Я помню, когда я впервые заметил, что тоже тебе нравлюсь. Мы тогда сидели в ресторане и ждали счет.
Пытаясь забыть о том неожиданном «замыкании» в ресторане, Губанов старается раствориться в разговоре, быстро тараторит что-то о насущном твича, о подписчиках, чертовой толерантности и левых, а Шевцов слушает это белым шумом, только на его губы глядя. Леша боится снова встретиться взглядами, поэтому смотрит лишь перед собой, а Шевцов только и ждет того, чтобы вновь поймать с ним зрительный контакт. До того момента в ресторане было легче, не было одержимости мыслью взять его за руку осторожно, переплести свои пальцы с его длинными, красивыми, коснуться его губ нежных своими, а сейчас словно баррикаду снесло тем его взглядом. И стоит только Хесу ненадолго перевести на его взгляд, Леша, о последствиях не задумываясь, останавливает его за запястье и целует на безлюдной Нью-Йоркской улице. Губанов даже не пытается сопротивляться, ибо сопротивление сие напрасно было бы в случае любом, потому в этом поцелуе вымещается все то напряжение, скрытая нежность за все те месяцы, что робели, что друг от друга бегали, ошпаренные словно, а как зря. Им не нужно слов, чтобы ощутить безмолвные извинения друг перед другом, чтобы простить за те мучительные недели, когда упрямо отрицать свою сущность пытались, ссылаясь на общественное порицание. Шло бы это порицание к черту, когда они влюблены, до дрожащих коленей, как в пубертате, до румянца на щеках при случайных прикосновениях, на которые Губанов всегда пренебрежительно выражал свое отвращение показушное, пряча за ним разряды настоящие, как коротит при любом тактильном с ним, всегда серьезным и холодным, а с ним – открытым и искренним. Долго делал вид, что не замечал, что так словно и должно быть, но нихуя так не должно быть в дружбе, и корит себя глупым сейчас он, что доставил Шевцову так много боли своей же дуростью.В тот день мы уже занимались сексом по дружбе, Но, готов поспорить, после этого ты стал по-другому на меня смотреть.
При каждом упоминании Шевцова становилось труднее дышать. Они не выходили на связь друг с другом с момента того поцелуя, а Губанов не хотел лезть. Своим поведением глупым он уже наломал много дров, и боялся сделать хуже, больнее, и еще сильнее себя за то корил. Он и так уже своей показушной неприязнью оставил открытых ран множество в сердце Лешином, и боялся случайно к самым больным прикоснуться, зная, что тому сложно принять все происходящее. Все настолько противоречиво, неоднозначно и по-человечески страшно, что лезть в чувств провода эти запутанные Губанов боится, боится что опять закоротит, всполыхнет пожаром, как тогда, на Нижнем Ист-Сайде, когда Шевцов губами своими нежными его касался, когда кожа горела от любого прикосновения. От воспоминаний этих тепло сердцу становится, но после этого сразу начинают ныть старые раны, и боль эта все приятное покрывает с силой тройной. Губанов готов был глушить дурь собственную уже алкогольным градусом, когда в дверь настойчиво постучали. У него не было сомнений, что это Шевцов.Потому что раковую опухоль нужно лечить на ранних стадиях.