Кома

Красный

— Эй, ну смотри, подними глаза, не жмурься, не будь таким черствым, — тянет Чонгука за рукав ветровки Юнги. Они стоят на мокрой после дождя мостовой, на одной из улиц города, Юнги не оставляет попыток заставить Чонгука поднять лицо к небу, и у него это получается. Прохожие, недовольные испачканной обувью и промокшей одеждой, несутся кто куда, автомобили сигналят нерасторопным пешеходам, и только двое стоят у светофора и неотрывно смотрят в небо, на котором расцвела радуга. — Ну же, признайся, что тебе нравится. Честное слово, сказав, что она тебе нравится, ты не перестанешь быть крутым парнем, — смеется Юнги. — Давай купим тебе специальный светильник, и представь, у тебя будет космос на потолке. Чего ты восхищаешься радугой? — недовольно бурчит Чонгук, но все равно смотрит. — Это же чудо! — возмущается Юнги. — Когда я смотрю на радугу, мне кажется, что я все могу. Кажется, если когда-то в моей жизни будет настолько темно, что никакой светильник эту темноту не разгонит, это сможет сделать радуга, — он говорит, а Чонгук теперь наблюдает за его лицом, за тем, как он с восхищением смотрит на переливающуюся яркими цветами радугу, не моргает. — Ты веришь в чудеса, — утверждает Чон и, приблизившись незаметно для прохожих, сплетает свои пальцы с его. — Может, и я в них поверю, — говорит и возвращает внимание к небу. И правда красиво, только надо отбросить в сторону все причины ее происхождения и просто насладиться красотой здесь и сейчас, позволить этому новому странному чувству, которое вроде бы осталось в детстве, вновь захлестнуть его с головой. Юнги не закрыл дверь в детство, никогда не переставал мечтать и верить в чудеса, и Чонгук чувствует, как восхищение, казалось бы, обычным для этого города явлением — радугой, передается и ему. Он представляет, что радуга только для них двоих, так сильно влюбленных и отчаянно верящих в счастливый конец.

Оранжевый

— Я подумал, что точно украду у мамы тачку, точнее одолжу, — говорит Чонгук, и раскладывает на тумбе у койки фломастеры, — и мы поедем с тобой ночью к воде. Мы никогда не гуляли ночью, и пора исправляться. Ты знал о лунной радуге? Мы выберем ночь, когда луна будет невысоко в небе, и ты ее увидишь. Не смейся только надо мной, это ты сделал меня таким, — сам улыбается. — Надеюсь, это будет в выходной день, тогда у тебя будет причина полюбить выходные. Я знаю, что ты грустишь, когда мы не в школе, потому что я сам грущу. » — Многие любят ночи, говорят, это единственное время суток, когда они могут остаться наедине с собой, отдохнуть от суеты, посвятить время любимым занятиям. Я не люблю ночи, потому что ночами я задыхаюсь без тебя. Потому что мои дни заняты учебой, дополнительными уроками, родителями и сестренкой, моя голова постоянно забита этим всем, а ночью я не могу ее ничем занять и только и делаю, что думаю о тебе. Нет, не подумай ничего плохого, я люблю о тебе думать, но по ночам мне страшно. По ночам мои страхи оживают, говорят, что я останусь без тебя, поэтому я буду ненавидеть все ночи до тех пор, пока не проведу первую с тобой, не почувствую, что ты рядом. Так же и с выходными. Весь класс ждет, когда наступит суббота, а я уже с четверга начинаю страдать. Все говорят, мол, выходные — это круто, можно отдыхать от уроков, и я дурак, что ненавижу их. Я ненавижу выходные, потому что не вижу тебя два дня. Сорок восемь часов, проживаемых с трудом, с надеждой на утро понедельника, где ты будешь ждать меня у школьных ворот». — Мы с тобой снова будем вместе смотреть на радугу. Никогда не понимал, почему люди так восхищаются преломлением света в капельках, но из-за тебя теперь постоянно ищу ее после дождя. Ты любишь радугу, а я люблю тебя, и мне уже не стыдно казаться сентиментальным. Мне теперь неважно, что говорят и думают люди. С тобой я ничего больше не боюсь, даже злых языков. » — Люди в большинстве своем злые. Особенно взрослые. Они только и знают, что на любой аргумент отвечают «я увидел больше, чем ты, у меня опыт». Не будем думать о них, не будем слушать их слова, главное, что это любовь». — Пока мы есть друг у друга — нас никто не разлучит, — грустно улыбается Чонгук. — Я лгу матери, что хожу на допзанятия, но прихожу к тебе. Мы ведь не мет варим, мы просто любим, но если собственные родители не понимают, как парень может полюбить парня, чего нам на других обижаться? » — А моя мама все время повторяет, у таких историй в реальности не бывает счастливого конца. Но почему? Мы живем в двадцать первом веке, но ощущение, что перешагнули в него не все, что большая часть так и осталась в средних. Но я не верю ей. И ты не верь мне, если я когда-то скажу, что разлюбил тебя». — Дожди по-прежнему идут, сам знаешь, как это небо любит поплакать, но радуги нет. Я ищу, выбегаю наружу сразу же, сколько я жду, а ее нет. Мне начинает казаться, что ты поставил их на паузу, — улыбается Чонгук. — Запретил им появляться, пока не выйдешь отсюда, но я все равно буду искать и принесу тебе часть. Из-за тебя я полюбил радугу, так что не верь мне, если я когда-то скажу, что это не так.

Желтый

— Ну же, двигайся, а еще капитан футбольной команды, славишься бицепсами, — заливается смехом Юнги, смотря на вспотевшего и ползущего к нему Чонгука. В центре города вдвоем можно побыть только в школе, в остальное время они сбегают за город, на один из больших холмов, где на них никто не будет коситься, стоит им переплести пальцы. Сегодня у них пикник на любимом холме. Стоит Чонгуку подняться, как он валится на влажную траву и, раскинув руки, смотрит на затянутое тучами небо. — Если бы я мог, я бы посадил тебя на одну из них, — показывает пальцем на тучку Чонгук, — и мы унеслись бы отсюда подальше. — Ну, так тучи это же капли воды… — Ты стал перенимать мои привычки, — притягивает его к себе Чонгук. — Не будь таким. Нам нужен баланс, я скептик, а ты тот, кто верит в чудеса, только так мы выживем. — Кстати, о выживании, — Юнги тянется за рюкзаком и достает оттуда два бутерброда. — Если я сейчас не поем, точно не выживу, — протягивает второй Чонгуку. — Как измеряют величину любви? — внезапно перестает жевать Чонгук и смотрит на парня. — Не понял, — Юнги, как и всегда, доедает бутерброд до корочки, а корочку крошит, планируя оставить птицам. — Ну, мне интересно, почему моя мама говорит, что это не любовь, что это бунт, что я ребенок, что все это мне кажется. Она говорит, что настоящая любовь ждет меня впереди, когда я поступлю, окончу, найду отличную работу, я ее встречу, и мы будем счастливы. Все по графику. Эй, что за лицо? — берет за руку загрустившего Юнги. — Это она говорит, а не я. — Я знаю, — чешет нос Юнги, — но не знаю, почему все равно горько. — Смотри, — Чонгук присаживается ближе, — если бы я мог вскрыть грудную клетку, то я бы показал тебе, как мое сердце раздувается, когда я вижу тебя утром у ворот, — румянец заливает щеки Юнги. — Я не могу это сделать, но я могу сказать, что я люблю тебя отсюда и до радуги. — Которая не появилась, — бурчит недовольный Юнги. — У нее же нет конца и начала? Вот и у моей любви к тебе, — еще больше смущает парня Чонгук. — Дурак ты. — Твой дурак, — вновь откидывается на спину Чон. — Только твой. — Моя говорит то же самое, — срывает одуванчик Юнги и подносит к лицу. — Это бред, как можно измерять то, что в другом человеке. Пусть не верят, но мы будем вместе. — Обязательно, — приподнявшись, кладет голову на его плечо Чонгук. — Мы сбежим из этого города, найдем тот, который полюбим и который полюбит нас. А еще мы будем много работать, и у нас будет дом, а не квартира. — Почему дом? — удивленно смотрит на него Юнги. — Я слышал, что ты говорил, квартиры — как тюрьмы, что творческому человеку нужен дом, двор, долгие ночи под звездным небом для вдохновения. Я куплю нам дом. Обещаю. Почитай мне. Ты обещал, что сегодня дочитаешь мне про тот костюм цвета сливочного мороженого*. Юнги достает из рюкзака потрепанную книгу и находит нужную страницу. «В этот жаркий летний вечер лицо юного Мартинеса застыло, словно скованное морозом. В такие вечера хорошо мечтать… мечтать о многом… — Мечтать! — воскликнул тот, которого звали Вильянасул. У себя в комнатушке он вслух громко читал книги, но на улице всегда говорил почти шепотом. — Мечтать — это бесполезное занятие безработных. — Безработных? — переспрашивает небритый Ваменос. — Вы только послушайте! А кто же мы, по-твоему? У нас ведь тоже нет ни работы, ни денег». Чонгук внимательно слушает Юнги, наслаждается его голосом, иногда мешает, когда тянет его на себя для коротких поцелуев в щеку. Они, как всегда, задерживаются на холме, и поэтому теперь бегут вприпрыжку через кочки, чтобы успеть на свой автобус. — А еще надо мной насмехался, — подгоняет Юнги Чонгук, — а сам еле ногами двигаешь. — Я не бегу, я скатываюсь по холму, — смеется бегущий впереди Юнги и, споткнувшись о камень, летит лицом вниз в траву. — Придавишь, — выкрикивает Юнги, но Чонгук падает сверху на свои руки и чмокает повернувшегося парня в нос. — Ни за что бы не придавил, — нависает сверху и убирает с его волос травинки. — Не вставай, — просит, увидев, как Юнги пытается подняться. — Мы все равно опоздали, а до следующего автобуса пятнадцать минут, не спеши. — Хорошо, — бурчит Юнги, задерживает взгляд на его шее, смущаясь смотреть в глаза, когда он так близок. — Можно? — тихо спрашивает Чонгук, и Юнги легонько кивает. Чонгук нежно касается его губ своими, Юнги, подняв руки, скрещивает их на его шее и прижимает ближе. Если бы можно было остановить время, Юнги бы остался в этом мгновенье навеки, потому что лучше не будет. Потому что ни одно достижение или новость не принесет больше эйфории, чем эти секунды, когда они сливаются в поцелуе и все вокруг перестает существовать. Ветер прекращается, трава не шелестит, замирает, даже тучи больше не плывут, они прибиты гвоздями к полотну неба, боясь отвлечь двух влюбленных. — Я хочу целовать тебя до конца своей жизни, — шепчет ему в губы Чонгук. — Я хочу жить долго, потому что я должен насытиться твоими поцелуями, — улыбается Юнги. — Хотя и целой жизни тут не хватит.

Зеленый

— Я принес то, что ты дарил мне, ношу с собой теперь, так я чувствую, что ты рядом со мной в школе, — Чонгук достает из рюкзака папку с рисунками и перебирает. — Вот мой любимый, — он вытаскивает листок, на котором гуашью изображена улица после дождя и часть радуги. — Ты думал, что я выберу любимым наш холм, и он тоже красивый, но когда я смотрю на этот рисунок, мне кажется, что мы стоим по эту сторону, которую ты не запечатлел, и смотрим на радугу. Ты, Мин Юнги, станешь великим художником, вот увидишь. » — Я говорил тебе, что нарисовал картину с радугой и мостовой за одну ночь? Я прибежал домой после того вечера, когда мы вдвоем смотрели на радугу, и сел рисовать. Я не спустился к ужину и до пяти утра рисовал ее, словно боялся потерять то мгновенье, хотел его запечатлеть. Да, ты прав, главное, что у нас в памяти, но я такой жадный до тебя, что я хотел урвать все, словно боялся потерять память, а этот рисунок бы ее вернул. Никогда не забуду твое лицо, когда ты впервые его увидел. Точнее твой вопрос «я ли это нарисовал». Так ты действуешь на меня, лучшие мои рисунки — это те, где я рисую то, что переживал с тобой».

Голубой

— Если я не поступлю, я буду писать песни, Намджуну понравилась песня, которую я ему показал, а ты знаешь, как мне важно его мнение. Так что с голоду мы не умрем. Композитор и художник — признайся, мы лучшая пара в мире, — торжественно объявляет Чонгук. — Ты поступишь, — толкает его в плечо нахмурившийся Юнги. Они сидят на перемене во дворе, передают друг другу банку колы и ведут себя, как и всегда, как хорошие друзья. — Ты будешь прекрасным врачом, спасешь сотни жизней, а я буду гордиться тобой. — Значит, ты не веришь, что я могу стать композитором? — расстраивается Чонгук. — Верю, но я верю, что и врачом ты будешь лучшим. — Все мои песни о тебе, — рисует носком кроссовка волны на песке Чонгук. — Последнюю я назвал «Радуга». — А я ее до сих пор не слышал, — загораются глаза у Юнги. — Вечером у меня в гараже послушаешь, главное, придумай причину, куда идешь. Вечером Юнги сидит на старом автомобильном сидении в гараже Чонгука и глотает слезы, стараясь скрыть их от парня, который и так видит, как блестят его глаза. — Почему такая… — выдыхает Юнги, когда песня заканчивается. — Почему от нее трудно дышать? — Я думал, она красивая, она же про любовь, она про тебя, — растерянно смотрит на него Чонгук. — Она красивая, — кое-как улыбается Юнги. — Очень. Только ты поешь, что ты потерялся в радуге. — Да, потому что моя радуга это ты. И я потерялся в тебе без желания быть найденным. — Это самая красивая песня из всех, что я слышал, я бы хотел, чтобы она звучала на моих похоронах. — Что за бред ты несешь? — мрачнеет Чонгук. — Хей, не кипятись, так говорят, когда песня очень сильно нравится, — садится к нему ближе Юнги. — Я не собираюсь умирать, пока мы не купим дом, не заживем вместе, не будем самыми счастливыми, пока ты не станешь самым крутым врачом в мире, знаменитым композитором, а я не нарисую лучшую свою картину с тобой. — Это все меня не успокаивает, — крепко обнимает его Чонгук и зарывается лицом в его плечо, не понимая, почему только от слов ком горло дерет. — Хорошо, я не умру, пока в мире есть радуга. — Так лучше.

Синий

— Бесит, что мою оценку снизили, наша команда вылетела из чемпионата, и во всем виноват ты. Бесит, я не выдерживаю, — Чонгук швыряет в стену смятую банку колы. — Поэтому у тебя костяшки разбиты? — Юнги берет его руки в свои, они в школьной раздевалке, которая пока пустует. — Я же должен как-то выпускать пар, вот и молотил стену. Почему она не понимает? — всматривается в его глаза Чонгук. — Ты причина моих удач и счастья, а не неудач. Почему, как только происходит что-то плохое, она говорит, что это ты и твое влияние, что моя голова забита только тобой. Я был потерян без тебя, плыл по течению, учился, чтобы поступить, ел, чтобы не умереть. Ты понимаешь меня? Юнги кусает губы и кивает. — Почему же она не видит, как я счастлив, я обрел дом в человеке, а она видит тебя причиной всего плохого. — Мы потеряемся в радуге, — обнимает его Юнги. — Надо немного потерпеть. — Ты сам, как радуга, — сжимает его руку Чонгук. — Когда ты только перевелся, я видел тебя таким же, как и всех. Обычный паренек, ты вечно смотрел под ноги и ходил в черном растянутом худи, но потом, в тот вечер, когда мы застряли на остановке вдвоем, ожидая один и тот же автобус, я увидел первый цвет. Ты достал недоеденный бутер и скормил голубям, сидя на тротуаре, и улыбнулся. Какой же я был слепой. — Каждый человек — радуга, просто она появляется только с дождем, а в людях, если они искренне, от всего сердца улыбаются.

Фиолетовый

Они выходят с уроков прямо в ливень, добегают до остановки и, пытаясь высушить мгновенно промокающими салфетками лицо, смотрят на небо, покрытое свинцовыми тучами. Этого было мало, оказалось, что из-за аварии на трассе, автобус ждать придется минимум полчаса. Юнги предлагает не ждать и пешком пойти каждый к своему дому. Чонгук отказывается расходиться и провожает его. — Мне кажется, пока мы дойдем, я потеряю ноги, — жалуется через сорок минут пути уставший и промокший Юнги, которому еще идти столько же. — Надо было все-таки дождаться автобуса. — Или мне не надо было тратить все деньги на карточки, я бы мог взять такси, — пинает валяющийся на тротуаре ни в чем не виноватый пластиковый стаканчик Чонгук. — Я тоже молодец, вышел из дома без копейки. Хотя, мы бы могли сказать родителям, чтобы нас забрали. — Я не хотел, чтобы ты ушел, а сейчас боюсь, что ты заболеешь, — виновато говорит Чонгук и резко срывается вперед. — Быстрее, быстрее, не отставай! — он хватает за руку еле за ним успевающего Юнги, и они оба залетают в расходящиеся двери небольшого магазина у заправки. — Зачем мы здесь? — не понимая, смотрит на него Юнги. — У нас нет денег даже на газировку. — Переждем ливень и потом пойдем, — тянет его за собой к прилавкам Чон. Юнги хватает с пола корзинку и на вопрос Чонгука, зачем она им, если они ничего не покупают, заявляет, что притворяться им никто не мешает. Юнги закидывает в корзинку чупа-чупсы, пару пачек эмемденсов, банки с любимой газировкой Чонгука и продолжает вести себя так, будто они пришли за покупками. Чонгук только усмехается, идет следом и, воспользовавшись тем, что поблизости никого нет, пару раз целует его в затылок. — Кажется, не льет больше, — Юнги всматривается в улицу через стекло. — Можем идти, — забирает у него корзинку Чонгук, чтобы освободить ее содержимое, но Юнги достает из нее пачку эмемденсов и газировку и прячет под толстовку. — Хей, тут камеры, — удивленно смотрит на него Чонгук. — Завтра я верну им деньги, — пожимает плечами Юнги и идет к выходу. — Главное, невозмутимый вид. Только невозмутимость Юнги ему не помогает, потому что противокражная рамка в магазине моментально реагирует, но парень не теряется и, крикнув Чонгуку «беги», вылетает на улицу. Они видят выбежавшего за ними охранника и, не останавливаясь, пробегают два квартала. Убедившись, что за ними нет погони, парни прислоняются к стене какой-то конторы и пытаются перевести дыхание. — Я встречаюсь с преступником, — хохочет Чонгук. — Тупым преступником, — вздыхает Юнги и, передав ему банку, распаковывает шоколадки. — Я попал на камеры, и меня найдут. — Утром я извинюсь и заплачу, не переживай, — становится ближе Чонгук и следит за тем, как парень жует первую конфетку. — Хочешь? — достает из пачки очередную Юнги. — Оранжевая. Прям как радуга. — Хочу, — нагибается Чонгук, чтобы Юнги положил конфету ему в рот, но тот отправляет ее в свой рот. — Возьми, — щурится Юнги, и Чонгук его целует.

Красный

— Я купил пятьдесят пачек. Все в пакете под моей кроватью. Ждут тебя, — Чонгук трет ладонями лицо, будто хочет кожу снять. — Куплю еще столько же. Скуплю все виды, только выйди отсюда, — оттягивает ворот футболки, но кислород все равно не поступает. — Хочешь, станем грабителями-неудачниками? — подтаскивает стул ближе. — Будем разъезжать по городам и воровать только на пропитание. Плевать на учебу, разборки с родителями, плевать на карьеру. Только ты и я. Мы вдвоем против всего мира. Не молчи. Умоляю, не молчи. Я даже книжку принес, мы ее не дочитали. Ты должен прочитать ее до конца. Ты должен рассказать мне, что там. Ну же. Юнги, пожалуйста. Пожалуйста. Пожалуйста. » — Никогда не забуду тот поцелуй со вкусом эмемденсов. Когда ты целуешь меня, мне кажется, что я парю в воздухе. Как в невесомости. Будто бы все, что происходит вокруг, теряет свой цвет и важность. Я хочу с тобой целоваться. Я буду с тобой целоваться. Мы будем целоваться постоянно, столько, чтобы я потом не страдал, чтобы я насытился. Обещаю, когда темнота уйдет и я вновь начну видеть цвета, я больше не буду стесняться, останавливать тебя в людных местах, я сам буду тебя целовать! До онемения губ, до всех цветов радуги, переливающейся в моей голове. Как только проснусь, мы поцелуемся. Даже темноте не устоять перед радугой».

Оранжевый

— Собака! — Кот! — Собака и кот! — Ну ладно, — вздыхает Чонгук, сидящий на скамейке и наблюдающий за игрой своей команды. У Чонгука растяжение, играть он пока не может. — Все равно кошек я люблю больше. — У тебя просто никогда не было собаки, — говорит Юнги и здоровается с проходящей мимо одноклассницей. — Что еще? Пока мы не начали жить вместе, я хочу все знать, чтобы подготовиться. — Я пою в душе. Чонгук пару секунд смотрит на парня и заливается смехом. — А что у тебя в репертуаре? Опера, рэп, что-то из народного творчества? — Да всего понемногу, — улыбается Юнги. — Кстати, за еду будешь отвечать ты. Я утром макароны варил, порезался, — протягивает руку, а Чонгук, увидев еле заметную полосу на указательном пальце, инстинктивно тянется его поцеловать, но вовремя вспоминает, где они. — Только не говори, что о макароны. — О кастрюлю, — честно заявляет Юнги. — Хорошо, готовить буду я, но это только потому, что я не хочу, чтобы ты покалечился, — улыбается Чонгук. — Мы будем самой счастливой парой в мире! — объявляет Юнги. — Мы уже, — подмигивает ему Чонгук. — Нам осталось обсудить, кто отвечает за уборку, посуду и уход за животными, и мы готовы жить вместе. — И ничего, что у нас нет ни квартиры, ни дома, а максимум, что нас ждет следующие пару лет — общага, — хихикает Юнги. — Я буду петь тебе песни под окном. — А я буду швырять в тебя помидоры. — Видишь, мы все равно будем счастливы, неважно, в каких условиях и где, — незаметно сжимает его ладонь в своей Чонгук. — Мне уже не терпится, — шепчет Юнги. — Хочу уехать отсюда, перестать прятаться от своих и иметь возможность держать тебя за руки.

Черный

— Не знаю, зачем я это делаю, почему я продолжаю звать тебя, на меня даже медсестры косятся, но плевать, я буду продолжать еще столько же месяцев, лет, веков, — слезы разбиваются о джинсы, Чонгук задерживает дыхание, чтобы успокоиться. — Всегда буду тебя звать, и однажды ты ответишь. Все уже документы подают, я так переживаю, и ты должен был подать, а я поругался дома, тоже не подаю в этом году. Пропустим его вместе, подадим в следующем вместе. Мать обещала, что домой не пустит, неважно, буду спать во дворе, только дождусь тебя. Нас там ждет наша общага. Мне в тот город без тебя не надо. Кажется, мне ничего без тебя не надо, — осекается, он знает, что его подташнивает от страха потери, но валит все на пропитанный запахами лекарств воздух. — Твой отец перестал на меня реагировать. Меня для него будто нет. Невероятно, правда? Он чуть ли не с ружьем ко мне выходил, а теперь, если сталкиваемся в коридоре, он опускает глаза и проходит мимо. Он даже разрешил мне посещать тебя, не то чтобы разрешил, но сказал им, и меня пускают к тебе постоянно, правда выхожу, когда приходят медсестры, жду внизу и опять возвращаюсь. Знаешь, когда ты вернешься, а ты вернешься, думаю, они примут нашу любовь, они примут что угодно, лишь бы ты вернулся, — горько улыбается. — Почему мы такие, почему упираемся, тратим время на скандалы, недопонимания и в самый последний момент готовы пойти на еще большие уступки, лишь бы человек вернулся. Прости, меня прорвало. Сегодня месяц, — с трудом проглатывает ком в горле. — Сегодня девятнадцатое число, поэтому мне тяжело, но я успокоюсь. Меня уже весь персонал знает, только злят страшно. Знаешь, они опускают глаза, когда меня видят, не говорят со мной или говорят, а у самих ком в горле. Я же не идиот, я это понимаю. Будто бы все уже всё решили, приняли, а я не понимаю, как так можно? Где они учатся отпускать? Даже твой отец принял. Вчера утром мы столкнулись в лифте, он долго смотрел на меня, потом сжал мое плечо и так и стоит, будто задыхается. Ничего не сказал, вышел. Я все равно буду приходить, буду звать, и однажды ты мне ответишь. Я знаю, что ты проснешься, когда в небе появится радуга. Я потерялся в радуге, — еле двигает губами Чонгук, напевая песню, которую Юнги впервые услышал в гараже. — А радуга исчезла. Я потерялся в радуге. А радуга исчезла. Я потерялся в радуге. Я потерялся в радуге… потерялся в радуге. » — Если в мире не будет радуги, то это не страшно ведь? Это же не глобальное потепление? Не выключенное солнце? Не ядерная война? Просто не будет радуги, она не будет появляться, рассекая небо на два, ее не увидят наши дети и дети наших детей. Ничего ведь не изменится? Если в мире не будет тебя, мой мир будет разрушен. Оказывается, я люблю тебя больше радуги. Оказывается, один человек может быть другому миром. Значит, мы круче радуги?» — Все будет хорошо, вот увидишь, — пытается улыбнуться Чонгук. — Мы будем счастливы, потому что друг без друга нас просто не будет, — прикрывает ладонями исказившееся от боли лицо. — Все обязательно будет хорошо. Чонгук приходит домой за полночь, после больницы он долго бродит по городу. Хочется побыть в одиночестве, не слышать голоса, вопросы, на которые надо отвечать, ругань родителей и их попытки заставить его подать документы. Чонгук уже все решил. Он дождется Юнги. Если Юнги вернется на этой неделе, то они даже могут успеть подать документы вместе, но как ускорить его возвращение, как позвать его так, чтобы тот уже наконец-то ему ответил. Внезапно Чонгука озаряет, он резко останавливается посередине тротуара, не обращает внимание на врезавшегося в него и сразу выругавшегося пешехода и улыбается. Надо срочно бежать в гараж. Чонгук разворачивается и что есть мочи несется к дому. Он доработает песню, отрывок которой показывал Юнги, и тот обязательно ему ответит, если послушает ее. Как Чонгук раньше не додумался? Всю ночь Чонгук работает над песней, а закончив, еле дожидается времени приема в больнице. Он, так и не ответив зовущей его на кухню матери, пихает ноутбук в рюкзак и мчится к больнице. Радость переполняет парня, он уверен, что это сработает, что его любимый обязательно очнется на мелодию, которую он создал для него. На улице опять дождь, небо все никак не проплачется. Кроссовки промокли, но Чонгук не останавливается, он пешком пробегает пять кварталов и, уже дойдя до больницы, сгибается, пытаясь отдышаться. Придя в себя, он выпрямляется, поправляет рюкзак на спине и уже собирается войти во вращающиеся двери больницы, как оборачивается и поднимает глаза к небу. Будто бы небо не было черным пару минут назад, тучи расступаются, светит солнце, и он видит ее, морщится от яркости. Сердце в груди Чонгука делает кульбит, он чувствует, как счастье просачивается в каждую клетку организма, как хочется поскорее поделиться с Юнги красотой природы. Радуга появилась, значит, и Юнги откроет глаза. Переливающийся мост делит небо, и Чонгук, достав телефон, подряд делает несколько снимков. Юнги должен увидеть, как спустя два месяца непрерывных дождей впервые появилась она. Чонгука распирает от счастья, он листает фотографии и, поняв, что вышло слишком размыто, с трудом удерживая в дрожащих руках телефон, рукавом толстовки вытирает камеру и продолжает фотографировать. Радуга для Юнги. Радуга, которая разбудит его любимого. Чонгук, еле скрывая улыбку, бежит внутрь больницы, оставив за собой пару секунд вращающейся пустую дверь. Через несколько минут из больницы выходит тень. Сложно узнать в этой фигуре того, кто совсем недавно, улыбаясь, забежал внутрь. Чонгук, шатаясь, переходит дорогу, не смотрит по сторонам, игнорирует мат водителей и, волоча по лужам рюкзак, плетется вниз по улице. «Нам очень жаль», — повторяется без остановки в голове голосом врача и медсестер, а перед глазами пустая палата. Жаль. Всем, кто остался внутри, жаль, но это слово не то, что чувствует Чонгук, и, более того, оно его состояние не облегчает. Что ему с чужой жалости, тогда как он все потерял. Именно что все, потому что назвать Юнги кем-то конкретным в его жизни невозможно. Юнги — все, что у него было, есть… и не будет. Далеко пройти не удается. Он разжимает пальцы, выпускает рюкзак, делает еще пару шагов и ложится ничком на мокрый асфальт. Чонгук поворачивается на спину и, раскинув руки, смотрит на все еще висящую в небе радугу, которая словно издевается над ним, слепит своей яркостью, пробуждает природу и засыпает землей вроде бы бьющееся сердце размазанного на асфальте парня. Вместе со слезами с лица сходит плохо приклеенная маска, у него пульсирует в висках, в ушах гул, а перед затуманенными слезами глазами только размытые пятна семи цветов. Они перемешались, и непонятно откуда взявшийся черный один за другим поглощает все остальные. Будто бы кто-то обмакнул огромную кисть в черный цвет и замазывает радугу. Этот кто-то возвращает его в реальность, в которой он жил до Юнги, только теперь вместо серых, не пробуждающих внутри абсолютно ничего дней Чонгука ждут черные, пропитанные горечью потери часы, каждый из которых будет длиться вечность в мире, где его личный свет потух, обрек его на темноту. Он ведь верил. Юнги научил его верить в чудеса, научил мечтать, и Чонгук может поклясться, что пока его не было рядом, он продолжал верить и мечтал. Он не сдавался, как остальные, он не шагнул за ту самую черту, после которой не ждут, не надеются. Он дописал песню, нарочно не дочитал ту книгу, чтобы послушать ее от Юнги, придумал, как оформит ему комнату в общаге, скупил конфеты и ждал. Каждый новый день, каждый час, каждую минуту, раз за разом проигрывая в голове картинки из недавнего прошлого, где, стоило Чонгуку взять его за руку, Юнги переплетал их пальцы. Чонгук эту руку и после не отпускал, он продолжал ее удерживать, пусть пальцев с ним больше никто не переплетал, главное, что он мог быть рядом, мог его касаться. Нити рвутся, один уходит, а другой остается с абсолютным непониманием того, как дальше жить. Чонгук не хочет отвечать на этот вопрос, пусть даже вся дальнейшая его жизнь и будет ответом. Он надевает один наушник, разблокировывает телефон и сквозь застилающие глаза слезы подпевает песне, которую не успел показать. Прохожие суетятся вокруг, что-то спрашивают, зовут врачей. Его соскоблят с асфальта, будут лечить, подлечат, подлатают, поставят на ноги, скажут «начни новую жизнь». Но жизнь Чонгука остановилась в их последнем вечере вместе, в улыбке через стекло, застывшей в его памяти навеки. Он помнит, как посадил его в такси, как помахал вслед, но не успел пройти и пары шагов, как услышал удар. Таксист не пропустил двигающийся слева автомобиль, в итоге сам погиб на месте, а Юнги… Юнги стал радугой. *«Чудесный костюм цвета сливочного мороженого» Рэй Брэдбери.