самых литературных встречах, на которых так любили пропадать Саша и Вильда. Она бы не считала слабость в ногах и неконтролируемую дрожь в кончиках пальцев привычной. Но все совсем не так, и это, опять же, довольно забавно. Ира не из тех, кто хочет умереть. Но она из тех, кто, вроде как, пытается. Потому что все эти боли в солнечном сплетении и неспособность иной раз вздохнуть, - отрезвляют. Ира чувствует легкость, чувствует, будто все в норме. Будто все хорошо. Когда в твоей жизни не происходит ровным счетом ничего положительного, отчаянно хочется почувствовать хоть какую-то радость. Ира глотает таблетки, а потом, дрожа на полу собственной ванной и едва имея возможность держать глаза открытыми, - радуется, что еще жива. И так из раза в раз. Узнай об этом Аня с Вильдой – таблетки бы не понадобились. Забили бы голыми руками. Но никто не знает. Потому что Ира Пущина – та самая веселая, улыбчивая, саркастичная. Со всеми в хороших отношениях, всеми любима, всегда в центре событий. Шутит над бесконечными отношениями лучшей подруги, ругается с преподавателями, ввязывается в неприятности. По средам у нее семейный ужин, по выходным – встречи «Союза Спасения». И жизнь бежит, меняется, людей вокруг Иры всегда море и все они разные, но сама она стоит на месте, и апатия душит, стягивая тонкое горло маминым шелковым платком. Ей, с ее места в этом бесконечном бурлящем потоке, очень многое видно. Она не знает, стоит ли ей оставаться здесь, вглядываясь в треснутые радужки глаз тех, кто проходит рядом, и сжимая их холодеющие руки, в слепой попытке успокоить. Или же в первую очередь ей необходимо спасаться самой. Ира пропускает сквозь столь многое, что, кажется, именно поэтому у нее не остается чувств на себя. Но каждый раз, отрываясь от излюбленного треснутого зеркала, все еще не в силах прогнать из сознания застывшую безучастную улыбку и еле передвигая ноги, она падает на кровать и единственная ее мысль: «кто, если не я?». И начинается новая партия в покер, новый виток барабана, она вновь читает ту же историю с первой страницы. На ней размашистым почерком в графе название выведено – «Павла Пестель». *** С Павлой они познакомились еще до того, как Ира стала частью «Союза Спасения». Так уж вышло, что где Саша Пушкина, там обычно всегда Ира, даже если это небольшая, заваленная разным хламом и книгами аудитория студенческой газеты, в которой ее Саша печаталась. Газетой управляла, в большинстве своем, Рылеева с журналистики, о которой есть своя, отдельная глава в мыслях и чувствах Ирины. А вот с ней уже привычно Пестель. С грубыми руками, тяжелым взглядом и какой-то знакомой улыбкой. Не оценивающей, но одобряющей. И если бы не Саша под боком, Ира бы позволила себе задержать взгляд на коротко стриженных волосах и широких плечах, на которые Рылеева минутой ранее накинула плед. Потому что девушка это – красивая. Не хрупкой, девичьей красотой, но той самой яркой, которую ты чувствуешь, но описать не имеешь ни слов, ни возможности. - Паш, - раздраженно тянет Катерина, подходя к ней, чем прерывает разговор о будущем выпуске с Сашей, что заставляет ту нахмурится, - я тебе сколько раз говорила, что тут курить нельзя. Тебе вообще курить нельзя. - Пошли выйдем тогда, - ровно отвечает Пестель, крутя в ловких пальцах зажигалку. - Мы минут десять как вернулись. Девушка поднимает на нее взгляд, как-то легко улыбается и пожимает плечами. Встает, кивает Пущиной, видимо, специально игнорируя стоящую рядом Сашу, и выходит. Катерина еще секунду смотрит на дверь, а потом с глубоким вздохом возвращается к обсуждению газеты. Ира не то чтобы обращает внимание, но почему-то повторяет мысленно последнюю фразу Рылеевой и с усилием прикусывает щеку изнутри. Желание спросить о самочувствии незнакомого человека появляется как всегда внезапно и некстати. - Александра, - Катя уверенно держит дистанцию и улыбается настороженно, но замечает это разве что только Ира, - многие думают, что в «Союзе Спасения» не помешала бы твоя фигура. - А ты все так же воспринимаешь жизнь как шахматную игру? – Саша посмеивается и качает головой, - нет, спасибо, милая, это не мое и ты это прекрасно знаешь. Та понимающе и даже как-то облегчено хмыкает и кивает, садясь за ноутбук и бросая что-то на прощание. Ира не слушает. Она смотрит на Сашу, которая натягивает свое пальто и принимает решение так быстро, как никогда прежде. - А когда ближайшее собрание? Рылеева не отнимает взгляда от экрана, но улыбка ее становится шире и она светится самодовольством. - Вечером пятницы, Ира, можете прийти сюда ближе к четырем и я вас сопровожу. Она кивает и выходит вслед за Александрой. Ей хочется, чтобы она спросила. Осадила. Ей хочется поругаться с ней, хочется вывести ее на эмоции, - ей хочется, чтобы она сделала хоть что-то. Но она только молчит, улыбаясь в экран телефона, и лишь перед тем, как сесть в такси, вдруг оборачивается и серьезно говорит: - Только будь с ними поосторожнее. Проблем потом не оберешься. Ира кивает и, возможно, впервые за долгое время искренне улыбается. В тот вечер она не пьет таблеток. В тот вечер ей хочется верить, что Саша о ней заботится. Катерина и правда ждет ее в кабинете вечером пятницы. Лежит на диване и вчитывается в какие-то записи, часть из которых разбросана по полу. Окно раскрыто настежь и в помещении ничуть не теплее, чем на улице, но на самой девушке только строгое темно-зеленое платье. Ирина плотнее кутается в пальто. - Нам нужно на квартиру к Трубецкой, вы ее знаете? – получив слабый кивок Катя улыбается и хватает с вешалки легкую куртку, - тогда все в порядке, быстро втянетесь в коллектив. Вам, наверное, даже просто вашей улыбки хватит. Ира опять глупо кивает. Потому что это действительно так и находить подход к людям она всегда умела. Можете винить в этом ее огромную семью и необходимость уживаться с таким большим количеством братьев и сестер под одной крышей. Подход нужно было находить к каждому, а ведь они все разные. Как выяснилось за то время, что они были вынуждены добираться до Трубецкой, Катерина Рылеева любила говорить много и обо всем. О стране, о литературе, о революции, об истории. О том, как сложно найти хороших писателей в газету или о том, как на прошлом митинге в кровь разодрала колени. Не любила она говорить только об одном – о себе, но в тот момент это совсем не бросалось в глаза. Единственное, чем была занята голова Иры, это идеи Союза. Которые воодушевляли, конечно, особенно когда говорила их та, что своими статьями не раз порождала недовольство управлением университета среди студентов. Ходил слух, что именно она когда-то написала ту анонимную статью, после которой уволили одного из преподавателей. Ира читала. Слог похожий. - Я думала, что вас убили, - хмурится открывшая дверь девушка и в ней нет ни высокомерия, ни холодного изящества, которое приписывают Трубецкой слухи, поэтому Ира справедливо предполагает, что перед ней сейчас вряд ли стоит сама хозяйка, - ты могла хотя бы написать? - Могла, - легко соглашается Катерина, не удостоив ее даже взглядом, быстро кидая куртку в комод, - это Полина Каховская, знакомьтесь. А это Ирина Пущина. Спугнешь – на куски порежу. - Хотела бы я на это посмотреть, - почему-то смеется Полина и протягивает руку в качестве приветствия, - надеюсь она тебя не свела с ума. Ира отвечает на рукопожатие и качает головой, добродушно улыбаясь. Из гостиной слышится громкий смех и Рылеева, кинув недобрый взгляд в сторону своей подруги, кивает, приглашая следовать за ней. Ира, конечно же, так и делает. На собрании не так много человек. В нос ударяет запах алкоголя и сигарет, а глаза слегка слепит от излишне яркого света, но она может различить несколько знакомых по университету лиц. Первой в глаза бросается Трубецкая, стоящая у окна с бокалом шампанского. Именно к ней подходит Катерина, прежде чем представить Иру остальным. Сергия сдержанно улыбается и кивает головой. У нее внимательные карие глаза и красивые, завораживающие черты лица. Пожалуй, именно таких как она описывает в своих произведениях Тартт – холодных и величественных. Опасных, - Ира неловко ведет плечом, - и все равно притягательных. Чуть позже она знакомится с Серафимой и Мирославой, которые спорят о чем-то своем, по словам Полины, уже минут сорок, и даже не обращают сперва внимания на новое лицо в комнате. Ирина не знает ровным счетом ничего про Миру, но многое слышала, вопреки своему желанию, о Муравьевой. В ее защиту стоит сказать, что о той знал весь университет, потому что в смелости и экстравагантности своих выходок она уступала разве что Пушкиной. Справедливости ради нужно отметить, что в отличии от нее же Серафима никогда не устраивала что-то шутки или славы ради, - всегда за дело. Причастность ее персоны к увольнению того самого преподавателя уже давно была известна всем, но доказать? Никто так и не смог. Если честно, глядя на то, как обе девушки размахивают руками и в раздражении кусают губы, Ире кажется, что чем-то они напоминают их с Сашей. Сильная, яркая, каждой собаке известная Серафима, и вечно рядом, с неясным огнем в серых глазах и широкой улыбкой, – Мирослава. Многим позже она будет смеяться над этим своим предположением, но сейчас все кажется таким простым и однозначным, что навевает тоску. Павла Пестель подходит к ним сама, тепло улыбаясь Кате и сдержанно здороваясь с Ириной. За весь вечер она заметит, что Рылеева вообще единственная, с кем Паша хотя бы разговаривает с едва заметным радушием. И хотя она не бросается, не дерзит, не посылает остальных подруг в ответ на каждую их реплику, к ней обращенную, граница между ней и другими членами Союза все равно ощущается. Ирина не понимает почему, но очень хочет понять. Сказывается глупое детское любопытство и желание разобрать человека на самые мелкие детали, прочувствовать его мысли, увидеть, что его таким, какой он есть, сделало. Пущина учится на психолога. И этим она оправдывает буквально все. Следующие несколько месяцев проходят быстро, оставляя привкус таблеток на языке и синяки под глазами, которые Ира старательно замазывает тоналкой. Она действительно наслаждается временем, которое проводит с девушками из Союза, и их акции, митинги, протесты, - все это вызывает интерес. Пересекаться с Пестель, тем не менее, получается не часто, потому что у нее всегда есть дела. Даже во время собраний она пропадает на очередной работе, или в ночь делает проект, на который давался месяц, или просто находит что-то, что можно досконально изучить, разобрать, придумать как использовать. Люди говорят про таких – трудоголики. Трубецкая пожимает плечами и говорит, что она работает на благо Союза. Ира замечает, как дергается после этих слов Рылеева, и знает, что на самом деле Паша просто сломленная. - Если Пестель не прекратит, - слышит она однажды разговор Кати и Миры, когда собирается взять с кухни стакан с водой, потому что бесконечные потоки алкоголя уже вызывают тошноту, - то она свалится от усталости на переходе и мы ее нахрен потеряем. Сколько она спала за последнюю неделю? - А ты думаешь, что она мне так просто на блюдечке выносит правду? – голос у Катерины усталый и Ира едва может различить, что она говорит, - Она мне врет, Мир, всегда врала. Я не знаю. Судя по тому, сколько энергетиков она выпила сегодня, возможно, часов пятнадцать. - Это ненормально. - Она так справляется, - Катя повышает голос, - точно так же как ты. Как я. Как все мы. С чем-то справляемся своим собственным способом. Я не тот человек, который может указывать ей как жить, потому что я ничуть не лучше нее. - Может с ней следует поговорить мне? - Мира, ты хотя бы саму себя не обманывай. Бестужева не отвечает. Ира в тот вечер уходит с собрания многим раньше. Пестель и правда всегда в делах. У нее нет свободных часов, нет свободных минут. А если они находятся, она всегда или пьет, или курит. Возможно, на собраниях она пьет даже больше Серафимы, хотя такое, как кажется сначала, вряд ли вообще возможно. При всем этом у Паши ровный взгляд и всегда трезвый рассудок. У нее всегда уложены волосы и отглажены рубашки. Она не выглядит как катастрофа, но Ира видит, насколько дрожат ее руки после очередной бессонной ночи, пары сигарет и нескольких чашек кофе. Все это – пока Катя не смотрит. Возможно, потому что Паше перед ней стыдно. Возможно, это просто совпадение. Если откровенно, то Рылеева Пестель и правда дорога, по какой-то причине. Они могут спорить, и делают это постоянно, когда не сходятся во мнении по поводу дел Союза или даже студенческой газеты. Но в момент опасности в глазах Паши всегда паника и страх. Всегда неясная тревога. И смотрят они всегда только на Катерину. Ира никогда не сможет спросить у нее о причине. К Павле невозможно подобраться ближе, чем на расстояние пушечного выстрела. Но однажды, совершенно случайно, от впервые на ее памяти напившейся до полуобморочного состояния Серафимы она узнает, что когда-то у Пестель был младший брат и по какой-то причине она ненавидит говорить о самоубийствах. Дважды два сложить так просто. Гораздо проще, чем подавить чувство вины алкоголем и сверхурочными, думается Ире.

***

Истории в памяти Пущиной все переплетены и стоят друг к другу впритык. За первой главой всегда идет вторая, а за Павлой Пестель идет Серафима Муравьева-Апостол. И это, наверное, забавно, потому как связывает их не многое. Не совсем здоровое пристрастие к алкоголю и сигаретам, - в первую очередь. Приводы в полицию, - по несколько у каждой, - во вторую. На этом, пожалуй, все. Главное, чему учится Ира после сближения с Серафимой, - это не боятся огня. Не дергаться, когда девушка прижигает старые раны на ладонях сигаретами и не отворачиваться, когда та после зажмуривает глаза и надломлено улыбается. Уже после она учится не судить людей по первому впечатлению, потому что Муравьева не похожа на Пушкину ни капли и это заметно даже по тому, как она разговаривает. Сима играет по собственным, ей одной известным правилам, и всегда выходит победительницей. Она не дает перехватить контроль и всегда ведет, - в танце, на дебатах, даже на площадях, размахивая триколором. Когда на собраниях она поднимает бокал за революцию Трубецкая всегда как-то неодобрительно щурится. Рылеева подавляет грустную улыбку. И только Мирослава, смеясь, поднимается со своего места и громко чокается с подругой, вторя ее тосту. По глазам Серафимы Ира однажды понимает, что той, в общем-то, большего и не надо, и вот тут заключается ее главное с Пушкиной различие, - Муравьева-Апостол умеет искренне любить. Неважно при этом, любит она свою страну, своих сограждан, своих подруг, или же одну конкретную девушку от которой всегда пахнет свежезаваренным кофе. У нее, как позже понимает Ирина, самое доброе и чистое в союзе сердце, и ее слова и действия всегда откровенные, прямые и однозначные до безобразия. Она переживает за тех, кому в жизни повезло меньше, и каждый раз Ира вспоминает состояние ее бледных рук. С разбитыми костяшками, поломанными ногтями, ожогами от сигарет со вкусом ментола. Ее руки что-то отражают и если бы у людей не существовало бумаги, то возможно они бы являлись холстом, на котором Сима рассказывала истории. Ира думает о вещах, с которыми этой девушке, кажется, пришлось столкнуться за свои двадцать с небольшим и ее бросает в дрожь. Серафима Муравьева-Апостол – причина, по которой Пущина наконец понимает слова Рылеевой об отсутствии у них прав судить человека за его пути отступления. И она не задерживает взгляд на второй за вечер бутылке шампанского в руках Симы, перестает считать выкуренные на неделе пачки сигарет, не обращает внимания на синяки, время от времени появляющиеся на ее запястьях и ключицах. Игнорировать физические проявления чужих страданий так легко. Сидеть в парке ночью рядом с рыдающей навзрыд девушкой, которая в попытках стереть с лица слезы только размазывает по лицу кровь – намного сложнее. Ира честно старается. - Я к этому ублюдку не вернусь, - едва ли не истерично смеется Серафима, поднимая на нее свои полные слез глаза, - сдохну здесь, но не вернусь. - Мне позвонить Мире? Она сможет тебя забрать? Сима замирает. Перестает плакать, перестает даже дрожать от холода, хотя на ней сейчас только вязаная кофта и плед, который успела схватить Ирина, когда выбегала из дома, разбуженная ночным звонком. А на улице декабрь. - Она не придет, - наконец глухо отвечает та и голос у нее пустой, практически без эмоциональный, - если бы хотела, то пришла, когда ей позвонила я. И это все звучит неправильно. Не вписывается в привычную картину мира, где Серафима и Мирослава всегда вместе, никогда по отдельности, - готовые прийти друг другу на помощь в любое время суток и пожертвовать самым важным. Ира их всегда воспринимала, как пресловутых родственных душ, про которых в книжках пишут. Не хватает только тату с именами на тонких запястьях. Хотя и тут уверенным быть нельзя, - Мира вечно таскает браслеты, а запястья Симы уже и запястьями то не назовешь. Возможно поэтому она вечно в черных рубашках с широкими, длинными рукавами. Ира не знает. Зато она отлично знает этот смиренный взгляд готовой броситься в атаку, брошенной, когда-то любимой собаки. Она знает, что стоит ей хоть слово в сторону Миры сейчас сказать и Серафима вгрызется ей в глотку, потому что она права не имеет. Потому что Мира на самом деле замечательная. Самая лучшая. Единственная, если уж на то пошло. И Ира знает это все так хорошо, потому что она сама – точно такая же. Осознание этого потрясает. Сидеть в парке ночью декабря, когда идет густой снег, рядом заплаканная девушка с, возможно, сломанным носом, и без какой-либо верхней одежды, и чувствовать не жалость, не волнение, не страх даже, а облегчение, что ты не одна такая идиотка с истерзанным в клочья сердцем, - неправильно. Но Ира ничего не может с этим поделать - она улыбается. Внезапно ей почему-то даже кажется, что она не так уж плохо справляется со своей апатией, ведь ее кожа по крайней мере чистая и красивая, пьет она всегда в меру, вкус сигарет ей противен. Потом она вспоминает, что Мирославе Бестужевой-Рюминой, по сути, дела никакого до внешности нет и не было. Что до своей, что до чужой. А вот Саше Пушкиной было. Желание соответствовать чьим-то стандартам тоже форма самоистязательств, да? Ира давит в себе нервный смешок. - Трубецкой наверняка на квартире нет, - подает голос Серафима, - ее там никогда нет. Свяжись с Катериной. - Она сможет тебя пустить на ночь? – быстро спрашивает Ирина, уже доставая телефон и по памяти вбивая номер девушки. - От одного любителя помахать кулаками к другому? Нет уж, спасибо, солнце, обойдусь. У нее есть дубликат ключей от квартиры Трубецкой. Как раз на такой случай. Пущина не спрашивает, случалось ли подобное раньше. Она не спрашивает о «любителях помахать кулаками» и об их внезапно увеличившимся на одну компанию количестве. Она не спрашивает, как часто подобное происходит у Муравьевой и насколько же чаще подобное случается у Кати, если дубликат хранится у нее. Она не спрашивает, хотя ей нестерпимо хочется. Все это - не ее дело. - Не смотри так на меня, - раздраженно шипит Сима, шмыгая носом и тут же корчась от боли, - у Рылеевой есть младшая. Ей ключи явно нужнее. - Ясно. Они больше не говорят. Ира справедливо полагает, что это потому, что говорить им особо не о чем. Болезненно худощавая фигура Кати, в осеннем пальто и вязаном шарфе, появляется в конце аллеи минут через двадцать. Серафима раздраженно бурчит что-то о ее несносной привычке одеваться не по погоде и Ира обещает себе подумать над этим позже. - Приехала как смогла, - сообщает она и, замечая во что одета Сима, стягивает с себя шарф, практически насильно оборачивая его вокруг чужой шеи, - попробуй мне только слово против сказать. Ты здесь уже сколько сидишь? Час? Больше? Трясешься будто под парой литров энергетика, дура. - Сама не лучше, - беззлобно отвечает девушка, пряча окровавленный нос в алом шарфе, - Ир, я тебе плед верну завтра, ладно? Я постираю. - Все в порядке. Рылеева улыбается ей на прощание и едва заметно кивает головой, будто в благодарность. Ирине не сложно. Порцией таблеток больше, порцией меньше. Какая разница? Она остается в парке еще на какое-то время, до тех пор, пока ей на телефон не приходит сообщение от Кати, в котором та сообщает, что Серафима в порядке и уже успела заснуть. Почему-то она думает, что на следующий день точно не увидит ту в университете. Поэтому, когда та как ни в чем не бывало здоровается с ней, когда они сталкиваются у библиотеки, Ира сперва не находит что сказать в ответ. Рядом с Симой по обыкновению Мирослава, которая раскачивается на пятках и широко улыбается, показывая поблескивающие на солнце брекеты. Мечта, а не девчонка, серьезно. Выглядит она, по крайней мере, именно так. - Как нос? – не сдержавшись интересуется Ирина, принимая пакет с выстиранным (она, если честно, не ожидает, что капли крови и правда чудесным образом исчезли) пледом. Мирослава меняется в лице мгновенно. Ее улыбка застывает и становится сразу какой-то жесткой, - Ира не думает, что когда-либо после видела у нее такую. То, как она напрягается, можно заметить даже не смотря на широкую клетчатую рубашку, накинутую на плечи. У Миры в глазах готовый разлиться в то же мгновение океан непонятной девушке агрессии. Ира, если честно, почти пугается. - Все в порядке, - легкомысленно смеется Серафима, бросая быстрый взгляд на подругу и едва заметно касаясь ее ладони холодными пальцами, - представляешь, даже не перелом. Стащу у Каховской кастет и устрою грандиозное возвращение к любимому папочке. Пущина неуверенно улыбается и машет им на прощание, когда они уходят на пару по истории театра. Вряд ли Муравьева исполнит обещание и заявится на порог родного дома с кастетом. Скорее она приведет с собой Бестужеву, а та уже вооружится чем-то похожим. Ире почему-то кажется, что им даже не придется ничего брать у Полины. У девушки с солнцем в волосах и огнем в глазах наверняка есть все необходимое. С той ночи в парке наблюдать за взаимодействиями дуэта Серафимы и Мирославы для Ирины стало чем-то обыденным. Проснуться, выпить зеленого чая, умыться, отсидеть на парах, отметить про себя, что они снова не разговаривают, пообедать в столовой с Сашей, зайти в издательство за Рылеевой, прийти на собрание Союза, убедиться, что девушки помирились. Рутина, которая никогда не надоест. Ире нравится. Когда не думаешь о том, что все это – реальные люди, становится даже в какой-то степени интересно. Ира бы хотела иметь возможность абстрагироваться и просто наблюдать, но эмпатию не уничтожишь по щелчку наманикюренных пальцев, так что ей каждый раз приходится с силой прикусывать внутреннюю сторону щеки и отворачиваться от беседующих подруг. Потому что иногда даже она не в силах это выносить. Пару раз Ирина задумывалась, так ли себя чувствуют Аня с Вильдой, когда наблюдают за ней и Сашей со стороны, но после сразу одергивала себя и напоминала, что Сима и Мира не похожи на нее и Александру совершенно. Они никогда не будут на них похожи. У Пущиной ведь в ее идеальной улыбке слепое обожание и желание, возможно, погибнуть, от ледяного взгляда собственной, возведенной ее же руками в абсолют, богини. У Серафимы же вдоль вен на израненных запястьях лишь собачья преданность и чувства, чувства, чувства. Разница между тем кто способен умереть ради кого-то, и тем, кто ради способен убить – колоссальная. Но не в них, истерзанных и сломанных, главное различие, а как раз в тех, кто их дополняет. Потому что Саша действительно не замечает, ей и правда дела нет, такая уж она - совершенно недосягаемая, но родная до послевкусия ванильного мороженного, которое они вместе с Ирой в детстве покупали на скопленные с обедов деньги. Мира ей в противовес знает все. Но теплее от этого вовсе не становится. Серафима ее подруга и Пущина готова руку дать на отсечение, что Мирослава будет защищать ее какой бы опасной не была ситуация. Вот только Бестужева полезет в самое пекло и без каких-либо весомых на то причин. Девочка с огнем в глазах всегда любила пламя и дело здесь, к сожалению, не в желании видеть рядом Муравьеву. Дело в желании сгореть. Спустя пару недель Ира по привычке сидит на столешнице в квартире Трубецкой и всматривается в танцующих под «Порнофильмы» Серафиму и Мирославу. За какой-то срок чужая обыденность неизбежно становится твоей собственной. Знаете ведь, как это бывает. Фарадей раз за разом подбирает комбинации бруска и спирали. Хемингуэй в тридцать седьмой раз переписывает последнюю страницу своего романа. Серафима умирает каждый день, заглядывая в безразличные глаза Мирославы. Ира бы даже сказала, что это забавно. Только вот не получается улыбнуться.

***

Рылеева в историях Ирины – тень. Та самая, которая есть в каждой главе, но ты почти не обращаешь внимания, потому что она вписывается. И не то чтобы у этого был какой-то умысел, вовсе нет, просто Катерина похожа на Иру больше, чем кто-либо другой из союза. Может даже больше, чем Серафима. Только вот Пущина – психолог. Она может объяснять вещи заумными, красивыми фразами, и конечно же может увидеть, когда человек нуждается в помощи. Рылеева же – журналистка, и она это все не столько видит, сколько чувствует, и потому действует зачастую просто по наитию. Если, конечно, вообще действует. Катя не интересуется проблемами, но она вполне способна их различать. Она отбирает у Паши третью за сутки кружку кофе. Срывается к Серафиме по ночам и не говорит при ней об отношениях. Не злит лишний раз Мирославу. Пущина думает, что ее настороженное, делано вежливое отношение к Саше Пушкиной, тоже вызвано простым пониманием – не влезай, убьет. И Ира даже переживает, что та способна увидеть за ее обезоруживающей улыбкой пугающий холодный оскал или заметить синяки под глазами. И возможно ее опасения не беспочвенны. Но ведь Рылеева всегда молчит. Наливает ей горячий чай утром, после очередного затянувшегося собрания Союза Спасения, и молчит. Не дает прочитать свой взгляд, слишком осторожничает. И именно этим выдает свою осведомленность с потрохами. Иногда она не появляется в университете. Не приходит на собрания. И остальные ведут себя так, словно это в порядке вещей. Будто пропажи самого пунктуального и сверхответственного человека из союза такое же регулярное явление, как приевшийся питерский дождь. Возможно, так и есть. Возможно, они что-то упускают. Не то чтобы это кажется самой важной проблемой на тот момент. Иру честно больше волнует то, как временами она ловит взгляд Рылеевой на себе, пока Муравьева и Пестель сверяются с Трубецкой по поводу планов на завтрашнюю забастовку внутри университета. Или то, как она замолкает, стоит Ире зайти в комнату. Или даже то, как она улыбается, мягко перехватывая ведущую роль в разговоре и переводя его на обсуждение чего-то, выгодного исключительно ей. Она, как Ира понимает к концу января, действительно хорошо управляется со словами. Девушки в Союзе Спасения разные и у каждой есть свои скелеты в шкафу. Кого-то прочитать легко, кто-то не поддастся и под угрозой смерти. Рылеева же не пытается даже прикрыть резные дверцы и спрятать виднеющиеся оттуда белесые кости. Но и разглядеть их тоже не позволяет, - на каждый твой вопросительный взгляд у нее заранее заготовлен колкий ответ и еще пара собственных неприятных вопросов в довесок. Ира однажды говорит Ане, что если пытаться узнать Пестель – это как стучать о каменную стену в надежде на ответ, то каждая встреча с Катериной – это партия в такие ненавистные ей шахматы. Аня не отвечает. Она вообще, судя по осуждающим взглядам, не одобряет рвение Ирины к чтению незнакомцев. Но ведь девочки из союза и не незнакомки вовсе, верно? У Рылеевой и Пестель схожестей – ноль. Разные убеждения, разные взгляды, постоянные споры даже по поводу алкоголя и закусок для внепланового собрания. Однако у них есть общее дело, возможно, и такое же общее прошлое. Не больше, не меньше, - думает Ирина, собираясь занести новые работы Саши в редакцию. Та о подобном просит настолько редко, что отказаться кажется немыслимым. Пара очков в копилку хорошей девочки, - Пущина все ждет, когда же ей надоест. - Прекращай, - она слышит Пашу, как только подходит к двери, и сразу же замирает, не позволяя себе ни шагу, ни даже судорожного вдоха, рвущегося наружу, - мы уже говорили об этом. - Мы о многом говорили, - голос Катерины неестественный, дрожащий, на грани слышимости, но все это можно списать на ее очередную простуду, - когда наши разговоры в последний раз хоть что-то меняли? Ирина прижимает листы со стихами чуть крепче к груди и по старой привычке прикусывает щеку изнутри. Она не имеет никакого права стоять сейчас здесь и вслушиваться в разговоры за потертой старой дверью. Но чертов шкаф со скелетами впервые находится настолько близко. Ей впервые выпадает шанс перехватить инициативу в этой порядком надоевшей шахматной партии. Обмануть манипулятора – чистейшее удовольствие. Удовольствие смахивает на радость. Ира готова на все, лишь бы ее испытать. - Ты пила таблетки? - Да. - Врешь. Из аудитории слышится сдавленный смех. Ире, наверное, должно быть жутко, но на деле разговоры о Катиных лекарствах – дело привычное. Та болеет чуть ли не каждый месяц, и Трубецкая даже пару раз просила Ирину лично занести очередные сиропы от кашля и жаропонижающее девушке домой. Однако она впервые слышит, что та их не пьет. Почему-то хочется иронично улыбнуться. Впервые ли? - Я по твоему лицу вижу, что ты хочешь начать читать мне очередную лекцию, - нервно тянет Рылеева и Пущина совершенно неожиданно для самой себя понимает, что та пьяна, - оставь до утра. - Мы знакомы с детства и ты думаешь я не знаю, как отчаянно ты контролируешь каждое мое слово во время разговоров? У Павлы дрожит голос. Ира ощущает себя на редкость неуютно. В этой ссоре чувствуется что-то болезненно неправильное. Едва ли не абсурдное. В подсознании загорается красная лампочка, предупреждающая об опасности. Ей так сильно хочется уйти. И ей так невыносимо хочется остаться. - Как пожелаешь, - слышится резкий удар, тяжелые шаги и неразборчивое шипение Пестель, а затем звон разбивающегося стекла и повторяющийся, надломленный смех Рылеевой. Ирина вздрагивает и делает пару шагов назад. Именно в этот момент дверь открывается и с оглушающим треском врезается в стену. В глазах Паши, когда они пересекаются взглядами, Пущина не видит ни раздражения, ни злобы. Она видит ярость. Не бушующую, готовую спалить к чертям здание университета в считаные секунды, как у Мирославы, но такую чистую и искреннюю, что сердце на мгновение замирает. Ира впервые за долгое время по-настоящему пугается. Она впервые не знает, чего ожидать. Девушка напротив выглядит так, словно способна на убийство и это ничуть не является преувеличением. Это не сравнение ради сравнения, - Пестель в свете вечернего солнца и правда кажется неестественно бледной, с широко раскрытыми глазами и плотно сжатыми губами. Как человек, который в состоянии аффекта способен задушить тебя твоей же гребанной ленточкой для волос. Она смотрит на нее долгие десять секунд, прежде чем развернуться и едва ли не сбежать вниз по мраморным ступеням. Ирина выдыхает и только сейчас осознает, что непроизвольно помяла все Сашины стихи. Становится как-то по-глупому, нестерпимо стыдно. - Хватит там стоять, можете войти. Абсолютно ровный голос Рылеевой в контрасте с обжигающей яростью взгляда Пестель бросает в дрожь и Ира даже думает проигнорировать ее и уйти, так и не занеся материалы. Ноги, несмотря на это, все же делают несколько шагов вперед, и она встает в полный рост в дверном проеме, сразу натыкаясь взглядом на Катерину, которая опирается на столешницу и рассматривает осколки бокала, очевидно, - судя по открытой бутылке на столе, - из-под коньяка. Окно уже привычно открыто настежь и это вызывает у Пущиной нервный смешок и желание закутаться поплотнее в шарф. На Кате, тем не менее, ее любимое зеленое платье и больше ничего. Ира бы подумала, что та уже давно не чувствует холода, если бы не ее неестественно бледные губы. - Вы занести стихи Александры? – тихо спрашивает Катерина, все так же, не поднимая глаз на девушку, и Ирина неуверенно соглашается, - киньте на диван, разберу их позже. А сами вы что хотели спросить? Она теряется и рука со стихами замирает в воздухе, пока Пущина судорожно пытается понять смысл вопроса. Рылеева почему-то улыбается и, наконец оторвав взгляд от осколков, качает головой. - Я имею ввиду, вы же сюда не только что подошли, Ирина. Не знаю, сколько вы слышали. Хотите что-то спросить? Спрашивайте. Возможно, если сейчас вы что-нибудь узнаете, то ваше неуемное желание рассмотреть меня со всех сторон как экспонат станет меньше и уже не будет так отвлекать. Ира нервно улыбается в ответ и все же кидает небрежно смятые листы на спинку дивана. Она замечает на столе, рядом с бутылкой, открытую пачку таблеток и чувствует неприятные покалывания в продрогших насквозь пальцах. Она совершенно точно знает эту упаковку. Ни за что бы не перепутала с любой другой. У одного из ее старших братьев эпилепсия. И она знает, что именно употреблять с этими таблетками противопоказано. - Ты запила их алкоголем? - Собираетесь меня в этом упрекнуть? Катерина выглядит устало и улыбка, которая должна была показаться насмешливой, получается вымученной. Ира не хочет рассматривать больше торчащие из поломанных дверей шкафа прогнившие кости. Ей всегда все интересно, но сейчас в действиях девушки напротив помимо желания навредить себе самым, как кажется на первый взгляд, безобидным способом из всех, можно так же углядеть методичное стремление к избавлению. Самое настоящее. Она непроизвольно закусывает губу и подходит к Кате ближе, почему-то позволяя себе обнять ее. Та ожидаемо не обнимает в ответ. И все это как-то сюрреалистично, хочется даже рассмеяться. Объятия, как всегда считала Ира, ничего не стоят. Глупая попытка собрать воедино то, что фантомными прикосновениями рук точно не соберешь. Но почему-то в случае Катерины именно объятия кажутся верным решением. Или единственно допустимым решением. Какая разница? Ее дыхание все такое же ровное, как будто каждое движение Пущиной заранее ей известно и вовсе не является для нее неожиданностью. От нее пахнет морозом, коньяком и ее любимыми духами. Ира чувствует себя глупо, но упрямо не отстраняется. - Теряете время, Ирина, - говорит она, - вам скоро придется уйти. - Я не пытаюсь тебя препарировать. - Ошибаетесь, - Рылеева едва ощутимо толкает ее в плечо, заставляя разомкнуть объятия, и обходит, устало присаживаясь на диван, смахивая разбросанные вырезки из старых газет на пол, - вы все время в союзе только этим и занимаетесь. Всматриваетесь в изъян каждой из нас и разбираете на детали. Это интересно, напишите потом курсовую. - Теперь уже ты пытаешься меня упрекнуть? - Нет, - Катя смотрит на нее в упор серьезно и собранно, ее состояние выдает лишь лихорадочный блеск в глазах и запах алкоголя, - вы все равно не способны узнать каждую историю полностью. А ваше членство в союзе помогает привлекать новых людей, так что это даже хорошо, пока вам интересно. Ира задумывается, рассматривая бледную фигуру знакомой, насколько же все это – правда. Насколько в действительности она расчетлива? Насколько ей необходим успех Союза Спасения? Почему она так отчаянно боится отдать контроль, если даже сейчас, позволяя увидеть себя, вроде бы, настоящую, спустя столько месяцев, она не дает и шагу ступить без кивка собственного одобрения? - Можно я закрою окно? Рылеева не отводит взгляд и кажется даже не моргает. Вопрос виснет в тишине комнаты и чувствуется практически осязаемое напряжение. Вдруг девушка обхватывает себя руками и, намеренно выдыхая горячий воздух, чтобы образовался пар, пьяно смеется. Ирина чувствует себя еще более неуютно. - Нет, нельзя, - отвечает девушка, - вы и так знаете почему оно открыто. Пусть так и останется. И сотрите с лица это тошнотворное сочувствие. Мы с вами не подруги. Пущина чувствует облегчение и почему-то кивает, улыбаясь. Одной фразой Катерина будто сбросила с них обеих какую-либо ответственность за этот разговор. Ей, думается Ире, наверняка хватает ссор с Пестель и обеспокоенных взглядов Трубецкой, которые она, конечно же, умело игнорирует. Рылеева не позволит помочь себе и дело даже не в степени близости или банальном недоверии. Просто разве могут тебе помочь извне, если ты не стремишься спастись сам? Какой смысл ловить падающего человека, если он не протягивает рук? Если бы Ира знала, как исправить все это, то с полок в ее ванной комнате уже давно пропали бы упаковки с таблетками. Но они все еще там, а она, как и раньше, обнаруживает себя на холодной плитке, едва способную здраво мыслить и сохранять слабую улыбку на дрожащих губах. Профессор однажды сказал ей, что вредить себе осознанно и вредить намеренно – две совершенно разные вещи и не всегда первому сопутствует второе. Можно жечь о запястья окурки и вливать в себя алкоголь, но не особо задумываться о причинах и последствиях. А можно нарушать запреты врачей и с улыбкой позволять другим разрушать тебя до основания, прекрасно осознавая, что все твои слова и действия ни что иное как попытка поскорее покончить со всем. Ира не знает, от чего пытается сбежать девушка напротив. И она не уверена, что хочет знать. В изящных движениях и как будто заранее отрепетированных вежливых поклонах ей видится только опасность. Заточенный нож, подставленный к горлу, - скрытая угроза. У Рылеевой в словах уважение, мягкость и радушие, но ее легкие улыбки заставляют Иру нервно сжимать подол юбки и отводить взгляд. Расчетливость в чистом ее проявлении. Но. Ира всматривается в мелко дрожащую фигуру и щурится. Во всех этих историях всегда есть одно Но. - Что ты думаешь о Полине? Катерина улыбается так, словно наконец услышала самое важное. Словно случилось то, ради чего затевался весь этот фарс с откровениями. Она едва ли не прихлопывает в ладоши, когда поднимается с дивана и пересекается с гостьей взглядами. Пущина больше не ощущает былого страха. Потому что сейчас она ставит шах. Ей не столько нужен ответ, - который она и сама прекрасно знает, - сколько возможность рассмотреть заинтересованный блеск в аккуратно подведенных глазах. Катя отворачивается и проходит вновь к своему столу, чтобы закрыть бутылку с алкоголем. Под ее сапогами хрустят осколки бокала. Напряжение становится невыносимым. - Ваше время вышло, Ирина. Пущина усмехается и выходит из кабинета, прикрыв дверь. Разве можно не признать слабость перед истинным воплощением собственной жестокости, верно?

***

Легко, когда человек понимает, что с ним происходит. И не имеет значения, пытается он спастись или нет, суть в том, что он видит причины и заранее готовит себя к возможным последствиям. Ира знает – гораздо труднее, когда человек понятия не имеет почему его раз за разом накрывают все эти чувства. Почему в момент фатального одиночества колени подкашиваются и дышать становится неимоверно тяжело. Почему это происходит именно с ним. Почему остальным никогда нет до этого дела? Самой Ирине в этом плане повезло, - она не мечется в немой панике по квартире чувствуя подступающую истерику. Она встречает ее как подобает смирившейся и до основания разбитой женщине – с улыбкой на бледных губах и остывшим цитрусовым чаем. Полине Каховской тут повезло гораздо меньше. Если ты видишь свои недостатки – ты пытаешься их скрыть. Если знаешь слабости – стараешься их не показывать. Это в порядке вещей. Если же ты не способен разглядеть нечто большее за накрывающими в хаотичной последовательности истериками, - то не будешь и способен спрятать разбитый отсутствующий взгляд от неравнодушных окружающих. И Полина, конечно же, на подобное не способна. Она способна только прятать лицо за отросшей, вечно взлохмаченной челкой, и едко ухмыляться. В компанию девушек с гордыми осанками, прямыми и уверенными взглядами, и обходительными улыбками она совершенно не вписывается. Дворняжка, которую подбросили в клетку к породистым псам. Те, вместо того, чтобы нападать, ее существование предпочли будто игнорировать. И, возможно, как раз этим объясняется ее извечная тоска в каждом резком слове, брошенном в адрес других членов Союза. Ира бы никогда не назвала ее интересной. Одинокая, безрассудно самоотверженная, отдающая предпочтение дракам, а не разговорам. В Каховской было столько всего от эстетики русских дворов, что Пущину невольно пробивало на улыбку. Побитая жизнью девочка, непонятно как оказавшаяся на передовой с криком о бессмертной идее на губах. Она Ирине напоминала принцессу Анастасию из городских сказок. Ребенок без прошлого, стремившийся в блистательный мир дворцов и девушек из меда и стекла, а оказавшийся под прицелом сотен тысяч взглядов, полных ненависти и презрения. Мир не нуждался в Анастасии. Поэтому она осталась лишь сказкой, которую можно взять за основу красочного мультфильма. Союз Спасения, как Ира поняла в какой-то момент, напротив, нуждается в Полине. Поэтому ее историю не расскажешь детям. Да и красочной, наверное, вряд ли назовешь. Она яркая разве что в оттенках алого. Как кровь на старой выцветшей рубашке. Как помада, которую ей одалживает Серафима. Как шарф Рылеевой. Последнее - самое яркое, что в жизни Каховской вообще есть. - Как тряпка для быка? – насмешливо улыбаясь тянет однажды Пестель и Ирина может едва ли не физически ощущать сквозящее в каждом ее движении раздражение. - Нет, - едва заметно улыбаясь, мягким, старательно сглаживающим любые неровности тоном отвечает Трубецкая, - скорее как знамя, за которым хочется идти на смерть. - Оставьте девочку в покое, - обрывает их Катерина и тема разговора стремительно меняется. Ирина почему-то запоминает каждое слово. Ей кажется, что все это несет в себе особое значение. Каховская обычно не помогает с листовками, плакатами или даже просто организацией. Она не поддерживает связь со студентами, что не являются членами Союза, и не распространяет информацию за пределы университета. Но ее можно увидеть в редакции газеты, - Рылеевой время от времени требуется человек, способный рассказать что-то новое, что-то, с чем обычные студенты и люди со средним достатком вряд ли столкнуться. Произвести неприятное впечатление на окружающих жизнь Полины вполне может и без посторонней помощи, но Рылеева умудряется рассказывать о ней так, что ни у кого не остается сомнений – эта девушка определенно жертва сложившейся в государстве системы. По сути своей она лицо всех тех, кому в жизни не очень повезло. Она о многом рассказывает, и все ее слова страшные, - все они реальные. А когда видишь, что это не очередная выдумка для привлечения внимания, становится не по себе, ведь на ее месте может оказаться любой. Из этого и идет незамысловатый вывод – с системой надо бороться. Полина свой ярлык жертвы ненавидит до глубины души по одной простой причине – если и была в ее положении хоть какая-то вина системы, то обвинить ее же в том, что попыток спасения девушка не предпринимает, уже не получится. Она перебивается с подработками и потому ей вечно не хватает денег, ее отчислили едва ли не в самом начале первого курса, - к тому времени, правда, к счастью или нет, она уже успела познакомиться с Рылеевой, - а местный участковый, в свою очередь, уже давно ласково обращается к ней «Полиночка». Романтика русских сериалов о жизни в бедных районах отвращает ее до неприятного покалывания в кончиках пальцев. Потому что ни черта романтичного во всем этом нет. Ира знает, что вес Каховской даже меньше чем у Бестужевой, хоть она и многим ее выше. Серафима однажды пошутила, что закуски покупаются по большей части для вечно голодной Полины. Ирина до сих пор не до конца уверена, что это была шутка. Из всех девушек она общается, кажется, только с Катериной и Мирославой. Но даже так, - ее отношения с первой вызывают у Иры ощутимый дискомфорт и пока неясную тревогу, а их редкие разговоры со второй сосредоточены только на предстоящих акциях или очередном митинге. Пестель, слушая этих двоих, обычно беззлобно цокает языком и называет их самыми отбитыми в плане идей для самовыражения, а после всегда будто невзначай добавляет, что однажды Трубецкой и Муравьевой станет совсем в тягость вносить за них залог. Мира на это только закатывает глаза. Их вряд ли можно назвать подругами, но если не брать в расчет Рылееву, то более близких отношений у Каховской не было ни с кем. Поэтому, когда Ирина вслух озвучивает вопрос о непонятных для нее причинах нахождения Полины в Союзе в присутствии Трубецкой, то не ожидает никакого ответа. Отстраненная старшекурсница, вечно пропадающая непонятно где и временами даже пропускающая с таким трудом организованные девушками мероприятия, - что часто является причиной ее ссор с Павлой и Серафимой, - кажется последней, кто будет интересоваться непримечательной девочкой, чудом оказавшейся среди них. - Ее привела Катерина, - Сергия отпивает шампанское и мягко улыбается, бросая взгляд на удивленную Иру, - примерно спустя пару месяцев после ее отчисления. Я, если честно, думала, что она и полугода не протянет. Настолько она была не заинтересована во всем, что здесь происходило. - Тогда зачем она вообще пришла? - Как же? – девушка легким движением руки указывает в сторону Рылеевой, что смеется над очередной шуткой Пестель, - полезла за своим алым знаменем на баррикады. У нее, если ты еще не поняла, инстинкт самосохранения отбит напрочь, да и риски она просчитывать не умеет. Хуже нее только Бестужева под градусом. - А еще в людях не разбирается, - Пущина задумчиво кивает и тут же прикусывает язык, поднимая виноватый взгляд на Трубецкую, - извините. - Я не Катерина, чтобы ты передо мной за это извинялась, - беззлобно усмехается та, - но в чем-то ты права. Скажу честно - не знаю где бы сейчас Полина была, если бы не членство в Союзе Спасения. Прости, за то, как это сейчас прозвучит, но здесь она хотя бы может поесть. Однако, что я знаю точно, так это что без Катерины ей бы жилось легче. У Анжольраса с Грантером, конечно, красивая история, но мы сейчас не во Франции. А Рылеева вовсе не такая, какой ее хочет видеть Полина. - То есть, не Анжольрас, - натянуто улыбается Ирина и ее собеседница задумчиво кивает, - а вам она зачем? - Правильный вопрос, - удовлетворённо тянет Сергия и у Пущиной по спине бегут мурашки от этого глубокого, будто потустороннего голоса, - у Мирославы, как ты уже, наверное, заметила, есть один сдерживающий фактор. Ее саму его наличие ужасно раздражает, но сделать она ничего не может. - Серафима? - Да, она. И Катерина привела к нам девушку, которой нечего терять и сдерживать которую попросту некому. Которая бросится на передовую самой первой без единого сомнения, - Трубецкая хмурится, - конечно, сейчас, спустя год, она понимает за что мы боремся. И она разделяет наши убеждения. И возможно теперь Катерина не единственное, что ее здесь держит. Но, - она замолкает на пару секунд, - знаешь, если бы кто-то и предложил убить президента, то это она. Ирина не понимает, шутит сейчас девушка или нет, но на всякий случай выдавливает из себя неопределенный смешок. Сергия неловко пожимает плечами, извиняясь. - То есть, она у вас вроде смертника? Тебе не кажется что это … - Жестоко, - соглашается Трубецкая, в смятении прикусывая губу и поднимая на Пущину виноватый взгляд, - я знаю. И Катерина знает. Поэтому так не любит об этом говорить. Иногда цель оправдывает средства. Но я искренне надеюсь, что нам никогда не придется по-настоящему переживать потери, - заметив, что ее собеседница хочет задать еще вопрос, она в спешке останавливает ее, подняв ладонь, и кивает, вдруг тяжело вздыхая, - да, Ирина. Полина тоже вполне все осознает. Она не такая глупая, какой ее считают. - Я не считаю ее глупой, - возможно слишком резко отвечает Пущина, заставляя Сергию хмыкнуть, - я считаю Катерину слишком умной. В этом есть разница. Старшекурсница тогда лишь задерживает на ней свой взгляд чуть дольше, чем того позволяют привычные девушкам из Союза приличия, и пожимает плечами. Ира понимает, что разговор окончен, когда та возвращается к немому созерцанию разворачивающегося в гостиной действия, прерываясь лишь на то, чтобы прочитать высвечивающиеся время от времени на экране смартфона сообщения. Каждое из них остается без ответа. По прошествии нескольких недель она обнаруживает себя на набережной Мойки с пакетами, полными каких-то сиропов и таблеток, которые Серафима настойчиво попросила передать Рылеевой прямо в руки, уточнив, чтобы Ирина ни в коем случае не отдавала их ее отцу, если ей все таки не посчастливится с ним столкнуться. Сама Муравьева неловко извиняясь сбежала на другой конец города, - помогать Мирославе. Спросить, что случилось с девушкой в этот раз, у Иры просто не хватило сил. В конце концов, она живет совсем рядом, и забежать к знакомой, которая себя неважно чувствует, - ничего не стоит. Она ведь должна заглянуть лишь на минуту. Перекинуться парой дежурных фраз. Пожелать скорейшего выздоровления. И все это подальше от ее отца, - банальные меры безопасности. Получить сообщение с коротким: «сделай вид, будто идешь не ко мне. меня нет. напиши, когда она уйдет» едва до нужного дома остается пара темных проулков и один поворот, Ира совсем не ожидает. Увидеть сидящую у входа в подъезд Каховскую, которая прячет лицо в ладонях, - тоже. - Полин? – подает она голос и девушка загнанно вздрагивает, поднимая на нее перепуганные глаза, - ты чего на снегу сидишь? - Ты пришла ей лекарства передать? – та быстро поднимается и в слепой надежде хватается заледеневшими пальцами за пакеты, - давай лучше я? Пущина слегка прикусывает щеку изнутри и мысленно просит у нее прощения. Влезать в отношения других, когда едва ли можешь разобраться в собственных – верх лицемерия. - Кому? Взгляд Полины мгновенно гаснет и руки тут же безвольно опускаются вдоль тела. Она усмехается и качает головой. Ирина не настаивает на ответе. Ей бы по-хорошему сейчас уйти, как и всегда, когда она оказывается слишком близко к излишне сокровенному, почти интимному, - но она не может. Баночки сиропов от кашля звенят, когда внезапный поток холодного ветра вынуждает Иру неустойчиво пошатнуться. Каховская смотрит на нее не с той напускной уверенностью, с которой привыкла держаться на собраниях, а с какой-то затаенной злобой. Взгляд щенка, который не хочет видеть тебя в радиусе и двух метров от его драгоценного хозяина, - необоснованный страх потери. Катерина, кажется, действительно единственное стоящее, что есть в жизни Полины. На секунду Ирина задумывается о том, предала бы та Союз, если бы на кону была жизнь Рылеевой? Скорость, с которой она находит ответ, - пугает. - У тебя руки ледяные, - осторожно говорит она, понимая, что девушка не настроена поддерживать разговор, - как давно ты тут стоишь? - Не так давно, я совсем недавно вышла из подъезда. - Ты здесь живешь? - Я похожа на Муравьеву? – наткнувшись на растерянный взгляд, Полина хмыкает и поясняет, - это с ней обычно можно поговорить за жизнь. Если не забудешь закупиться алкоголем, конечно. А ты знала, что она ненавидит этот дрянной привкус вина на языке? Вливает его в себя литрами только чтобы и тут быть всегда с Мирославой. - Прекрати, - Ира хмурится, - это не наше дело. - Да тут все не наше дело, - легко соглашается девушка, бросая беглый взгляд на темные окна и болезненно усмехаясь, - не судите, да не судимы будете? Святое правило Рылеевой. Только вот когда Трубецкая все же застрелится из отцовского револьвера, не в силах больше выносить сообщения от разбитых мальчишек и девчонок, - никто не вспомнит об этих словах. Или может первая сопьется наконец-таки Муравьева? Или в крайнем случае не рассчитает скорость на очередном повороте Бестужева. Вариантов ведь так много. Целый Союз Спасения. - А что насчет тебя? – Пущина чувствует внезапный прилив раздражения и сжимает в ладонях пакеты. Подобные слова справедливы, но слышать их от той, кто может продать каждую из них в обмен на благодарный взгляд Катерины - мерзко. Хочется рассмеяться в голос, но она лишь продолжает, - Собака после смерти хозяина рискует умереть от тоски. Каховская замирает и всматривается в подрагивающую фигуру девушки напротив. В ее глазах мелькает что-то вроде удивления, но в ту же секунду его сменяет привычная враждебность. Она пожимает плечами и неопределенно кивает головой в сторону набережной. - Тогда мне невероятно повезло, что она живет так близко к реке. - Не боишься, что тебя в таком случае не найдут? - А ты правда думаешь, что меня будут искать? У Иры по телу идет неприятный озноб и она отворачивается, не желая признавать очевидное. Конечно не будут. Рылеева к Полине ближе всех, но и она стала бы волноваться разве что из чувства всепоглощающей вины. И это единственное, что она может в ответ на безграничную преданность Полине предложить, - опущенный взгляд и прикушенную нижнюю губу. Возможно тихие слова извинений в довесок. Раздражение отпускает так же внезапно, как и появилось. Вместо этого становится лишь нестерпимо стыдно. - Боже, ты выглядишь будто я поймала тебя за просмотром порно в десять лет, - смеется Каховская и Ира вспыхивает от настолько вульгарного сравнения, - успокойся. Как видишь, душевные разговоры это не мое. Да и метафоры ваши – бред, - она кидает очередной нечитаемый взгляд на окна, в которых отражается звездное небо и тяжело вздыхает, - бесполезно. Думаю, встретимся на следующем собрании. Если обе до него доживем, конечно. Девушка делает неопределенный, резкий взмах рукой на прощание, будто пытается отделаться от назойливого насекомого, и скрывается за поворотом так быстро, что Ирина не сразу осознает, что осталась на улице совсем одна. Быстрая ходьба, думается ей, это просто привычка скрываться от проблем с законом. Она набирает Катерине короткое сообщение с просьбой впустить ее внутрь и через пару мгновений уже стоит перед обшарпанной металлической дверью. Рылеева открывает спустя лишь несколько секунд и Ира отмечает залегшие у нее под глазами тени, которые в этот раз не скрыты консилером, который та таскает у Трубецкой. Ей даже кажется, что в более уязвимом состоянии она ее еще не видела. Девушка кутается в растянутый вязаный кардиган и улыбается вымученно, но как всегда безукоризненно вежливо. Пущина передает ей пакеты и вместо вопроса о самочувствии почему-то спрашивает: - Твой отец сегодня не дома? - Как можете видеть, Ирина, - пожимает плечами Катя. Из-за ее спины вдруг показывается сонная девочка лет десяти чем-то неуловимо похожая на саму Рылееву. Она смотрит на гостью долгие тридцать секунд, прежде чем взмахнуть русой копной волос и раздраженно буркнуть: - В следующий раз не тарабаньте в дверь как сумасшедшая. - Настя, вернись в комнату, - дрогнувшим голосом просит ее сестра и, стоит ей скрыться в глубине квартиры, поднимает виноватый взгляд на Иру, - простите. - Полина ломилась к тебе в дом? – в голосе той, если честно, не слышно и намека на удивление, она скорее просто констатирует факт, - Не думаешь, что будет лучше обратиться куда-нибудь? Вопрос такой же бессмысленный, как если бы еще несколько минут назад она попыталась уговорить Каховскую бросить ее совершенно нездоровую беготню за взаимностью и забыть девушку, у подъезда которой она торчит ночами, навсегда. Конечно Катерина не может обратиться ни в полицию, ни к девушкам из Союза, ни даже напрямую к самой Полине. Потому что ее смиренное принятие всех визитов, неоднозначных фраз, желаний и действий Каховской это, по сути своей, просто бесполезные попытки взять хоть какую-то часть ее страданий на себя. Катерина заставляет ее самоотверженно и едва ли не по собственной воле тонуть в чувстве, которое ее медленно убивает, и потому взамен позволяет душить себя чувством вины и ответственности за свое безразличие. Обоюдное, вроде как, уничтожение. Только, как и в любых отношениях, всегда есть тот, кто страдает больше, и Катя уже никак не может на это повлиять. - Не думаю, что это хорошая идея, - после секундной заминки отвечает она, возвращая себе дружелюбный вид и привычную обходительную улыбку, - спасибо, что занесли лекарства. Я сама передам Серафиме, что все в порядке. До завтра? - Если мы обе до него доживем, - вдруг бросает Ирина, решая, что в данный момент просто не может быть более подходящего ответа. Пусть потом ей будет неловко перед знакомой за такую резкость. Рылеева почему-то смеется, будто слышит эту фразу не впервые и точно знает, кому та изначально принадлежит. А потом лишь закатывает глаза и качает головой. Когда дверь закрывается Ира вспоминает – Трубецкая говорила, что она ненавидит обсуждать Каховскую с другими людьми.

***

Адекватные люди, как неустанно повторяла Аня, держатся подальше от заведомо опасных ситуаций или, по крайней мере, стараются минимизировать ущерб, если нет возможности избежать его полностью. Именно этим принципом руководствовалась Ира, держась подальше от Мирославы Бестужевой-Рюминой. Если твой инстинкт самосохранения не отбит напрочь ты не полезешь в горящую квартиру, не прыгнешь в пасть к плотоядной акуле, не пропустишь семинар у Натальи Романовой и совершенно точно не согласишься на очередную авантюру Миры. - Она участвует в уличных гонках? – спрашивает Ира как-то у Трубецкой скорее из вежливости, чем из искреннего интереса, но от ее взгляда не ускользает, как старшая девушка едва заметно ухмыляется, прежде чем кивнуть, - и никто с этим ничего не делает? - Ну почему же, - добродушно отзывается Катерина, не отрываясь от бумаг, - Серафима пытается. Вот уже года три. Только толку от этого никакого, я с самого начала говорила, что это бесполезно. Сергия подавляет улыбку и, убедившись, что никто больше не может их услышать, отвечает, будто невзначай: - Ты ведь точно так же пыталась приучить Симу к мазям от ожогов. Скажу честно, это тоже не принесло особых успехов. - Ты меня сбиваешь, Сереж, - хмурится Рылеева, и Ира отмечает, как она до побелевших костяшек сжимает свою перьевую ручку. В который раз она обещает себе, что обязательно подумает об этом, когда будет время. Из всего разношерстного состава Союза Спасения Бестужева едва ли не меньше всех подходит на роль девушки в мотошлеме и на массивном байке. Но зато на роль человека, игнорирующего все меры предосторожности и запреты, она подходит идеально. Ирина наблюдает из раза в раз, как она подставляет полуденному солнцу свои веснушчатые щеки, на которых в этот раз нарисованы облака и ласточки, распевает песни Земфиры сидя на полу в центральном холле главного кампуса или, передразнивая кого-нибудь из преподавательского состава, задыхается от смеха на пару с Муравьевой, и не может представить ее среди мужиков с раздутым эго и женщин, внушающих благоговейный страх. Только не Миру с ее кудрями, брекетами и ростом, едва доходящим до полутора метров. Потом она вспоминает как легко эта солнечная девочка вспыхивает от любого раздражителя и как маниакально она порой на собраниях доказывает необходимость применения коктейлей Молотова на митингах и ее прошибает крупной дрожью. У той в глазах вечное пламя, которое легко перепутать с солнечным светом. Пламя, которое не в силах сдерживать даже Серафима, как бы та не старалась. Ира иногда замечает, как у нее подрагивают руки от чрезмерного волнения за девушку и думает, что, вполне возможно, если бы только была такая опция, - Сима предложила бы себя на истязание, лишь бы Бестужева, в слепых попытках избавиться от наваждения, перестала подвергать опасности свою жизнь. Что глупо. Пущина раздосадовано улыбается и качает головой, - Мирослава не ищет способов избавления. Из всех девушек именно она, открыто и систематично, ищет только одного – смерти. К этому Ира приходит случайно, без какого-либо удивления, словно просто вспомнила скучный факт из школьного курса географии. Здесь у них даже есть определенные схожести с Рылеевой. Но Катерина лишь пытается наказать себя и, если повезет, - Ирина прикусывает губу до металлического привкуса на языке, - избавить всех остальных от необходимости мириться с ее существованием рядом. А Бестужева играет со Вселенной в самую настоящую русскую рулетку. Сегодня она забывает поесть и выпивает свою недельную норму кофеина менее чем за сутки, а завтра вновь соблюдает режим и, смеясь, ругает Полину, потому что та отказывается от предложенного овощного салата. После грубит компании парней и ввязывается в серьезную потасовку, выбираясь оттуда лишь с помощью Серафимы и Паши, и, тут же забывая об этом, спустя пару дней начинает драку с девчонкой со старшего курса. Каховская говорит, что на гонках она не надевает шлем. Муравьева в ответ на немой вопрос во взгляде лишь тоскливо смеется и пожимает плечами. Не в ее власти здесь что-то изменить – она честно пыталась. Пущина почему-то задумывается и не верит, что у Симы, - вот этой самой, у которой губы в алый и высокие каблуки как символ силы и волевого духа, - так мало влияния на Мирославу. Оно должно быть. Не такое, как у самой Бестужевой на Серафиму, но должно. Правда ведь? - Ирина, вы не могли бы сегодня забрать Миру? – Катерина выглядит встревоженной и Пущина замечает, что сегодня на ней нет даже привычного легкого макияжа, скрывающего синяки, - Сима в участке, у нас небольшие проблемы, мне нужно разобраться с этим как можно скорее. - Ей, насколько мне известно, давно уже не десять лет? – отвечает она, нервно сжимая лямку наплечной сумки. Еще ни разу с момента вступления в Союз она не оставалась наедине с Мирославой и никогда не планировала это менять. - Не притворяйтесь, будто вы не знаете, - Рылеева в спешке смотрит на часы, набирает что-то Трубецкой в смс, а потом поднимает на Иру взгляд полный искренней мольбы, - прошу, она правда важна для Серафимы. Ирина не находит в себе сил отказать. Бестужеву-Рюмину она находит возле какого-то клуба, с тонкой сигаретой в дрожащих пальцах, со светлыми прядями, прилипшими к лицу, и отсутствующим взглядом. Про себя Пущина радуется, что пропустила гонку и что в этот раз она хотя бы не проходила в самых далеких частях города, куда с завидным постоянством мотались Муравьева и Каховская. Что радости не вызывает, так это вид девушки. Кажется, что, несмотря на то, что она была из тех, кто не привык скрывать свои эмоции какими бы отталкивающими они не казались окружающими, такой девочку-солнце Ира еще не видела. Она сейчас поразительно напоминала ей отражение, которое она наблюдает каждый вечер в собственной ванной, сжимая в руке баночку с таблетками. - Ого, ты не Рылеева, - пьяно смеется Мира, приветственно кивая ей, - обычно это она сюда срывается, когда Сима не может. Неужели не смогла? - Пытается вытащить Муравьеву из участка, - поясняет Пущина и ежится от холода, девушка безразлично кивает и затягивается сигаретой. Ирине вновь эта ситуация кажется абсурдной донельзя, - ты не переживаешь? - За Симу? – она искренне удивляется и даже задумывается на пару мгновений, - не особо. Ты ведь сама сказала, что ей помогает Катя. Она, уж извини, костьми ляжет, но ее вытащит, - в ее голосе появляются едва различимые насмешливые нотки, - так же всегда. Мать Тереза, чтоб ее. - Не думаю, что Катерина под это определение подходит. - Значит плохо думаешь, котенок, - Мирослава хитро улыбается, - На самом деле и ты, и Трубецкая с Пестель, и Полина, и я с Симой знаем четырех совершенно разных Катерин. Точно так же как, например, каждая из нас знает совершенно разных Александр. Ну, тех самых, которые еще в газете печатаются. Подруга твоя. Это ведь так не работает, чтобы все знали только одну твою сторону, верно? Ирине хочется спросить, что же тогда насчет самой Миры. Какую ее сторону она знает? Даже не так, - какую сторону та позволила ей узнать? И какую же показала Серафиме, что та оказалась погребенной в своих же чувствах заживо и по собственному желанию? Но она лишь молчит и рассматривает профиль девушки. Она ниже. Но почему-то выглядит сейчас многим старше. И многим лучше. Память некстати подбрасывает неаккуратную фразу, сказанную кем-то из девочек, о том, что Бестужева вообще выглядит как идеал, даже смотреть больно. Больно и обидно. Ира уверена, что говорила это вовсе не Серафима. - Ладно, если задержусь еще дольше, мать меня на порог не пустит, - Мирослава тушит сигарету и кивает девушке в сторону автобусной остановки. Та замирает в нерешительности. - А твой байк? - Мой что? – она в недоумении распахивает глаза, а потом, когда до нее доходит смысл вопроса, начинает смеяться, - ох, нет, котенок, у меня его нет. Мне обычно одалживают. Ты чего, да мне бы мать шею свернула даже за мысли о подобном. О реакции Симы вообще молчу. Да и они же дорогие, собаки. А мне нужно иногда кушать. Вопрос, который Ирина задает следующим, кажется даже логичным. - И не боятся, что ты его разобьешь? Мира замирает. Бросает взгляд на стоянку, потом на бар. Кажется решает, стоит ей все-таки уходить, или же лучше остаться и выпить. На долю секунды Ира даже задумывается о том, чтобы сбежать. Ведь если эта девушка разозлиться, то здравый смысл и уговоры вряд ли помогут. У нее лишь один сдерживающий фактор. И ее сейчас с ними нет. - Я аккуратно вожу, - вдруг осторожно начинает она, еле слышно, Пущиной приходится прислушаться, - когда Сима не следит за гонкой. А она это редко делает. Я не сообщаю ей заранее время, - Бестужева расслабляется и возвращает на лицо улыбку, - умереть на байке? Как пошло. - Зачем? Ирина и правда не понимает. Ей, кажется, понятны мотивы каждой из Союза, но не Миры. Если ей так хочется все оборвать, и она так одержима постоянным чувством опасности, - почему не байк? Почему только перед Серафимой? - Потому что я устала, - просто отвечает Бестужева, - и раздражена. Я же Симу за собой утащу. Девушку словно прошибает током. Ведь в этом ответе заключается вся власть Муравьевой над подругой. Слабая, едва различимая, отрицаемая даже ей самой, - но все еще настоящая и очевидная в данный момент до слез. Серафима говорит, что она ничего не может сделать. Серафима напивается в хлам и плачется о том, что больше не вынесет этого извечного удушающего страха. Серафима не верит, что имеет для Миры и вполовину то же значение, что она для нее. Но Серафима – единственная кто до сих пор с завидным упрямством сжимает тонкие девичьи пальцы в своих и шепчет испуганно, на грани истерики, глупые просьбы остаться. И Мирослава остается. Ира бросает неловкий взгляд на часы и закусывает губу. Хочется убраться отсюда поскорее. На ум приходит откровенно странная мысль, что есть здесь что-то от Ахиллеса и Патрокла и их «я последую за тобой куда угодно» истории. Судя по поджатым губам Бестужевой и тому, с какой силой она сжимает в руках сигарету, ее такое положение дел совсем не устраивает. Но она любит, - искренне, это заметно по ее улыбкам и восхищенным взглядам, - Серафиму, - пусть вовсе не так, как той хотелось бы, - и не хочет отталкивать ее. Не хочет терять. Точно так же как не хочет тянуть за собой. Ирине бы рассмеяться над этим идиотским замкнутым кругом, но она лишь качает головой. Впервые, не смотря на предостережение Саши, хочется влезть и помочь. Мира почему-то широко улыбается. - Ну у тебя и лицо, - девушка зарывается пальцами в волосы, - если честно, я думала ты уже давно догадалась. С твоим то пристальным вниманием. Но если нет, то даже не пытайся меня втянуть в свою программу по спасению страждущих. Третья вечно стремящаяся помочь фигура в моей жизни явно будет лишней. Хватает Симы и ее этого символа самоотверженности в красном шарфе. Поехали домой, котенок. Они разговаривают после только о делах Союза и изредка отпускают шутки о том, что с их рвением к учебе, на зачете у Романовой им лучше даже не появляться. Мира кажется предлагает вместо этого устроить грандиозную попойку в честь неминуемой, но несомненно героической смерти. Ира слабо улыбается и отписывается Катерине о том, что все в порядке и они могут не волноваться. Та сдержанно благодарит. Все так привычно. Девушка по правую руку даже кажется самой обычной знакомой из кружка по интересам, а не активисткой оппозиционного студенческого движения с ненормальной тягой к любым заведомо опасным ситуациям. Пущина старается не задумываться об этом, потому что она не знает, что ей следует чувствовать. Не знает, как ей лучше поступить. На пробу она просит Рылееву поговорить с Бестужевой или Муравьевой, - уже заранее предполагая, что это совершенно ни к чему не приведет, - и отпускает. Мирослава рядом начинает рассказывать что-то про младшую сестру и громко смеяться. Ирина задерживает взгляд на ее веснушках и судорожно выдыхает. Как бы ей хотелось, чтобы в этом раунде Мира вышла победительницей, а барабан ее револьвера оказался пустым. Маниакальный блеск в голубых глазах разбивает эти надежды к чертям.

***

Рылеевой в первую очередь учишься не доверять, Мирославу – бояться, разбитый взгляд Серафимы - игнорировать, а к ироничным высказываниям Каховской и вечному отсутствию Пестель быстро привыкаешь. Сергия Трубецкая в сравнении с остальными по какой-то причине вызывает лишь слепое желание стать ближе. Она не вступает в конфликты, всегда находит самое рациональное решение из всех возможных, оказывается каждый раз в нужном месте в нужное время и голос ее по обыкновению глубокий, ровный, - сразу чувствуешь себя на своем месте. Ира не ощущала подобного вот уже лет шесть. Сережа кажется теплой и родной, не смотря на привычку держаться слегка надменно и холодно, словно в позиции стороннего наблюдателя. Серафима, заметив однажды хмурый взгляд Иры, бросила вскользь, что это издержки воспитания. Она мол по себе знает. По количеству пропусков собраний, даже если большинство из них проводилось у нее на квартире, Сергию обходила разве что Пестель. Но ее незримое присутствие Пущина ощущала всегда, словно вот сейчас она вновь вернется в гостиную, с неизменным бокалом шампанского в одной руке и телефоном в другой, и с обаятельной улыбкой спросит, что же она пропустила. Наблюдая за ней в такие моменты Ирина даже задумывалась почему весь чертов Союз Спасения еще не падает поголовно ей в ноги, стоит той рассмеяться, прикрывая лицо ладонью, - она же словно живое воплощение Елены Троянской, прошедшей курс воспитания по жестоким правилам современной России. Ира, по крайней мере, вполне может себе представить, как ради Трубецкой начинаются войны. И именно из-за едва ли не божественного сияния, - иногда искренне хочется зажмуриться стоит ей войти в комнату, - присущего Сергии, Ирине сперва было сложно представить, какие секреты она может хранить за дорогими костюмами и ее любимыми черными пальто. Как позже оказалось, за опьяняющим ароматом Клайв Кристиан девушка умело скрывала самый настоящий, въевшийся в кожу, металлический запах пролитой крови. - Сережа и отношения? – как-то нервно улыбается Паша, - нет, знаешь, это не со мной обсуждать нужно. Если тебе так неймется – спроси Муравьеву, они друг друга, вроде как, неплохо понимают. - У нее с этим проблемы? - Я бы сказала, что проблемы не у нее, а у тех, кто по ее глупости оказывается во все это втянут, - тяжело вздыхает девушка, кивая в сторону необходимой аудитории, - ты же наверняка не слепая, - хоть и бегаешь за этой Пушкиной как собачка, - и сама понимаешь, что у такой как Сережа поклонников и поклонниц на целую Сенатскую наберется. Вот уж чью фигуру Катя всеми силами удержит в Союзе. - И у нее не было отношений по этой причине? – Ира открывает дверь, пропуская Пестель вперед. Та на секунду замирает в проходе и, сомневаясь, качает головой, отвечая: - Скорее по этой причине их было слишком много. Павла тогда, казалось, не сказала ничего по существу, но вместе с тем рассказала слишком многое. После она обрывала беседу с Ириной сразу, стоило только им в разговоре коснуться Трубецкой иначе чем в контексте дел Союза. И все это предсказуемо растормошило в девушке того самого ребенка без тормозов, который стремится разобрать каждую его игрушку вплоть до винтиков и обязательно изучить, осознать, распробовать. Вильда иногда о таком состоянии подруги шутит и предлагает ей самой сходить к психологу. Ира улыбается в ответ. Если быть до конца откровенной – в Сергии Трубецкой было нечто близкое ей лично. Ее дружба с Сашей. Странная, скорее навязанная университетскими слухами и родительскими связями, чем искренняя, такая как у Пушкиной с самой Ирой, например. Но все же дружба. Вежливые улыбки, долгие обсуждения последних новостей и горький, - отвратительный, Пущина больше никогда не попросит сделать глоток на пробу, - черный кофе раз в неделю. Пестель сказала, что Сережа похожа на Серафиму, но Ирина всматривается в чуть резковатый профиль девушки на собраниях и не может найти в нем ничего, что напоминало бы свободу и одной лишь Муравьевой присущую решительность. Та была порывистым, временами даже обжигающе холодным ветром. Трубецкая была другой. Говорят, что в центре урагана всегда тишина. Возможно поэтому от Сергии, при одном лишь взгляде на которую подкашиваются колени, ощущается не ожидаемая ледяная вьюга, а лишь теплый, завлекающий бриз. Возможно поэтому каждый, кто ищет свой дом в итоге приходит к ней. Ирина лишь не может понять почему та никогда никого не прогоняет. - Саш, ты встречаешься с каждым, кто предлагает тебе свое сердце? Пушкина замирает и медленно откладывает телефон, нервно заправляя за ухо прядь волнистых, чуть жестковатых, - Ира обожает пропускать их меж своих пальцев, когда выпадает возможность, - волос и поднимает на нее свой взгляд. Девушка улыбается одними уголками губ. Ее Александра всегда была грозой. С молниями, ужасающим ливнем, заглушающим все вокруг, и терпким запахом мокрого асфальта. И сейчас она уже готова защищаться. - Что за бред? Если бы так, то меня бы уже ненавидела половина нашего университета, - она хмурится, - ведь это или постоянные измены, или постоянные расставания. У меня, конечно, репутация совсем не скромной девочки, но такие простые нормы приличия я еще в силах соблюдать. Хватает на наши головы одной безотказной души. - Ты о Трубецкой? - Или любишь или ненавидишь, - Саша вдруг смеется легко, будто ее это действительно веселит, - такая у нее репутация. Мне ее даже жаль временами. Я все жду когда же она поймет, что трагедии не то чтобы склонны повторяться, а сама она не такая уж неотразимая, чтобы подобное случалось на постоянной основе. Ира сначала хочет поспорить о неотразимости Сергии, - в шутку, конечно, - а потом у нее вдруг что-то щелкает. Она взволнованно прикусывает щеку изнутри и вглядывается во все еще настороженные глаза напротив. А потом на одном дыхании спрашивает: - Что ты имеешь ввиду? И Александра рассказывает. Потому что никогда не видит границ, потому что перед ней ее близкая подруга, потому что ей нравится быть той-самой-что-в-курсе-всего. На самом деле, причина не так важна. Важна ее временами проскальзывающая на лице неуверенность, искрящая в глазах заинтересованность, - словно она пересказывает очередные сплетни, а не делится личной трагедией человека, говорить о которой просто не имеет права. Ирине следует ее остановить. Ирина понимает, что никогда этого не сделает. И даже не потому, что ей банально интересно и она пыталась разобраться в этой истории долгих два месяца, - нет. Просто это ее Саша. Возможно излишне жестокая, не всегда приятная и удобная, с ироничной усмешкой на аккуратно подведенных губах. Видящая значение только в себе самой и верная лишь собственным принципам. Настоящая Саша, а не та незнакомка, мотающаяся по свиданиям и ласково улыбающаяся парням, чьи лица никто из них уже даже не старается запомнить. Ее такой знает только Ира. Это всегда подкупает. Возможно она даже слишком теряется в моменте искренности и не сразу понимает весь смысл сказанного девушкой. Возможно ей просто слышится, потому что это не может быть правдой. Слишком клишировано даже для девушки из Союза Спасения. - Что ты сказала? - Я знаю, звучит ужасно, да? – в глазах у Александры тем не менее лишь самодовольство и ни капли жалости, - Он, говорят, совсем с катушек слетел, когда узнал, что у нее новый парень. Помешался просто на идее о том, что тот ее якобы насильно держит, а любит то она только его. Ну и как храбрый рыцарь пошел вызволять свою принцессу. Тут уже версий миллион – одни говорят застрелил, другие зарезал, третьи, что просто утопил. Короче у кого как фантазия работает, но что там случилось вряд ли кто-то кроме него и Сережи знает. Не знаю уж, что там с ней было. Лучшими подружками нас не назовешь, на ночевки друг к дружке не бегаем, про парней не болтаем. Знаю только, что после этого и началась ее эпопея с бесконечными отношениями. За пару лет не было и недели, чтобы она ни с кем не встречалась. Ира задерживает дыхание и натыкается взглядом на Катерину, которая всматривается в них с по-настоящему взволнованным выражением лица. Саша пожимает плечами и отпивает свой до невозможности горький кофе. - Я конечно не на психолога учусь, - продолжает она, - но мне кажется Сережа просто боится, что она снова кого-то отвергнет и тот пустится во все тяжкие. Но она явно преувеличивает, ну серьезно, ладно один ненормальный поклонник, но чтобы несколько? Она красивая, конечно, но не настолько. Пущина неловко улыбается и кивает. Вряд ли Александра способна понять, - так как знает Сергию с детства, - что Трубецкая цепляет не столько красотой, сколько ощущением собственной невероятной значимости, которое она дает каждому, кому повезет оказаться рядом. Ира почти уверена, что тем самым искателям своего места в жизни кажется, что если такой человек как она смотрит на них словно видит перед собой нечто особенное – они и правда особенные. Жалость сдавливает ей горло. И она не может понять жаль ей всех этих людей, или же саму Трубецкую. Она почти не удивляется, когда под конец занятий получает сообщение от Рылеевой с просьбой забежать ненадолго в редакцию. Вряд ли говорить они будут о последней работе Пушкиной или о завтрашнем выступлении Союза. Но она все равно идет, потому что сейчас и правда чувствует, будто перешла черту. - Вам не стоит волноваться за Сергию, - нервно одергивая излишне длинные для нее рукава кардигана говорит Катерина, после дежурного обмена приветствиями, - это подорвет ее доверие ко всем нам. - И ты серьезно переживаешь именно из-за этого? - Да, - она выдыхает, - из-за этого. Вы многого не понимаете, Ирина. Я уверена, что в самом начале Александра попросила вас держаться подальше. Если честно я вообще удивлена, что вы еще с нами. - Я к вам привыкла, не более, - просто и искренне отвечает Пущина. В конце концов, в общении с Рылеевой один на один никогда не было нужды быть мягкой. - Я знаю, - понимающе улыбается та, - Но для Сергии Союз Спасения значит гораздо больше, чем для вас и, возможно, даже больше чем для меня. Она чувствует себя в безопасности и позволяет себе отвлечься от всего, что происходит за пределами собраний. Ирина не может сдержать ироничного смешка. Трубецкая видит дом в девушках из Союза. В этих поломанных, разбитых, едва ли не полностью уничтоженных фигурах, чьими жизненными ориентирами являются неконтролируемое самоуничтожение и безуспешные попытки спасти рушащуюся вокруг них действительность. Возможно, думается ей, каждая их протестная акция продиктована желанием сохранить от падения если не себя, - то хотя бы свою страну. Катерина встает изо стола и с силой захлопывает форточку. Продолжает держать на губах радушную улыбку. Ира не чувствует этого радушия совершенно. - Не смотрите на нас свысока. Вы ведь, Ирина, ни капли от нас не отличаетесь. Домой они идут вместе. Пущина потому что у Саши свидание, а Рылеева потому что никто из ее подруг еще не успел попасть в неприятности. И это не кажется чем-то неправильным, - это вообще ничем не кажется. Ира не чувствует присутствия другой девушки рядом, но с учетом стен, которые та возводит, это даже не удивляет. - Скажи, - неожиданно для самой себя начинает Ирина, - она его любила, да? Катерина молчит в течение нескольких минут, всматриваясь в еще покрытую тонким льдом поверхность реки. У нее подрагивают руки и Пущина чувствует привычное раздражение, подмечая, что одета та совсем не для таких холодов. Наконец она неуверенно пожимает плечами и отвечает, еле слышно: - Не так, - ее лицо принимает нечитаемое выражение, - как привыкли мы. Ира понимающе улыбается и кивает. Не так самоотверженно, не так до отвращения одержимо. Без слепого обожания и безграничной преданности в глазах. Сергия единственная когда-то любила правильно. Возможно поэтому сейчас она не любит вовсе.

***

У мальчика с художественного факультета на скулах вечно какие-то глупые и несуразные на взгляд Иры рисунки, он постоянно занят заказами незнакомцев из интернета и каждый четверг пропадает в студии бальных танцев. Он совершенно не разбирается в литературе, зато у него неизменно сияющие зеленые глаза и смущенная улыбка. Ира говорит, что он совсем не во вкусе Александры. Ира сама себе уже давно не верит. Потому что Саша вместо привычных переписок в соцсетях теперь постоянно что-то пишет в своей любимой тетради. Зачеркивает, хмурится, начинает заново, - и так из раза в раз. Вильда и Аня не обращают внимания, но Ирина может видеть это в легком изгибе тонких губ, выражающем недовольство проделанной работой. Она может видеть, что что-то изменилось. И этот мальчик, который, - подумать только, - младше их на два года, не очередной в длинном списке контактов смартфона ее подруги. В какой-то момент она понимает, что его контактов у Саши вообще нет. И это не укладывается в голове. Их общение сводится к редким пересечениям взглядов во время больших перерывов и обсуждению еще более редких совместных проектов по истории искусств. Ира знает, что этот мальчик иногда печатается в студенческой газете, - но его имя под портретами случайных людей она упорно игнорирует. - У тебя на сегодня разве не было планов? – Вильда насмешливо улыбается, даже не стараясь этого скрыть, когда Пушкина в нетерпении опускается за их стол. - Были, - раздраженно кивает в ответ она, - но обстоятельствам свойственно меняться, дорогая. Никто из вас не хочет записаться на бальные танцы? Аня, сидящая по правое плечо от Ирины, кажется, закатывает глаза и качает головой. Пока Саша с абсолютно фанатичным энтузиазмом начинает расписывать Вильде всю несомненно прекрасную эстетическую сторону процесса, Пущина только с сомнением всматривается в небрежно брошенную на стол тетрадку. Листы открытой страницы измялись, в некоторых местах порвались, почти весь текст был перечеркнут чернилами, а в одном из немногих чистых мест, в самом начале страницы, размашистым почерком виднелось «К живописцу (Бакунину)». И это, как бы смешно не звучало, обидно. Потому что ей Александра никогда и ничего не писала, за все то время, что они были знакомы. А всем своим прошлым ухажерам писала разве что небольшие наброски, по их просьбам, - хоть и выходили, по скромному мнению Ирины, чертовы шедевры. Этому мальчишке не пришлось даже стараться. Ему вообще оказалось достаточно просто быть. Быть и улыбаться. - А правда ведь что у этого твоего Евгения до жути красивая улыбка, да? – Вильда по-доброму смеется. И совсем не понимает страшного значения этих слов. Саша смущенно отводит взгляд: - Да. Пожалуй, самая красивая во всем гребанном Петербурге. Аня заводит разговор о предстоящем межсессионном контроле и ставит Пушкиной в укор то, что она вместо подготовки опять затеяла какую-то сомнительную и вовсе ей не нужную деятельность. Та только недовольно вздыхает и бурчит, что Дельвиг просто не понимает. Подгоняемая страхом быть втянутой в эту затею с бальной студией Ира использует внезапное смс от Муравьевой-Апостол как причину сбежать и ловит себя на мысли, что возможно Анна наоборот понимает слишком многое. Когда спустя неделю они встречаются с ней в их месте у кофейни прежде, чем пойти на пары, та чуть нервно поправляет свои очки и слабо улыбается, невзначай говоря: - Возможно, тебе не стоит читать сегодняшний выпуск газеты. Ирина вымученно смеется, кивая. Они обе прекрасно понимают, что она все равно это сделает. Единственное, чего Ира не может предвидеть это то, насколько же очевидно влюбленным окажется произведение, которое будет украшать привычную колонку стихотворений Александры. Это первый раз, когда та звучит настолько откровенно и наивно, и первый чертов раз, когда в пропечатанных приевшимся Times New Roman строчках Пущина видит себя. Не ту, что сжимает цветные страницы газеты в людном коридоре факультета журналистики, но ту, что когда-то в десятом классе не могла сдержать рвущуюся наружу глупую улыбку, при одном лишь взгляде на лучшую подругу. Она честно думала, что заплачет. Ожидала этого, готовилась, даже заранее купила упаковку бумажных салфеток. Но все на что у нее хватило сил – это сложить газету так, будто она и не прикасалась к ней, и вернуть на стэнд. А после поспешить на пары. У нее, кажется, последней на сегодня была история искусств. Ирина не помнит как оказалась дома. Она не помнит во сколько вернулась, пришла ли она пешком, и в какой момент успело сесть солнце. Она, если честно, даже не помнит закрывала ли дверь в квартиру. Это все ударило по ней как-то неоправданно сильно. И потому она чувствует себя не несчастной, - попросту глупой. Ей хочется спать, но сон не идет, и давящая на сознание пустота в какой-то момент становится невыносимой. Хочется нестерпимо почувствовать банальное разочарование. В конце концов, Ира проворачивала это так часто, что высчитывать норму нет никакой необходимости. Она чувствует теплые ладони Ани, крепко, - наверняка останутся синяки, - сжимающие ее за плечи и слышит, как та разговаривает с кем-то, а голос у нее ровный-ровный, будто неживой. Память подводит ее в который раз за сутки – она совершенно не помнит, как в ее квартире оказалась Дельвиг и что они обе забыли на полу ее ванной. Сквозь тонкую блузку, которую она видимо не успела снять после прихода с университета, Ира может ощутить, как лихорадочно дрожат пальцы подруги, стоит той ослабить хватку. И ей бы так сильно хотелось, чтобы все это – Саша, но это Аня. И для Иры в этом внезапно столько смысла, сколько вряд ли было во всей ее жизни до этого. Потому что Мира не придет, когда Серафима окажется на улице в минус двадцать, в домашней растянутой футболке и с неприглядным, потекшим макияжем. Но Катя сорвется под утро в любой конец города уловив лишь малейший намек, что ее девочке с разбитым взглядом нужна помощь. Паша заснет на одном из собраний, не смотря на шум и громкую музыку, не выдержав тяжести всех бессонных ночей, а Сергия отнесет ее в комнату на руках, укрыв одеялом, и прикажет всем быть тише. Мирослава однажды вне всяких сомнений попадет в больницу, все же не вписавшись в очередной поворот. Возможно ее мать лишь разочаровано вздохнет, заявив, что все вышло именно так, как она и говорила. Но Серафима и Полина потратят последние карманные, чтобы оплатить лечение и вернуть девушке ее насмешливую улыбку и, возможно, уже не такой искрящийся как пару лет назад, но все еще живой, - и это главное, - взгляд. Катерина в который раз простудит легкие, старательно игнорируя прогноз погоды и раздраженные комментарии одногруппников, а Пестель, не смотря на собственное состояние и не прекращающиеся споры, будет сидеть у ее кровати и лишь изредка позволять Сереже сменять ее, чтобы поспать. Даже когда Полина после очередного неудачного разговора с Катей ввяжется в драку с парнями из магистратуры, - Бестужева и Муравьева последуют за ней, ведь это правильно. Они ведь искренне верят, что так нужно. Уголки губ Ирины чуть дергаются, когда она понимает, - сколько бы раз Сергия не раздумывала о том, чтобы покончить со всем, потому что она недостойная-ужасная-и-бог-знает-какая-еще, ей всегда будет достаточно лишь хмурого взгляда Рылеевой, которая будто невзначай обронит, что без нее не было бы Союза. Без нее, если так посмотреть, вообще ничего этого не было бы. И может быть, в этом правда есть какой-то смысл? Ира хватает подол чужого платья на ощупь, – все еще не в силах разомкнуть глаз, - и слышит тихий вскрик. Анна начинает сбивчиво звать ее по имени и просит не отключаться. Пущина не уверена, - ей слишком жарко, все тело горит, - но кажется, ей на ладони изредка попадают крупные, теплые капли. Ей хочется заплакать тоже. Ире бы хотелось, чтобы все это – Саша, но это Аня. И возможно так даже лучше. Потому что ей так сильно хочется верить, что в моментах, когда чувства, так часто возвышаемые в искусстве, бессильны, - одна лишь искренняя забота способна на многое.