**
О переезде Патрик сообщает между делом во время очередного вечера настолок в середине августа, и конец его фразы тает в нарастающем шелесте расспросов и поздравлений. Брайан ловит взгляд, мельком брошенный Патриком, и небрежно пожимает плечом; подумав немного, он подкрепляет свою показную невозмутимость приподнятой бровью. И Патрик улыбается уголком губ, едва заметно кивая, и переводит взгляд на кого-то другого, отвечая на одну из любопытствующих реплик. Брайан пропускает большую часть <интервью>, не уверенный, попросит ли позже Пата повторить всё ему лично или предпочтёт знать, как можно меньше, чтобы крепче спать. Позже вечером Симон вытаскивает Брайана из гостиной, якобы, чтобы одолжить чистую футболку взамен пропитанной капельками жира от пиццы рубашки. Он настолько растворяется в роли хоста, что не замечает, как эти самые капли вообще туда попадают: может, они были там с самого начала. Никто не комментирует, хотя все знают, что Симон ничего не стоит продолжить игру в нижнем белье, выглядя при этом наименее смущённой среди всех присутствующих. Как только за ними, тихонько поскрипывая, прикрывается дверь спальни, Брайан ожидает моментального нападения на свои губы, шею, задницу даже, но Симон прерывает жалобный стон петель, опираясь на дверь спиной. Она хмурится, скрещивая руки на груди: — Разумеется, позже я помогу тебе отвлечься, Брайан, — тягуче обнадёживает она, — но, сначала не ответишь ли мне на один ма-а-аленький вопросик? Брайан молчит. Закусывает щёку и прилагает усилие, чтобы не отвести взгляд от всезнающих глаз Симон, которой нужен не ответ, а признание. — Сильно он тебя цепанул, а, Брай-Брай? Прищурившись, Брайан сокращает расстояние между ними — на его попытку в поцелуй Симон лишь смеётся ему в рот, и Брайан чертыхается на себя за то, что она всегда слишком хорошо его понимает. В их динамике ведущая роль всегда за ней. В их динамике чёткие правила о том, что они не играют, когда кто-то из них эмоционально подавлен настолько, что забывает об этих самых правилах. Ловко извернувшись, Симон подходит к открытой вешалке и не глядя стаскивает с плечиков одну из рубашек: то ли с бабочками, то ли с летучими мышами. Вещи Брайана на ней смотрятся едва ли не лучше, чем на нём, и он недовольно цокает языком. Не утруждая себя вознёй с пуговицами, Симон возвращается к двери, открывая её, и оборачивается на Брайана словно в последний момент: — Сходи за лимонами. Со стороны фраза кажется совершенно случайной, но Брайан благодарно кивает — больше сам себе, чем Симон, которой уже нет в комнате, — и направляется в прихожую. Ему нужно проветрить голову, и теперь у него есть повод вырваться из квартиры пусть совсем ненадолго, чтобы неспешно прогуляться до круглосуточного углового. Патрик чудом не увязывается с ним, но всего через час после его возвращения — они одни на пожарной лестнице. Брайан уговаривает себя, что без понятия, зачем он-то сюда вышел. По выражению лица Пата очевидно, что этот вопрос беспокоит только Брайана. Взгляд Патрика почти такой же знающий, как у Симон, только он ничего не уточняет, а Брайан не бросается его целовать. Отношения с Симон давно выверенные, без обязательств, без лишних заморочек. С Патриком и отношений-то толком нет, или Брайан не знает, как их описать. Он стоит, молча пялясь в до дюйма изученную даль, с чем-то странным, напоминающим недосказанность, в горле, с той лишь разницей, что на ум не приходит совершенно никаких слов. Всё, что можно было сказать, уже не сказано. На все вопросы, изредка всплывавшие в подсознании, как уведомления на экране, пока у них что-то было, Брайану достаточно собственных ответов. Он уверен в их точности, и ему не нужно подтверждения от Патрика. <Ему, ведь, нахер это всё не сдалось. Так же? И мне не сдалось. Да, да…> — Опять всё решил за меня, — говорит Патрик, и в его голосе ни вопроса, ни разочарования, лишь принятие данности. Как же Брайана раздражает, — и как же, чёрт возьми, его устраивает, — эта черта Патрика соглашаться с его выбором. Проводить жирную по его пунктиру, утверждая проект. С переменным успехом эта стратегия работала для них в течение полутора лет. — По классике, — отшучивается Брайан. Патрик хмыкает в ответ, выпуская очередную струйку дыма. — Ты слишком заботишься о своём комфорте, — будто и не ему вовсе, бросает Патрик, наклоняется к перилам, стряхивая пепел, и снова перекатывается на пятки, плечом задевая плечо Брайана. Затем медленно поворачивается к нему. — Да, именно о своём, хотя тебе может казаться, что ты думаешь о моём. — Пытаешься со мной поссориться? — нотки обиды в голосе Брайана не скрыть даже годами актёрского мастерства, когда на них не направлены ни камеры, ни микрофоны. — Так давай. Терять-то всё равно уже нечего. Он толком не понимает, что на него нашло. Ну спали они друг с другом, ну секс был офигенным, настолько, что, кажется, вся удача в жизни была потрачена именно на это. И потрачена без сожалений — с удовольствием. Но ведь любви между ними так и не было, как не было её как таковой вообще когда-либо, насколько себя помнит Брайан. Он не уверен, так же это для Пата, или нет, но уточнять боится. Им было хорошо вместе, и Брайан не хочет это терять. Дело не в Патрике, а в идеально построенной на привычке рутине, устраивающей их обоих. И когда эта самая рутина рассыпается, причём даже не по его — как, он думал, непременно произойдёт — вине, Брайан ощущает наимерзейшее чувство потери баланса. — Да, чтоб тебя, Брай! — сверкнув глазами, шипит Патрик, поджигая вновь погасший косячок и отходя к перилам. — А ты хочешь, чтобы я поплакал о тебе на дорожку или пообещал, что буду ждать на Рождество или день рождения? Люди расходятся, Пат, а мы с тобой толком и не встречались, чтобы… Патрик редко злится и ещё реже позволяет этой эмоции отразиться на лице, но, когда он оборачивается, его мимика транслирует именно её — злость, и, может, даже, самую малость, обиду. На мгновение Брайана пронзает мысль: <А что, если всё же?..>, которую он отгоняет не сразу, как комара, позволяя сперва усесться на кожу, прежде чем нанести летальный удар. — Значит, ты бы не ответил, позвони я тебе в Дискорде? — Зачем? — качает головой Брайан, — такая разновидность сенсорной депривации не в моём вкусе. — Ах, ну, да. Патрик не спеша докуривает самокрутку, и от него не скрывается, как жадно — почти отчаянно — смотрит за блёклым огоньком на её конце Брайан. Как кот за лазерной точкой на стене. На секунду их взгляды пересекаются, а затем ляжку Брайана — прямо по кромке джинсовых шортов, в которых уже становится прохладно, — жалят крохотные угольки, выжигая все внезапно появившиеся слова из его рта. — На память, — подмигивает Пат Гилл и, отщёлкнув окурок, возвращается в дом.**
Между остывшими дождями и первым снегом Брайан репетирует реплики к новой роли в труппе, начинающей гастролировать в феврале. Тогда же по буквально приказу Симон, он заново скачивает Дискорд и, пять раз сверившись с часовыми поясами и расписанием Патрика, нажимает кнопку исходящего вызова. Из всего разговора он запоминает только: <Приезжай на Рождество, говорю. Я уже договорился с Лорой, чтобы она присмотрела за Зуко>. Чувство стыда за почти четырёхмесячное молчание из каменного становится совсем живым и даже почти желанным. Осознание незнакомого ранее вида одиночества, стёртое одним лишь звуком голоса Пата, вызывает очередную волну кризиса самоидентификации, о которой Брайан решает поразмышлять в самолёте, на который покупает билет тем же вечером.