Искушение

Гудящие голоса в просторном роскошном зале сопровождаются умиротворенной мелодией музыкальных инструментов, но в ушах лишь беспощадно звенит. На душе становится противно, а к горлу подкатывается комок — хочется наплевать на все. На сучье светское общество, на образовавшееся торжество в честь победы Империи, на манеры и чертового брата, оставившего ее в одиночестве. Он сопроводил ее, но стоило им только войти во дворец, как Деррик пропал в толпе аристократов. Она отгоняет от себя приливы раздражения, думая, что даже ублюдок Рейнольд, который избежал ее участи, не оставил бы ее на съедение глазам стервятников. Хотя бы ради репутации их семьи, но старшего ублюдка, похоже, это мало волновало. Ему плевать на нее, как и… Ах да, отец. Пенелопа лениво поворачивает голову, улавливая сборище высших аристократов с натянутыми улыбками. Профессионализм на лицо. Весьма трогательно, учитывая, что отчаянные собираются заключить сделку с одним из высокопоставленных людей страны. Она буквально видит подносившийся к их шеям клинок, а в руках перо, подписывающее смертный приговор. Эккарты являются благородной семьей, но они никогда не брезговали омываться в крови. Все ради процветания их герцогства, выгоды и омерзительной гордыни. — Ох, Вы только поглядите, неужели это прославленная на всю округу дочь герцога, — позади раздается наигранно-торжествующий тон, одергивающий Пенелопу от собственных мыслей. Она невозмутимо оглядывается, подмечая пышное яркое платье с фасоном «принцессы», и только тогда осматривает лицо девушки перед собой. — Вы меня не помните, леди? Я дочь виконта, леди Фэден. «Что за безвкусица…» — невольно усмехается Пенелопа, едва не протерев глаза от яркости тонов и глубокого декольте, режущего зрение. Привлечь внимание не составит труда, но на ее месте следовало бы обдумать смелое решение по тысячу раз, ибо лучше уж повеситься, чем надеть на себя подобное безумие. Молчание затягивается, и дочь виконта возмущенно хмурится, глубоко оскорбленная столь высокомерным отношением. — У Вас проблемы со слухом? Вы не ответили мне. — А у Вас? — Что? — громче, чем следовало, рявкает девушка. «Сбавь тон, девочка». Пенелопа слабо улыбается, подхватывая очередной бокал у проходящего мимо официанта. Алое вино, явно дельмонское, весьма пришлось ей по душе. Появилось желание напиться так, чтобы забыть этот скучный отвратительный вечер на следующее утро. Еще эта назойливая муха… Скольких она уже видела, ею подобных? Видящих лживое превосходство только по причине того, что она являлась неродным чадом главы Эккарт; решивших, что у них есть право смотреть на нее свысока. — Как Вы поживаете, леди Фэден, — растягивая фамилию дворянки, вполне миролюбивым тоном спрашивает Пенелопа, ввергая собеседницу в состояние непонимания. Не досада ли сейчас сжирает тебя заживо? — Как Ваши пограничные поля? Приносят ли былую прибыль? — Хм, — девушка накручивает волнистый локон черных, как смоль, волос на палец, обескураженная неожиданной темой, но не может унять в себе самодовольную ухмылку. — Наши земли процветают изо дня в день. Вам-то ли не знать. — Действительно, — улыбается молодая Эккарт, сделав слабый глоток одурманивающего вина. Полые раннее изумруды сверкнули из-под поверхности стекла. — Ваши доходы ведь находятся под покровительством моей семьи. Странно, что Вы это забыли. Девушка сначала озадаченно замирает, надеясь, что ей послышалось, но после отшатывается от двусмысленных слов. — Что Вы хотите этим сказать? — едва не шипит она от едва сдерживаемой злости. «Полоумная идиотка», — сжимая ножку стеклянного бокала так, что тот грозился разлететься на осколки. Не понимает намеков, значит? — Еда, которую ты ешь, — непоколебимый холодный голос отдается беспрерывной пульсацией, а некогда безразличный взгляд теперь пылает. Дочь виконта испуганно съеживается. — Украшения, которые ты носишь. Даже это безвкусное платье, — кивает отвращено на подол широкой юбки. — Все это благодаря милости семьи Эккарт, — ледяно говорит Пенелопа, стоя на близком расстоянии от побелевшей, как полотно, девушки. — Не стоит так сильно рисковать, называя представительницу семейства глухонемой. Если не хочешь проблем, впредь больше не донимай меня своими детскими играми. Ты меня поняла? — Я… Я… — краснеет она. — Раз поняла, закрой рот и проваливай. — Ты ужасна, — тихо, на грани слышимости бранит дочь виконта, будучи униженной нищенкой из трущоб. Что она о себе возомнила?! — Да как ты только смеешь унижать меня, фальшивая дрянь? — старается не кричать на всю округу, дабы не запятнать свою репутацию. — Забыла, кем ты приходишься герцогу? — Ха. Пенелопа беззвучно вздыхает, охваченная привычными оскорблениями. Сколько раз она уже слышала подобное за своей спиной, когда скудные крысы боялись посмотреть ей в глаза? Возможно, привыкание бы преодолело ее гордость, будь на месте этой суки ее братья, но она не позволит уйти ей безнаказанной. Хлопок пощечины был настолько громким, что все присутствующие поблизости замирают, ошарашенные увиденным. С каждой секундой зрителей все больше, но Пенелопе плевать. Эта дрянь, прижимающая руки к покрасневшей щеке и скулящая, как побитая псина, ее разозлила. — Я не буду тратить на тебя столь хорошее вино, — намекая, она спокойно отпивает со своего бокала и умиротворенно ухмыляется, видя испуг на корчащемся лице. — Ты этого не стоишь. — Пенелопа! «Первый ублюдок, куда же без него», — она с досадой оглядывается, видя, как Деррик разъяренным зверем направляется в ее сторону. Похоже, отец находился в другой части огромного зала, это уже успокаивало. Черт, она не готова к очередным ссорам и разбирательствам. Еще секунда, она и его пошлет у всех на глазах, поддавшись алкоголю и адреналину в теле. Юная герцогиня устремляется к выходу, не сожалея ни о чем. Ей не нужны ни укоризненные взгляды, ни внимание сучьего общества. Она приехала сюда по указу отца, но не будет терпеть столь мерзкого окружения.

***

Когда ей вслед оборачивалась охрана дворца, она надеялась, что Деррик не последует за ней и не станет ее преследовать. Она почти срывается на бег, и ноги ее настигают входа в цветущий сад. Пенелопа с неприязнью смотрит на растущий лабиринт неподалеку, сворачивая в другую сторону. Она больше никогда не пойдет в то злосчастное место. Девушка останавливается посреди цветов и деревьев, а над головой светят многочисленные фонари. Спокойно и тихо. Лишь едва уловимые звуки льющейся воды в фонтане нарушают спокойствие. Горькая мысль посещает ее, словно приговор. И как долго она будет терпеть это? С раннего детства к ней относились не так, как к дворянке, и только из-за нечистоты крови. Унижали, оскорбляли, гнобили люди, которых нарекли ей братьями, родными людьми. Она усмехается. До чего же… смешно. Позади что-то зашуршало. Пенелопа резко открывает глаза. Ее тело приковывает к земле, подобно под тяжестью кандалов, и табун мурашек разносится незамедлительной волной. Это… знакомое чувство. — Навевает воспоминания. Нет, нет, нет… «Бежать!» — единственное, посетившее голову, стремительным потоком выбивая из колеи и заглатывая полностью ее оцепенение. Пенелопа застывает с поднятой головой, не в состоянии опустить. Если двинется, то ей конец. Чужая возвышавшаяся позади внушительная фигура, загнавшая ее в тупик, двигается плавно, до ужаса медленно. Он явно наслаждается ее испугом и не скрывает этого. — В прошлый раз мой меч знатно испачкался, был немного туповат. Сейчас же… — напускно-ласково проведя на грани касания по лебединой коже лезвием, Каллисто одаривает ее холодом уничтожающих все на своем пути рубиновых глаз. — Я его прекрасно наточил. Перед глазами невольно промелькнула тяжелая сцена чужого обезглавливания, звуки режущей плоти, пропитанных многочисленными криками императрицы и подданных. К горлу подкатывает тошнота. Этот сумасшедший… Какого черта он здесь делает?! — Ваше Высочество… — И подала голос гораздо быстрее. Собаку хорошо выдрессировали, — продолжает цинично улыбаться кронпринц, явно забавляясь от происходящего. — Мне понравилось, что ты устроила в банкетном зале, — вдруг убрав металлический меч с шеи Пенелопы, Регулус резким движением засовывает его в ножны и вглядывается в мерцающие изумруды. Слезы ли? Какая прелесть. — Сколько еще в тебе безумия, юная герцогиня? «Не смей втаптывать меня в грязь, не смей оскорблять, не смей видеть во мне мишень для издевательств, ходячее отродье!» — хочется крикнуть ей яростно, сгоняя былое равнодушие, каждый нерв, летящий за пределы баланса. Что ему нужно от нее? — Произошедшее недавно было случайностью, — словно оправдываясь, твердо объясняется Пенелопа. Она до боли в пальцах сжимает кулаки, ощущая пронизывающиеся в ладони ногти. Ей страшно, ей действительно страшно. Последние крупицы осторожности и рассудительности покинули ее еще после второго бокала алкоголя. Плевать. Если ему нужны извинения, она покорно склонит голову; если попросит уйти, она немедленно удалится прочь. Она не желала проблем, особенно с безжалостным тираном и убийцей. — Произошедшее недавно? Кронпринц холодно улыбается, сужая кровяные глаза. Расстояние между их лицами заметно уменьшается — мужчина стоит совсем рядом, вызвав неконтролируемые мурашки по коже. — О каком инциденте идет речь? — его аура кажется слишком сильной, ожесточенной. Пенелопа застывает, поджимая дрогнувшие губы, не в состоянии отвести взгляд. Каллисто словно испепеляет ее, убивает морально, испытывает, душит. — Я не лгала Вам. — Тогда отвечай. Я дал тебе достаточно времени. Пенелопа прикусывает губу, размышляя, стоит ли ей сбежать, чтобы не оказаться под натиском гнева беспощадного кронпринца. Он смотрит на ее безмятежное лицо, улыбаясь все шире, когда она вздрагивает и, больше не в силах выдержать, прикрывает очи. Черпать решетом воду или противиться оковам тирана — практически одно и то же. Также невыносимо, невозможно. — Что тебе во мне нравится? Ничего. Совершенно ничего, ненормальный ты ублюдок, убивающий людей ради обыкновенного развлечения. И он носит статус кронпринца, героя войны, которому многие обязаны. Даже сегодняшнее торжество, на котором он не присутствовал, было устроено фактически в его честь. — Как вы узнали о том, что произошло в банкетном зале? — поборов дрожь в голосе, четко спрашивает герцогиня. Она чувствует себя жалким кроликом перед кровожадным хищником, и не может избавиться от отвратительной беспомощности, когда кровавые блики завораживают своей красотой и одновременно источают неминуемую опасность. Девушка ловит его просачивающуюся злость, осознавая свою оплошность, но уже было поздно бежать. «Я ничего тебе не сделала», — стискивает зубы от неожиданной боли в области затылка и автоматически дергается, желая выбраться из цепной хватки. Она бросает попытку оглянуться, смотря вперед, с ужасом лицезрея широкую улыбку Каллисто, наматывающего огненные волосы на кулак, тем самым приближаясь все ближе, уничтожая все попытки к бегству. — От тебя несет вином не меньше, чем от прожорливого пьяницы, — заостренные черты становятся жестче, пальцы в перчатках сильнее тянут волосы, будто желая вырвать с корнем. Из девичьей груди рвется шипение, почти рык, потонувший в мертвой тишине, сопровождаемой звуками льющейся воды. Кронпринц тащит ее к фонтану, не обращая внимания на длинные ногти, вонзившиеся в его руку, как в спасательный круг. Он словно веселится над ее жалкими попытками. Нужно думать, соображать. Пожалуйста, только бы сбежать. Будет нужно — она расцарапает ему лицо, будет вырываться до последнего, заберет его меч или отрубит ему руки. Пенелопа хотела убить его. Отомстить за каждую крупицу боли и за каждое унижение, которое он ей преподносил, даже не замечая. Она успевает сделать жадный глоток воздуха прежде, чем ее лицо окунают в фонтан. Хочется кричать, разрывая все внутренности, заполняя водой. Изо рта рвутся многочисленные пузыри, а легкие жгут, словно их прижали раскаленным железом. Ненавижу, ненавижу, ненавижу… Неужели она так и умрет, захлебнувшись в старом фонтане, прямо в саду императорского дворца? Безжалостная, страшная смерть достигает ее умиротворенными шагами, обходит по кругу, готовясь напасть. Она уже вознамеривалась прощаться, да так и застывает, а шестеренки в ее голове начинают движение. В голове мутнеют построенные собой образы, которые даже не оборачиваются на ее зов. Отец, братья, не желающие принимать ее существование, отказывающиеся от ее протянутой руки. Действительно, с кем ей… прощаться? В изумрудных глазах, широко раскрытых, отображаются слезы, растворяющиеся моментально под слоем влаги. Как только сознание почти покидает Пенелопу, ее голову тянут вверх, запрокидывая. Она кашляет, даже не заботясь о капающих слезах, выплевывая воду, тянет руки к лицу и зажмуривается. Переносицу охлаждает порывистый ветер, а глаза, наконец, кидают пристальный взгляд на равнодушное выражение Каллисто. Он даже не повел бровью, когда топил ее. Пенелопа смеется на грани сумасшествия — ему не составило бы труда довести дело до конца. Казалось, она сходит с ума с каждой секундой все сильнее. Почему… почему ей так больно? Пенелопа втягивает в себя воздух, затравленно глядя в ледяные рубины. Давай же, убей меня, ублюдок. Ты ведь так этого жаждешь. Ты уже останавливался на полпути, что тебе помешало в этот раз? — Маленькая, лживая сука, — тихий смех мужчины вызывает отвращение, безмерный ужас, и Пенелопа не отворачивается, когда Каллисто ухмыляется уголком губ. Притяжение ужесточается. — Иди сюда. Дрожащие губы теряются под напором жестких уст. Голову крепко прижимают ближе. Она чувствует впившиеся сильные пальцы в своих волосах, неукротимую горечь на кончике языка и жгучее дыхание Каллисто. Он горячий, как бушующий огонь, уничтожающий как и морально, так и физически. Пенелопа закрывает глаза, чтобы сморгнуть собравшиеся слезы. Мокрая, грязная, униженная. Рубины, которые приказывали подчиниться, берут верх. Ей больно, страшно, и омерзительное ощущение беспомощности огромным грузом пристраивается на сердце, колыхая и без того разбушевавшуюся агонию. Она прижимается к внушительному телу, подрагивающими пальцами хватаясь за жесткий мех роскошной накидки. Почему его губы… такие грубые отвлекают ее от терзаний, обрекающих на самоуничтожение? Пенелопа могла кричать, но изо рта вырывается только бесшумный скулеж будто побитой собаки, пристреленной охотником. Стоит ли ее спасение таких жертв? От кого ей теперь следует спасаться? Почему это мерзкое отчаяние никак не покидает ее? Она целует Каллисто со всей ненавистью, половина из которой, возможно, ему не предназначалась. Он отыгрывается за других, и понимание приносит ей лишь желание разбиться на осколки. — Сумасшедшая сука герцогской семьи и ублюдок из императорского рода, — отстранившись, Пенелопа слышит усмешку и одновременно с ужасом чувствует дыхание смерти возле себя. Безумный оскал напротив лишь растягивается, охватывая невообразимым холодом, — Признаю, неожиданно, — он цепляется за острый подбородок двумя пальцами, разжигая ее сопротивление наполненными огнем омутами, — но не менее искушающе.

***

Что ей управляло в тот момент, алчность иль безумие? Прикосновения мужчины, падающие на ее кожу, словно удары лезвием, вызывают неконтролируемую дрожь. Пенелопа, ты боишься, опасаешься? Она позволяет притянуть себя за талию, прикрывая веки, когда в шею впиваются голодные губы хищника, терзая, раззадоривая, убивая. Налитые золотом волосы Каллисто притягивают внимание, и она зарывается в них рукой, даже не думая отталкивать. Судорожное дыхание наполняет облитую мраком спальню, а тепло прижимающихся друг к другу тел приносит желанные отголоски умиротворения. Ей холодно, жарко, горько, сладко. Что же случилось? Как она к этому пришла? Болезненные укусы отрезвляют ее, но с каждым разом все сильнее опьяняя. Выпитые бокалы вина казались пустяком по сравнению с губами мужчины, исследовавшими ее позвоночник. — Для падшей женщины ты слишком сладостна, — хрипящий шепот тонет в ее глубоком вздохе, когда мочку уха ощутимо прикусывают. — Не прими за бестактность, — очередная насмешка, и прекрасное платье темного оттенка падает к ногам, шорохом нарушая мертвую тишину. Пенелопа почти усмехается — сколько ты будешь угрожать мне, после прикрываясь смехотворной бестактностью в мою сторону? Корсет душит, тяжелит, и она вздрагивает, когда с громким треском его рвут на части, оставляя ее в белоснежной сорочке. Желание прикрыться охватывает с головой, но оно исчезло, как только девушка вспоминает о цене. Разве принятое решение привело ее сюда? Не желание, не запретный плод, падающий перед глазами? В попытках унять терзания, она поворачивается лицом к Каллисто и, приподнимаясь на носочки, грубо прижимается к его губам. Ответа не пришлось долго ждать. Она чувствует лишь усмешку и раздвигающий ее рот язык, скользящий по ее собственному. «Вероятно, я все же сошла с ума», — думает она, окольцовывая руки на чужой могучей шее. Готова отдаться безжалостному тирану, убийце и отродью, который едва не утопил ее в фонтане. — Раздень меня. Ухмылка мужчины становится шире, когда она распахивает изумрудные глаза, наполненные тревогой, нежели удивлением. Он хочет унизить ее еще больше, продовольствоваться ее мысленными муками, пока она не попытается сбежать. Пенелопа тянется к белоснежной официальной униформе кронпринца, расстегивая пуговицы одну за другой до боли стремительно. Неуклюжесть тут ни к чему, как и сожаления. Кожа еще горит в тех местах, где ее недавно касались чужие руки. Хочет, действительно хочет. От этого и страшно, и невыносимо. Ее будто подвергают бесконечным пыткам, пока палач даже не собирается лишать ее жизни. — Как пожелаете. Юная герцогиня больше не теряется под кровавым натиском, выпрямляется и уверенно тянет края расстегнутой рубашки, позволяя бархатной ткани оголить внушительное тело кронпринца. Она порывисто вздыхает, смотрит изучающе на крепкую грудь, выпирающие кубики пресса, побоявшись опустить взгляд ниже. Потянувшись рукой, касается кончиками пальцев, поначалу чуть ли не одергивая от столкновения температур их тел. Горячий, слишком горячий. Она делает решительный шаг вперед, полностью высвобождая зверя от падающей на пол рубашки, проводит рукой по твердой шее. Что же с ней творится? Она раззадоривает его неосознанно, отбросив смятения за пределы сознания. Находясь перед хищником, который вздыхает, рывком подняв ее на руки. — Ты можешь свести с ума любого мужчину, — единственное, что слышит молодая Эккарт перед тем, как ее прижимают к мягкой поверхности постели. Он все же добрался до нее. Так быстро и несдержанно. Они словно падают в пропасть. Беспрерывные, голодные поцелуи не собираются кончаться. Пенелопа не сопротивляется, хватаясь за крепкие мужские плечи, поднимаясь к налитой золотом шевелюре. Приятно, сладко, терпко. Каллисто наслаждается ее тихими вздохами, прикусывая белоснежную кожу, цепляясь зубами за четко выпирающие ключицы. Он раздраженно хмурится, натыкаясь на преграду, и, ни капли не задумываясь, рвет ее нижнее белье. Ткань трещит под напором мужчины, и Пенелопа впервые почувствовала себя до безумия беспомощной перед кем-то. Она не предпринимает попытки прикрыться, впиваясь почти невозмутимым взглядом в приподнявшегося на руках Каллисто, осматривающего ее нагое тело. Хрупкое, что оно сломается, стоит лишь сжать и переборщить с силой. Заметно опускающаяся грудь, утонченная талия, переходящая в стройные бедра. Светлая кожа, нетронутая никакими шрамами, синяками, подобно чистому холсту. Ядовитая красота, представшая перед ним, затягивала. Каллисто проводит языком по верхней губе, с умиротворением ловя опасливость в изумрудах напротив. Он хочет запятнать ее. — Не веди себя сдержанно. — Тогда не медлите. Он загадочно улыбается, наклоняясь к приоткрытым алым губам, растерзанным минутами ранее. — Ты непокорна, но и не противишься. То, как ты разрываешься, как стараешься устоять перед искушением… Твои жалкие метания воистину забавны, — жаркий шепот в ухо вызывает табун мурашек, и Пенелопа прикрывает очи. Правда кажется горькой и оседает неприятным осадком. Кронпринц читает ее как открытую книгу. — Возможно, — девушка выгибается дугой, когда рот кронпринца накрывает ее грудь, втягивая розовый сосок, — я в отчаянии. Ее переполняет ненависть, мрак, проклятая грусть, взявшаяся из тайников сознания, давно закрытых на замок. Она в тупике, загнанная своими страхом и страданиями. Пенелопа неуловимо слышит довольный хмык Каллисто, теряясь под обрушившейся приятной негой. Горячие укусы обжигают, приносят некоторую боль, сопровождаемую наслаждением. Она словно сгорает в чужих руках, тем самым желая большего. Возбуждение постепенно накрывает ее. С каждым соприкосновением его рук с ее кожей, каждым поцелуем и укусом. Она подавляет в себе вскрик, когда лицо Каллисто оказывается перед ней, а мозолистые пальцы скользят по внутренней стороне бедра, касаются половых губ, резко ввинчиваясь внутрь. — Кха… Она поворачивает голову в сторону, прекрасно зная, что он наблюдает за ней, за каждой эмоцией, что он вызывает своими действиями. Ей так приятно, так хорошо… Мужчина, словно прочитав приносившееся девушке удовольствие, ускоряет движения. Пенелопа жадно хватает ртом необходимый кислород, зажмуривается, стискивает простыни под ладонями. Ее нервы взрываются миллиардом осколков. — Чувствительна, — Каллисто другой рукой притягивает хрупкое тело Пенелопы, которая выгибается от каждого проникновения его пальцев, и раздвигает ее ноги. Девушка прикусывает собственную ладонь, слыша, как щелкает пряжка ремня. Она не может подавить вскрик, когда мужчина делает первый безжалостный толчок. В висок устремляется порывистый выдох, и Пенелопа хватается за крепкие плечи, ощущая, как перекатываются мышцы от невообразимого напряжения. Она чувствует все слишком расчетливо, словно в нее вонзились остроконечные кинжалы. Низ живота горел, как ее кожа, покрывшаяся испариной. Хриплый тяжелый смех Каллисто разносится по всей спальне. — Теперь понятно, — его хватка становится жестче, и она ужасается, видя голодный блеск в алеющих кровавых рубинах, — почему ты так разрывалась. Пенелопа лишь закусывает губу, в попытках отвлечься от болезненного натяжения, и не дает себе слабость отвернуться. Только не сейчас, когда этот ублюдок пронизывает ее насквозь, наслаждаясь ее страданиями. Регулус хватается за бедра юной герцогини для удобства и двигается вновь. Сильнее, больше… С ее губ срывается глухой стон, потонувший в его тяжелом дыхании. Возбуждение никак не покидало ее, с каждым толчком оно усиливалось, принося безмерное удовольствие. Огненные длинные волосы спутались, прилипая к лицу, изумруды лихорадочно блестят, и в них можно уловить поблескивающие слезы наслаждения. Пенелопа решительно обнимает спину Каллисто, прикладываясь лбом о его плечо, и беспощадно царапает его кожу ногтями. В ответ слышится лишь насмешливый, почти бесшумный смех. Мстительная, гибкая кошка. Пенелопа больше не бездействует, кусает солоноватую на вкус кожу, дабы принести такую же боль, которую она ранее испытывала. Сейчас же ее поглощает похоть и желание слиться воедино как можно сильнее. Рык, подобающий зверю, нежели человеку, разносится ударной волной, и Каллисто ускоряется. Она хватается за него отчаянно, жадно, сама двигаясь навстречу, насаживаясь на чужой член. Только бы усилить приятную негу, окутывающую ее сознание. Приоткрывает слезящиеся очи, в затуманенном видении ловя стискивающего зубы мужчину, чье внушительное тело напряженно, и притягивает его лицо к себе, сталкиваясь губами. Последние толчки сопровождаются ее стоном, самым громким из всех, и хриплым выдохом ее партнера. Каллисто мучительно терзает ее губы, слизывая выступившую каплю крови, и падает сбоку от нее. Все кончилось. Пенелопа тут же отворачивается, натянув простыню, дабы скрыть свое оскверненное тело, покрытое засосами и укусами. Она не жалеет, не плачет. Она отдалась беспощадному тирану, которого считала грязью под ногами. Зажмуривается, понимая, что хотела этого, как ничего больше, и бесшумно шипит. Юная герцогиня до сих пор ощущает боль на своем плече. Ублюдок укусил ее настолько сильно, что там можно было увидеть отпечатки зубов и ее собственную кровь. — О чем ты думаешь? Она не сопротивляется, когда ее крепко прижимают к накачанной груди и лениво натягивают длинную прядь огненных волос. Неужели этот сумасшедший может быть таким смиренным? «Точно, — усмехается Пенелопа, — он ведь только что лишил меня невинности». — Возвращаться ли в банкетный зал. — Оставайся. Вопросительно изогнув бровь, девушка решается обернуться, тут же падая в плен пронизывающих насквозь рубиновых глаз. Каллисто опирается на руку, беглым взглядом пробегается по ее лицу, шее, постепенно падая вниз. Уголок его губ дергается. — Все еще не могу поверить, что горделивая стервозная принцесса была девственницей. — Вас это смущает? — стараясь говорить холодно, интересуется Пенелопа. Она невольно сжимает простыню, когда его взор падает на ее оголенные плечи, украшенные багровыми засосами. — Меня не влекут похотливые женщины, — мужчина медленно пододвигается к ней, опирается руками по обе стороны от ее головы и наклоняется. — В них нельзя прочесть что-то большее, кроме беспрекословного желания. Твои же глаза пустые, безжизненные, — вглядывается в искрящиеся страхом изумруды, ухмыляясь. — Наполнились такими эмоциями, которых я даже на войне не встречал. Ты многое в себе держишь, молодая герцогиня. Пенелопа прикрывает веки, ощущая неожиданно нежное прикосновение грубой ладони на щеке, поблескивающей от недавно падающих слез. Каллисто улыбается, а его кровяные рубины заблестели, точно драгоценные камни. Он втягивает ее в голодный поцелуй, тут же отстраняясь и влажной дорожкой опускаясь все ниже. — Как же это… — когда он хрипло смеется, беспрерывными укусами исследуя ее тело, Пенелопа порывисто вздыхает от легкой боли, жестко зарываясь в его блондинистые волосы, не в состоянии противиться, — захватывающе… В это время улицу накрывают темные сумерки.