Пепел

— Отвернись, — Чону пихает Донхёка локтем в бок, — это жалко. Донхёк глотает горечь и отводит прожигающий взгляд от Марка. Взгляд полный боли. Он не дурак и сам все понимает. Его глаза теперь сверлят пол, а Чону, сидящий рядом, после глотка пива, снова громко выкрикивает всякий рандом Юте и Джонни, которые сходят с ума, кривляясь в середине гостиной. Донхёк сгорает живьем. Ощущает, как становится сложно дышать, и как тело достигает своего предела: будто еще чуть-чуть, и он взорвется. Ли выбегает на улицу, глотнуть воздуха, но даже ночная прохлада не помогает ему охладиться, избавиться от агонии, чувств, жара. Мысли все так и продолжают жужжать роем в его голове. Он хватается за голову и тянет на себе волосы, надеясь, что физическая боль на секунду заглушит душевную. Но этого не происходит. И он, будто сдаваясь сам себе, поверженный, убитый ложится на асфальт и мечтает завтра не проснуться. В этой истории нет злодеев и нет виноватых. Когда Донхёк понял, что он по мальчикам, никто не осудил, никто не оттолкнул. Все очень быстро поняли и приняли, возможно, сами догадывались, возможно, Донхёк всегда выделялся в этом плане. И Марк, конечно же, тоже понял и принял. Теплее всех отнесся и поддержал, обнимая, поглаживая по затылку. Прижимая к себе так крепко, как никогда до этого. Даря безусловную любовь своему лучшему другу. Даже больше, когда Донхёк понял, что он только по одному мальчику, конкретному такому, Марку Ли, тот не бросил, не отстранился. Все с тем же понимаем и тихими словами сожаления, что он «не», продолжал обнимать, дыша в унисон с Донхёком. Донхёк ожидал, что невзаимно, что будет больно, что, возможно, он лишится всего и всех разом, но этого не произошло. Скорее вообще ничего не поменялось. Все осталось прежним, кроме него самого. Ли думал, что если признается, то ему полегчает. Или, если бы Марк отверг его, то чувство начало бы понемногу отпускать. Ведь если бы он потерял его, то все бы закончилось на этом. Чего Донхёк не учел, так это того, что может стать хуже. Намного хуже. Что прикосновения лучшего друга начнут обжигать, не как раньше, отдаваясь теплой волной по всему телу, а по-новому: они станут нестерпимыми, прожигающими, настолько болезненными, что Донхёк перестанет отдавать отчет своим желаниям, которые станут злее и разрушительнее. В первую очередь для самого Донхёка, который первым делом захочет разрушиться сам. «Как что-то твое может быть не твоим и вовсе». Таким его Марк и находит: развалившимся на дороге в форме звезды с закрытыми глазами. Видимо, он решает, что Ли пьян и начинает теребить его за плечо, усевшись на корточках рядом. — Эй, вставай, — смеется Марк, — я и не знал, что ты столько выпил. — Он берет Донхёка за руку и тянет вверх, поднимаясь на ноги. Когда корпус Донхёка принимает вертикальное положение, а их руки держат друг друга, Ли открывает глаза. — Я и подумать не мог, что он у нас есть что-то крепкое в доме… — Они встречаются взглядами: Марк – удивленным; Донхёк – совершенно трезвым и серьезным. Рука Марка на секунду вздрагивает, Донхёк чувствует это, все еще сжимая ее в своей. Они смотрят на друг друга долгое мгновение. Марк - все также пораженно, но немного взволнованно. Он поджимает губы, медля сказать: — Я не понимаю, Донхёк. — Чего не понимает Марк, Донхёку плевать. Его внутренности словно скручивает изнутри. А рука, которую он держит, причиняет настоящую физическую боль, несмотря на то, что Марк об этом даже не в курсе. Может оно и к лучшему. Может, не стоит объяснять ему, что чувства Донхёка как лава, и, если честно, глубоко внутри он желает, чтобы ожоги покрыли тело Марка тоже. Чтобы не один он истлел к утру. Вместо этого Донхёк напоследок сжимает крепче руку Марка, а после отпускает, ощущая жжение на кончиках пальцев и в ладони. Встает не очень уверенно, и больше не смотря на друга, уходит прочь. — Я тоже Марк. Я тоже. Их общение прекращается на одну долгую неделю, которую Хёк проводит за самобичеванием, слезами и чувством полной беспомощности. Он плохо спит, мало ест, все время проводя в постели. Марк не писал все это время, Ли догадывается, что это остальные посоветовали ему дать Донхёку время. Иначе он был бы уже здесь, стуча в дверь и угрожая впустить его своим низким голосом. Голосом для чрезвычайных ситуаций, как эта. Донхёк не знает, радует ли его это время или нет. Он все равно чувствует себя загнанно, словно ничего в мире не может ему помочь. Сообщение от Марка приходит в воскресенье вечером с просьбой встретиться как можно скорее. Донхёк отвечает в ту же секунду, сразу же собираясь на выход. Ему все равно, что вещи на нем трехдневной давности, а волосы сальные и даже не расчесанные. Он практически бежит на встречу в одной футболке и домашних штанах. Добираясь до парка, где его уже ждет Марк, который сидит на скамейке, Дохнёк внезапно ощущает ком в горле. Ему хочется расплакаться оттого, насколько жизнь несправедлива по отношению к нему. Словно в замедленной съемке он видит, как Марк поворачивает голову в его сторону, как складка образуется на его лбу, и какая боль и волнение за Хека отражается в его темно-карих глазах. Донхёк начинает плакать. Они идут друг другу навстречу. Останавливаются в нескольких сантиметрах от друг друга. Ли не скрывает своих слез от друга, наблюдает, как тот сам будто получив смертельное ранение, смотрит на него с мольбой. Но Донхёк не знает, чего хочет Марк, зато знает, чего хочет сам. Ли проводит дрожащими пальцами по лицу Марка, на секунду прикрывшего глаза и задержавшего дыхание. — Прости… — всхлипывает Донхёк. Он видит, как Марк пытается сказать что-то протестующее, но Хек качает головой и лишь сильнее заходится рыданиями, продолжая: — … Я больше не смогу быть твоим другом. — Наверное, никогда. — Ли видит, как на лице Марка выступают слезы, как он начинает трястись, отрицая происходящее, но сам Донхёк не чувствует ничего. Боль происходящего настолько оглушает его, что он не способен воспринимать реальность. Он выстрелил себе в сердце сам, чтобы не пришлось стрелять Марку. Донхёк не знает, чего хочет Марк, зато знает, чего хочет сам. Выжить.