Разреши мне убить за тебя

Зайти на посадку удалось только со второго раза. Аэроплан не слушался. Ветер терзал истрепанные крылья, бросал в стороны, угрожая вот-вот разодрать на части. Двигатель брызгал маслом и захлебывался, как утопленник, а как только колеса самолета коснулись земли — закашлялся и заглох. Сильно тряхнуло. Аэроплан накренился: так низко, что едва не загреб остановившимся винтом землю. Не хватало еще перевернуться на пробеге… Кит зарычал и так сильно вцепился в рычаги управления, что пальцы свело судорогой. Поймал порыв ветра, поставил ему накренившийся нос. Неимоверным усилием выровнялся и, сморгнув с глаз что-то липкое, погнал самолет вдоль взлетного поля. Кит выдохнул только после того, как полностью остановился, и механик подставил под колеса стопорные колодки. Кажется, до этого он вовсе не дышал. Легкие горели, форма под курткой была насквозь мокрая. Трясущимися руками Кит кое-как отстегнул страховочные ремни, снял шапку вместе с летными очками, пригладил влажные волосы. Одна линза очков треснула и была испачкана красным, но Кит был слишком взволнован, чтобы обратить на это внимание: возбуждение от боя ещё не остыло, в ушах стоял гул двигателей и сухой треск пулеметов. Он вылез из кабины — и ужаснулся тому, в каком плачевном состоянии был его аэроплан. Двигатель исходил паром. Правый элерон беспомощно полоскался на ветру. Вот почему в небе Кита постоянно тянуло в сторону. На черной краске белели сквозные отверстия от пуль, словно звезды в ночном небе; крылья были усыпаны ими, несколько созвездий украшали фюзеляж. Удивительно, что сам Кит не был ранен. Только половину лица стягивало, а правую бровь саднило, будто там наливался свежий синяк. Кит потрогал лицо — на кончиках пальцев осталась кровь. — Серьезно тебя потрепало, — присвистнул Ханк, осматривая поврежденный аэроплан, — еще повезло, что жив остался. Кит зыркнул на механика, но ничего не ответил. Выругался сквозь зубы и в сердцах пнул камень, некстати оказавшийся под ногами. Командир не простит. Кит скинул куртку, умылся дождевой водой из бочки, смывая залившую лицо кровь. Она уже загустела и начала сворачиваться. Соленый пот попал в рану, и Кит сжал зубы, чтобы не зашипеть. Рассеченная бровь — пустяк против практически уничтоженного самолета. Двигатель так и не завелся снова, так что им с Ханком пришлось толкать бездыханный аэроплан в ангар. Вокруг стало шумно: эскадрилья возвращалась с боевого вылета, и механики высыпали на взлетное поле. Отовсюду слышались топот ног, отрывистые фразы, скрежет, звон металла. Кит повернул голову на звук садящегося рядом самолета, и сердце у него упало. Это был аэроплан командира. Черный, как и все боевые машины эскадрильи, но с изображением оскалившегося льва и целым кладбищем крестов на борту — отметками о сбитых противниках. Их было двадцать три. Кит только вчера сбил свой девятый самолет… Закованный в металл винт еще не перестал крутиться, а командир уже спрыгнул на землю, сорвав очки. Кит давно не видел его таким свирепым: его глаза, обычно пронзительно-ясные, опасно потемнели, губы сжались в тонкую линию. Он даже не взглянул на подоспевшего помощника. Вырвал свою фуражку у него из рук и направился к Киту. Злой, бледный. Суровый как ледокол. Нестерпимо красивый. Кит застыл на месте, чувствуя надвигающуюся на него бурю — грозу, ураган, тайфун. Не убежишь, не спрячешься. — Ой-ой, я пошел за инструментами, — Ханк быстро исчез в ангаре, чтобы не попасться ротмистру под горячую руку. Но Киту было некуда отступать. Он вытянулся по стойке смирно, приготовившись сражаться насмерть. Командир налетел на него, как штормовая волна, — Кит решил, что он схватит его за шкирку, как нашкодившего мальчишку, перегнет через колено и выпорет прямо здесь, на глазах у всей части, — и загремел ему в лицо: — Вы забыли, где служите, фельдфебель Когане?! — Никак нет, господин ротмистр, — сдавленно произнес Кит, словно его держали за горло. Ледяная ярость командира ослепила его, будто луч прожектора во время ночной разведки, — военно-воздушные силы Германской империи, четвертая истребительная эскадрилья, первое звено. Глаза командира каленым железом обжигали нутро. Кит стоял перед ним навытяжку, словно распятый его взглядом, и не смел шелохнуться. Ротмистр был очень, очень зол. И не на абстрактные поломки, нелетную погоду или рассеянность летчиков, которым сегодня достанется на разборе полетов, а на Кита. От этой мысли у него внутри все горело. — Вы ведущий в своем звене, Когане? — Ведомый, господин ротмистр. — Чей ведомый? — Ваш. — Мой? — переспросил командир. Его голос звучал холодно, металлически. Этого голоса боялись до икоты, — не только механики и летчики, но и другие офицеры, — и даже в штабе командования знали, что если ротмистр Широгане заговорил таким тоном, быть беде, полетят головы. — Вы не путаете? — Никак нет, господин ротмистр. — Раз вы так уверены, объясните мне, почему вы отделились от своего ведущего летчика и бросились за отступающим противником? — Если бы я не попытался догнать разведчиков, они бы разнесли новость об авианалете. От этого зависел успех бомбардировки! — Успех бомбардировки — или ваш орден «За заслуги»? Кит осекся, потрясенно глядя на своего ведущего. Тот сощурился, прошивая его взглядом насквозь, как пулеметной очередью, и продолжил: — Сколько у вас сбитых, Когане? Девять? Пытаетесь довести счет до круглого числа? Каждое его слово было как удар, как пощечина. Кит вспыхнул от злости и обиды и совсем не по-уставному зашипел, защищаясь: — Я не думал, что там скрыты зенитки! — Верно. Вы не думали. Вы просто полезли в драку. — Я не мог знать! И ты тоже не знал! — Довольно. — Ты бы сделал то же самое! — Я сказал, довольно! — рявкнул командир, — ещё слово, и я всыплю тебе розг. Лично. Желваки на его лице заиграли, и Кит с ужасом понял: не шутит. — Ханк, — произнес командир, вдруг понизив голос. В глубине ангара что-то стукнуло, загрохотало, упало и со скрежетом покатилось по бетонному полу, — выйди из ангара. И закрой ворота за собой. Механик вылетел на улицу как ошпаренный. Ворота за ним с оглушительным лязгом захлопнулись, и в ангаре стало почти темно. Сюда проникал только скупой свет из узкого проёма под самым потолком. В луче света кружилась пыль. Засов командир задвинул коротким скупым движением. Его глаза светились, будто он метал ими молнии. Кит стойко выдерживал этот взгляд. Только у него одного во всей части хватало духу смотреть командиру в лицо, когда тот в гневе. Это было страшно и одновременно захватывающе, как вираж в чистом небе. Как будто смотришь на яркое солнце, — до слез, до боли, — но не можешь отвести взгляд, дрожа от восторга. Кит в который раз подумал о том, что его командир был самым красивым мужчиной из всех, что он когда-либо видел. Самым красивым — и самым строгим, суровым, жестким, временами даже жестоким. Идеальным. Его седина и полученный в бою шрам только добавляли ему привлекательности — и опасности. — Широ, я… — Ты чуть не погиб, — отчеканил он. — Но не погиб же, — огрызнулся Кит. — Ты видел свой аэроплан? Это не боевая машина, это решето! — У меня все было под контролем. — Под контролем? — переспросил Широ с нажимом и двинулся вперед, сокращая расстояние между ними до минимума. Киту для этого понадобилось бы несколько шагов, но ему хватило и одного, — ты так называешь возможный срыв операции? — Операция покатилась к черту уже тогда, когда появились разведчики! — вспыхнул Кит, — Что мне оставалось делать? Я должен был просто отпустить их, дать улететь? — Тебе надо было слушать своего ведущего, — прорычал Широ. Он был так близко, что Кит почувствовал его горячее дыхание, запах гари, пороха и раскаленного докрасна железа. Его злость была осязаема. Хотелось протянуть руку и дотронуться, ощутить ее кончиками пальцев, пропустить через себя, как разряд электрического тока, — ты разбил боевой порядок. Оставил цеппелин без прикрытия. Спровоцировал воздушный бой. Нарушил прямой приказ своего командира — и не говори, что ты не видел, как я сигналю тебе «отмену»! — Я не видел. — Врешь. — Вру, — внутри у Кита все искрило и плавилось, во рту пересохло. — Разве ты не понимал, что это ловушка, Кит?! — Я понимал, что разведчиков нельзя отпускать! — с вызовом заявил Кит, все еще сопротивляясь давлению, — бомбардировка бы сорвалась, я не мог этого допустить! Черные никогда не проваливают операций. Ты — никогда не проваливаешь! — Нас бы все равно заметили с наблюдательного аэростата. Это был вопрос времени. — Знаю! — взбесился Кит, — я пытался выиграть нам это время! — Но не такой ценой! — Опять ты про свои драгоценные аэропланы?! Ты сам разбил не один и не два, пока не стал во главе эскадрильи. — К черту аэропланы! — прогремел Широ, яростно сверкнув глазами, — Я про твою жизнь, Кит! Сколько ты будешь рисковать собой и бросаться в самое пекло? — Столько, сколько потребуется! И в пекло, и в дождь и грозу! — в Кита будто ударила молния. Он обеими руками вцепился в китель Широ, притянул его к себе и зашипел прямо в лицо, — Потому что ты — Черный лев, а я твой ведомый! Я следом за тобой в ад спущусь и убью любого, кто встанет на пути! Широ глухо зарычал. Замахнулся — Кит вдруг испугался, что ударит; всерьез; впервые в жизни, — но Широ собрал волосы Кита в кулак и грубо рванул, заставляя запрокинуть голову. Кит взвыл от боли и еще сильнее вцепился в форму Широ. Он не разжал бы руки, даже если бы был в шаге от гибели. Их неистовая энергия вырвалась, сплавилась, замкнулась в себе. Кажется, сам воздух вспыхнул между ними; пол покрылся трещинами; земная кора пришла в движение, где-то проснулись спящие вулканы и теперь яростно дышали огнем, засыпая города и страны тоннами пепла и золы. — Не этому я учил тебя, — Широ жарко выдохнул Киту в горло — уязвимое, незащищенное, — я учил тебя терпению и самодисциплине. Думаешь, я дам тебе погибнуть за меня? — Если я захочу это сделать, ты меня не остановишь, — Кит застонал на выдохе и мотнул головой, пытаясь высвободиться. Он знал, что не сможет, но все равно сопротивлялся, потому что не мог, не умел иначе. Потому что пил исходящую от Широ опасность большими глотками, как умирающий от жажды, давясь и захлебываясь. — Ошибаешься, — усмехнулся Широ. Кит кожей ощутил эту усмешку. Плотоядную, ядовитую. Желанную до беспамятства, — я достану тебя из-под земли, и тогда можешь молиться о спасении хоть Богу, хоть дьяволу. — Зачем мне бог? — горячо прошептал Кит и почувствовал, как на лице расцветает улыбка. Больная, безумная, — у меня есть ты. Зубы Широ с силой сомкнулись на открытой шее Кита, и тот хрипло вскрикнул. Его обдало жаром, будто накрыло землей и осколками от взрыва снаряда. Вверх по спине побежали мурашки. Кит дышал быстро и часто, его пульс бился под губами Широ, пока он терзал его шею, оставляя на ней свои следы. Потом придется застегиваться на все пуговицы, под горло, чтобы спрятать их… Но Киту было плевать. Ему было нужно, чтобы Широ сорвал на нем злость; излил свой гнев; искупал в огне, вытеснил весь остальной мир, ослепил, заполнил собой. — А-ах, Ш…Широ! — Каждый укус все сильнее распалял Кита. Ему без памяти хотелось поцеловать Широ, такого сильного, яростного и прекрасного; он вскинул голову, потянувшись к его губам, но не достал, — дай поцеловать… — Нет. Не заслужил, — отрезал он, — на колени. Кит позволил себе только короткий обиженный звук. Разжал пальцы, быстро разгладил форму Широ, которую сам же и помял, и повиновался. Теперь ему влетит и за выходку на задании, и за продырявленный аэроплан, и за то, что заставил командира эскадрильи повысить голос… — Сейчас ты меня слушаешься, — заметил Широ. В его голосе звучало мрачное удовлетворение, и у Кита стало тепло в груди, — но ты не подчинился мне в небе. Ты забыл, где твое место. — Напомни мне, — едва слышно, одними губами сказал Кит, глядя на Широ снизу вверх, — напомни мне, что я твой… Он намеренно опустил слово «ведомый». И увидел, как Широ приподнимает край кителя и расстегивает ремень. Возле лица Кита зазвенела пряжка. От этого звука у него перехватило дыхание и зашлось сердце. Не дожидаясь, пока Широ все сделает сам, Кит запустил обе руки ему под брюки, нащупал застежки кальсон, сдвинул мешающую ткань. Подрагивая от нетерпения, Кит расцеловал узкую полоску открытой кожи, не скрытую бельем, и жадно прижался ртом к его полутвердому члену. Постанывая, скользнул губами вдоль ствола, коснулся влажной головки, сжимая ее губами, пробуя на вкус — нежную, розовую, терпкую, — и протестующе замычал, когда Широ двинул бедрами и грубо вторгся в его рот. Кит дернулся было, но Широ держал крепко. Он не собирался с ним церемониться. Нажал ладонью Киту на затылок, толкая к себе, заставляя взять глубже. И Кит взял; раскрылся навстречу, расслабляясь, подставился под требовательные толчки. Кит остро чувствовал каждый из них. Они сотрясали его тело, его разум, его мир. Горячий член скользил во рту, твердея с каждым движением, занимая все больше и больше места. Кит придушенно застонал и обхватил Широ за талию, ища опору. Голова кружилась: от вкуса, что густо и терпко чувствовался на языке, от саднящей боли, от удовольствия, от грубого обращения Широ, от осознания, что он слишком зол и не будет сдерживаться. Лицо горело, будто Кит склонился над огнем; кровь забурлила в нем, застучала в висках. Хлынула вниз, к паху, где жажда и томление завернулись в тугой узел. В брюках стало мучительно тесно. Кит потянулся к себе, чтобы хоть немного унять разбушевавшийся в собственном теле огонь, но Широ ударил его по рукам. — Выпорю, — пообещал он. Обиженное поскуливание Кита переросло в придушенный, почти мучительный стон, когда Широ целиком заполнил его рот, входя до конца, до самого основания. Кит уткнулся носом в низ его живота, зажмурился, хрипя; из его глаз брызнули слезы. Он хватался за Широ, впивался ногтями в ткань формы и давился его членом, пока тот крепко держал его голову, не давая отстраниться. Но Кит бы ни за что не похлопал Широ по бедру раньше, чем услышал бы его стон. Он был готов на все ради этого, и добился своего. Широ глубоко вздохнул и негромко застонал. Протяжно, хрипло, так невыносимо сладостно, что Кит растворился в его голосе. Это было лучше всей музыки мира; симфоний, баллад, гимнов и боевых маршей, сплавленных воедино; лучше рева ветра под крыльями аэроплана; лучше всего, что Кит знал. Он поплыл, почти теряя сознание от восторга и удушья. И тут Широ отпустил его. Воздух хлынул в горящие легкие. Кит закашлялся. Челюсть болела, но Кит никогда не стал бы жаловаться; он вывел из себя дьявольски терпеливого Широ, который скорее заколет своей подчеркнутой холодной вежливостью, как штыком, чем повысит голос, и теперь хотел столкнуться со всеми последствиями этого. Всеми. Какими бы они не были. Потому что сейчас, в эту минуту, Широ не думал ни о вылетах, ни о тренировках, ни о донесениях с фронта. Он любовался Китом, стоящим перед ним на коленях, злился на него и наказывал за излишнюю горячность, а Кит торжествовал: он захватил все его внимание. Безраздельно. Завоевал, как будто занял стратегически важный аэродром. Широ был так же взвинчен, как и Кит: его высокий лоб покрывали капли испарины, дыхание было частым и хриплым, глаза горели. Никто не видел его таким. Никто, кроме Кита. И только Киту принадлежали его взгляды, его ярость и прикосновения. Он заурчал, ласкаясь, когда Широ запустил пальцы в его волосы. Откинул со лба Кита мешающиеся пряди, скользнул рукой по горящим щекам, очертил контур губ, влажных от слюны и смазки. Касаясь требовательно, собственнически. Кит успел поцеловать кончики его пальцев перед тем, Широ снова направил свой член в его рот. Прижался обжигающе-горячей головкой, надавил, раздвигая Киту губы, и толкнулся, сразу же проскальзывая глубоко внутрь. Кит застонал от головокружительной тесноты и жара. Он вдруг подумал, что их с Широ могли побеспокоить или услышать снаружи, но эта мысль только подлила масла в огонь. Внутри него будто полыхала доменная печь, расплавляя его суть, прокаливая до ярко-белого цвета — цвета молнии, вспышки под веками. Широ властно брал его рот, вбивался в податливое горло, придерживая за волосы. Кит целиком отдавался моменту. Каждый вздох Широ, каждый его сдавленный стон, вздрагивания бедер были ценнее всех орденов и медалей; Кит повесил бы их себе на грудь, если бы мог. Он задыхался от ритма, который становился все более рваным и бесконтрольным, рычал от старания, всхлипывал, давился. Ублажал Широ еще более яростно, чем летал и дрался, сражаясь насмерть. Если бы сейчас Широ отпустил его, ушел, не дав почувствовать вкус его оргазма, Кит умер бы на месте. Испугавшись этой мысли, Кит запустил руки под его китель и нижнюю рубашку, впился в ногтями в поясницу. Подался навстречу и насадился ртом на его член, беря глубоко, до самого основания, сглотнул, плотно сжимая губы и жмурясь от натуги. Широ над ним громко ахнул. Кит физически, тактильно почувствовал жаркую волну, которая поднялась в нем, судорогой прокатилась по телу. Кита смело стоном Широ, — пронзительным, вибрирующим, — будто заволокло на глубину сильным течением, бросило на дно, сдавило грудь. В горло ударило густое, горячее, наполнило рот, и Кит не смог проглотить все, хоть и очень хотел. Закашлялся, отпрянул. Густая белесая влага потекла по подбородку и закапала китель, щеки были мокрыми от слез. –- Посмотри на себя, — произнес Широ хрипло. Подцепил пальцами подбородок Кита и заставил поднять на себя взгляд, — какой беспорядок. Кит натужно сглотнул, облизываясь. Он не мог издать ни звука от нахлынувшей слабости и головокружения. Все его тело сделалось чужим, непослушным; пах свело спазмом. Он отчаянно нуждался в разрядке. Наверное, хватило бы и одного прикосновения, если бы Широ позволил… Кит подумал, что он сейчас застегнется, расправит форму и уйдет, оставив его наедине с каменным стояком — в воспитательных целях, в наказание за неподчинение, — и Кит бы принял это, как был готов принять от него все, что угодно. Но Широ рывком поднял его на ноги и толкнул к черной фигуре аэроплана: — Спусти брюки. От этой короткой команды у Кита подкосились колени. Он утер лицо рукавом и попытался справиться со своим ремнем и застежками. Руки не слушались. За его спиной что-то звякнуло, и неизвестность взволновала Кита. Сердце билось где-то в горле, между ног было влажно, даже на одежде проступило темное мокрое пятно. Подрагивая от предвкушения, Кит спустил брюки с бедер вместе с кальсонами. Прохладный воздух обжег его разгоряченную плоть. Кит изнывал по ласке. Он хотел было оглянуться на Широ, но вдруг почувствовал, как его толкают в спину и небрежно опрокидывают на простреленное крыло аэроплана. Кит упал грудью на твердую поверхность, рефлекторно уперевшись руками, когда аппарат под ним покачнулся. Китель Кита задрался, обнажая живот, и в голую кожу тут же впилось что-то острое — края сквозных отверстий от пуль. Раздался звук открываемой бутылки. Кит поежился. На его поясницу и зад полилось что-то холодное, вязкое, знакомый специфический запах разлился в воздухе. Так могла пахнуть только одна вещь на свете. — Касторовое масло? — Кит задохнулся от возмущения. Он бросил за спину гневный взгляд, — я тебе что, аэроплан?! Касторовое масло применяли для смазки летательных аппаратов, смешивая его с топливом. Сейчас, когда Кит был на взводе, и все вокруг воспринималось остро и резко, аналогия с самолетом взбесила его, будто Широ смазывал Кита так же, как и свой самолет. Не играло роли даже то, что Широ взял очищенное масло, из бутылки, а не техническое, с примесями, хранящееся в больших канистрах. Все равно оно въедалось в кожу, и избавиться от его запаха можно было только обжигающе-горячей водой с огромным количеством мыла. Кит завел руку за спину и слепо зашарил рукой, в порыве пытаясь выбить бутылку у Широ из рук, а когда у него это не получилось, наугад лягнул ногой. — Уж лучше насухую!.. А-ах! — Сочный шлепок по ягодице заставил его вскрикнуть. А потом еще. И еще. — Спорить вздумал? — Рука у Широ была тяжелая, разящая, отголоски боли разносились по всему телу Кита горячими искрами, как будто Широ кресалом высекал из него огонь, — когда я брал тебя насухую? Это было правдой: Широ никогда не был настолько жесток с ним, никогда не причинял больше боли, чем Кит смог бы вынести. И даже сейчас, когда удары его руки жалили и обжигали, оставляя отметины, которые не скоро сойдут, Кит всхлипывал и кусал губы совсем не от боли, а от пьянящей смеси ощущений, которые налетели на него порывом штормового ветра, будто он провалился в воздушную яму. Кит схватился за вертикальные стойки крыльев, внутренне подбираясь перед каждым ударом и млея после. Масло текло у него по бедрам, капало на пол, пачкало форму. Ладонь Широ проскальзывала по маслу, и оттого было еще острее и волнительнее. Кит сходил с ума, когда Широ порол его вот так — не ремнем, а голой рукой, кожа к коже. Значит, у него гудит ладонь и ноет под ребрами от каждого сдавленного стона, которые срывались у Кита с губ, хоть он и старался их сдержать. Значит, он видит, как Кит вздрагивает и извивается, но не пытается избежать удара, напротив — подставляет себя под его руку. Безумие. Сладостное, забивающее ноздри и сдавливающее грудную клетку неукротимым голодом, наслаждением, восторгом с тонким оттенком опасности. Оно оглушало и подчиняло себе, заставляло трепетать и желать большего. Кит уже не помнил себя, распаленный болью и желанием; его вот-вот должно было замкнуть, закоротить от напряжения, заклинить, как винтовку посреди ожесточенного боя. Его ресницы слипались от застывших в глазах слез, искусанные губы горели. Член истекал смазкой прямо на черное крыло аэроплана, жесткое, пахнущее деревом и порохом. — Ш-широ… Пожалуйста… — Кит уже был готов умолять, чтобы Широ прекратил эту сладкую душераздирающую пытку, но этого не понадобилось. Он услышал влажный плеск. С замиранием сердца почувствовал, как Широ прижался сзади, — снова твердый, горячий, пышущий жаром. Подтянул к себе, раздвинул его ягодицы. И вошел одним слитным движением. — А-а-аргх! — Кит громко вскрикнул и выгнулся. Острое наслаждение пополам с болью прошило его разум. Широ торопливо зажал ему рот рукой. — Тш-ш, — зашипел он, опаляя ухо Кита дыханием, — ты слишком шумный. Хочешь, чтобы все услышали тебя? Кит беспомощно замычал. Как можно не быть шумным, когда Широ вот так наполнял его от края до края, растягивая до предела? Сколько ночей Кит мечтал об этом, думал, томился, жаждал так отчаянно, что не находил себе места, и вот теперь, когда Широ снова был в нем, Киту хотелось закричать. Только бы не медлил, только бы не пытал больше мучительным ожиданием, будто разбивая, раскалывая, украшая кружевом из трещин, царапин и синяков, а взял, что ему причитается, со всей страстью и яростью. Широ как будто слышал его мысли. Навалился сверху, припечатывая к крылу, и задвигался. Резко, жадно, не щадя — так, как хотелось Киту. До умопомрачения. До беспамятства. Широ сразу взял высокий темп; мощные толчки ощущались как бесконечная лавина из концентрированного, болезненного наслаждения. Аэроплан под ними закачался. Воздух наполнился влажными звуками соприкасающихся тел. — М-м-м! Мр-р-гх! Мх! — Кит исступленно стонал Широ в ладонь, пахнущую маслом, копотью и грозовым небом, целовал, вылизывал его пальцы, теряя рассудок от бешеного ритма. Ощущений было так много, что от них было не спастись. Вес тела Широ, прижимающий Кита к аэроплану, его агрессия, жар и тихие, вибрирующие полустоны-полувздохи воздействовали на Кита, как опий. Дурманили, пьянили. Широ вколачивался в него всей длиной, уверенно проскальзывая по чему-то чувствительному глубоко внутри, будто задевал натянутые струны, звенящие от каждого движения. Кит сомлел и забылся, потянувшись к своему паху. А секундой позже выругался грязно и беспомощно: Широ перехватил его руки и крепко прижал к крылу, будто распял. — Не смей трогать себя, — рассерженно рыкнул он. Кит заскулил и уперся лбом в крыло самолета. Ему было нестерпимо жарко. Волосы взмокли и облепили лоб, шею, мешались перед глазами. Он хватал ртом воздух и выстанывал на выдохе одно-единственное имя. — Ш-широ… Широ, Широ! — протяжно, пронзительно, как молитва, как проклятие. Сверху на Кита лились потоки жара, как огненный дождь; снизу была холодная твердость дерева, а Кит застрял где-то между. Между небом и землей, полным экстазом и черным, поглощающим отчаянием. Он не мог ни притереться пахом к чему-нибудь твердому, чтобы облегчить мучительную тяжесть внизу живота, ни найти утешение в поцелуе, ни забыться в громком стоне. Ему оставалось только выгибаться, шире расставляя ноги, принимать то, что делал с ним Широ — и хотеть, чтобы он не останавливался. Чтобы он брал его сильнее. Глубже. Грубее. Только Кит мог выдержать напор Широ, принять его целиком, отдав взамен всего себя до последней капли и не сломаться — они оба знали это. И сгорали во взаимном голоде. Кит подался бедрами назад, усиливая трение между ними, отдаваясь во власть обуявшей их страсти. Сократил мышцы, сжался вокруг члена Широ — так сильно и тесно, что руки Широ крепче стиснули его собственные, и внутри у него горячо запульсировало. — Кит… — выдохнул Широ, и Кит задрожал от того тепла и восхищения, которое сквозило в его голосе. Он был на пике. Кит ощущал это каждой клеточкой своего тела, будто забыл, где кончается он сам, а где начинается Широ. Они плыли в одном потоке, захлебываясь друг другом, как обжигающе-холодной водой из полыньи, хрустящей льдом и морозом. Несколько резких, рваных толчков — и Широ излился со сдавленным стоном, впиваясь зубами Киту в загривок. Внутри него разлилось живое пламя. Он закрыл глаза и застонал от удовлетворения, радости — и зависти, ведь его собственная энергия все еще настойчиво требовала выхода. Ему ясно дали понять, что он не получит разрядки, пока ему не разрешат. Можно ли теперь? — Где твое место, Кит? — услышал он будто сквозь толщу воды. Руки Широ переместились, подсказали приподнять корпус. Огладили грудь Кита, бедра, подобрались к паху. Правильный ответ был только один. Он был выжжен на сердце Кита, запечатлен глубоко под кожей. — Рядом с тобой, Широ… — выстонал он, едва дыша, — в небе и на земле. Всегда. — Правильно. Не забывай об этом, — Широ прижался губами к виску Кита — так, будто клеймил поцелуем, — и накрыл его пах ладонью, мокрой от слюны и дыхания Кита. Сжал его член так сильно и правильно, что у Кита моментально кончился весь воздух. Новый всплеск адреналина хлестнул по обнаженным нервам ударом плети. Широ задвигал рукой вдоль ствола, обвел головку кончиками пальцев, и Кит не выдержал. Словно сорвался с огромной высоты, выпрыгнул из горящего аэроплана — без парашюта и всякой надежды. Оргазм налетел на него сокрушительной огненной бурей, сметая все на своем пути, выжигая все мысли, грохоча и сверкая. На секунду Кит выпал из реальности. Он мелко задрожал от сладкой судороги и закусил рукав, чтобы не закричать. Белесые брызги запачкали ладонь Широ и легли на черное дерево аэроплана, складываясь в узор. Кит пытался отдышаться. Кажется, только руки Широ удерживали его на самом краю, не давали потеряться в ощущениях, утратить все ориентиры. Ноги совсем не держали Кита, и если бы Широ не обнял его надежно и крепко, он бы снова упал грудью на крыло. Какое-то время он просто дышал, — ртом; вдумчиво, старательно, будто заново учился это делать, — и собирал себя по кусочкам. — Ты так напугал меня, — едва слышно произнес Широ через какое-то время. Он щекотно выдохнул Киту в шею, и тот усмехнулся. — Бесстрашный Черный лев испугался? — Да, — в этом слове, одном-единственном, было столько горечи, что Кит вздрогнул, сбрасывая с себя ленивую истому, — зачем мне победа в войне, если тебя не станет? Кит повернулся к Широ лицом, чтобы заглянуть в его глаза. Они были темными, блестящими — и печальными. В них читалось что-то отчаянное, тревожное, как капля алой крови на пронзительно-белом снегу. Киту стало почти страшно. Он обнял ладонями лицо Широ, разгладил складку между его нахмуренных бровей, что врезалась в кожу глубокой морщинкой, и сказал решительно и твердо: — Если мы и погибнем, то только вместе. Я и ты. Одновременно. Понял? Уголки губ Широ дрогнули в слабой улыбке. Кит рассудил, что это хороший знак, и потянулся за долгожданным поцелуем. Накрыл ртом губы Широ, — сухие, обветренные, — обвел языком нижнюю губу, чуть прикусил. Шумно выдохнул носом, когда Широ ответил на поцелуй. — Мне все равно придется наказать тебя. Официально. — Я понимаю, — кивнул Кит, — накажи меня так же, как любого другого летчика. — Нет, Кит, — голос Широ потеплел, — ты не любой другой. Ты особенный. Поэтому я накажу тебя строже, чем остальных. Кит не стал спорить. Незачем. Он с самого начала знал, на что шел. — Ханк смотрел на тебя. — Нет, не смотрел. — Я видел, что смотрел. — Не говори ерунды. У него есть девушка в городе, — хмыкнул Кит. Ему было приятно, что Широ ревнует, но его приступы собственничества подчинялись каким-то своим собственным законам и выстреливали тогда, когда Кит того совсем не ждал. Они наспех привели себя в порядок. Кит не совсем аккуратно обтерся ветошью, — помыться можно было и потом, — кое-как натянул белье и форменные брюки, застегнул ремень, хмурясь от саднящей боли. Все тело ломило, будто после долгой тренировки, а между бедер было по-прежнему скользко. Кит отвлекся и не сразу заметил, что Широ внимательно разглядывает его. В особенности — его лицо и рассеченную бровь. — Больше не кровит, — торопливо сказал Кит, надеясь, что Широ не отправит его в госпиталь. — Вижу, — он был непреклонен, — найди Холта, пусть осмотрит тебя. — Я не ранен, — возразил Кит, но увидев, как изменилось лицо Широ, прикусил язык. — Это приказ, Когане. Разбор полетов через тридцать минут. — Так точно, господин ротмистр, — отозвался Кит, среагировав на хорошо знакомый тон, не терпящий возражений, и отдал честь своему командиру. Он кивнул Киту, давая понять, что «разговор» окончен, и направился к выходу. Его сапоги, подбитые железом, гулко отмечали каждый шаг. Кит беспомощно смотрел, как его мужчина отодвигает засов, распахивает ворота ангара, впуская внутрь пасмурность дня. Такой близкий, и одновременно такой далекий. Недосягаемый, неприступный… В груди у Кита что-то зазвенело и схлопнулось. — Широ, — вдруг вырвалось у Кита. Если бы он позвал командира по уставу, тот не отреагировал бы. Не остановился, не обернулся, глядя так пронзительно и встревоженно, как смотрел сейчас, — если бы я первым не полетел за теми разведчиками… Ты бы сделал это сам? Лицо командира осталось непроницаемым. Несколько долгих секунд он молча смотрел на Кита, а потом, не проронив ни слова, вышел из ангара. В распахнутые ворота ворвался порыв свежего ветра, взметнув застоявшийся воздух; он принес с собой густой запах земли, дыма и ранней осени. Кит потер глаза. Расправил, как мог, китель и тоже вышел на поле. Собирался дождь; небо набухло темными тучами. Не успел Кит застегнуться на все пуговицы, пряча зацелованное горло под высоким воротником, как возле него возникла встревоженная фигура Ханка. — Кит, ты живой? Я слышал крики… Он высек тебя, да? Очень больно? — А ты как думаешь? Я же повредил аэроплан, — Киту даже не пришлось изображать страдание: пониже спины ощутимо саднило. Сегодня он точно не сможет сидеть. — Ужасно. Он слишком предвзят к тебе! — сокрушался Ханк, — всегда наказывает строже, чем остальных, и требует больше. Он тебя невзлюбил, это точно. — Что ты, Ханк, — возразил Кит. На его лице сама собой расцвела лукавая улыбка, смысл которой поняли бы только два человека во всем мире, — я его любимчик. *** Киту пришлось дожидаться, пока Холт, начальник госпиталя, закончит обход и сможет уделить ему время. Кит терпеть не мог больницы, стоны раненых, запахи эфира и болезни, и малодушно сбежал бы, если бы не приказ командира. Холт удивился его приходу: фельдфебель Когане, редкий гость в его владениях, пришел на своих двоих, сам? Не принесли на носилках? Только бровь зашить? Странно. Не иначе, кто-то заставил прийти. Рука у Холта была легкая, но боль все равно вгрызлась Киту в лицо. Он старался не жмуриться и не дергаться, чтобы не мешать обрабатывать и зашивать рану, и пытался думать о чем-то отвлеченном. Не выходило — его мысли все равно возвращались к сегодняшнему бою, воссоздавая острые моменты. Перед его мысленным взором возникла стая черных аэропланов, виражи и маневры, пасмурное небо и издевательски ярко раскрашенные французские аппараты. Широ был прав — это была ловушка. И Кит поддался на провокацию, подставился под удар; пришлось уклоняться, забыв о результативности и пытаясь унести ноги из западни. В Черной эскадрилье, которая была знаменита своими боевыми подвигами и железной дисциплиной, сурово наказывали за промашки, и Кит не питал иллюзий насчет того, что сможет легко отделаться. Даже его «особое положение» не поможет. Если бы он изловчился и сбил хотя бы одного… На разбор полетов он опоздал. Мчался к штабу части под мелким накрапывающим дождем, будто подгоняемый ветром, но у самого входа остановился. Одернул китель, прикрыл волосами зашитую бровь и, набрав в легкие воздуха, толкнул двери. Кит сразу же ощутил на себе многочисленные взгляды. Почти все столы и стулья были заняты. Собралась вся эскадрилья: летчики, офицеры, механики, водители, даже некоторые рабочие. У большой карты с разноцветными булавками, отмечавшими расположения войск, стоял ротмистр Широгане с картонным планшетом в руках. Опрятный, в свежей отутюженной форме — когда успел переодеться? — Садитесь, Когане, — произнес он прохладно и продолжил прерванную фразу, -…итак, пятый полк переместился на тридцать километров на запад… — Явился, не запылился, — раздался чей-то громкий шепот. Кит прекрасно понял, чей именно, и сделал вид, что проигнорировал его. Пробрался к своему привычному месту, сел на самый край стула, сжав зубы. Прорезавшаяся боль напомнила ему о том, что было буквально полчаса назад. Щеки Кита потеплели, и он устремил свой взгляд на командира, что теперь кратко обрисовывал ситуацию на фронте. Сейчас он был похож на айсберг: такой же холодный и невозмутимый. И только Кит видел его совсем, совсем другим… Кит отогнал от себя эти волнующие мысли — не без сожаления, — и попытался вникнуть в происходящее. Командир никогда не начинал с провинившихся. Вначале озвучивал число сбитых противников (всегда точно!) и собирал устные свидетельства очевидцев. Если находились подтверждения тому, что истребитель уничтожил аэроплан противника, сбитый враг записывался на личный счет летчика. Для этого в штабе висела специальная грифельная доска с фамилиями и свободным полем для отметок. Сегодня Черные одержали две победы. Одну из них Кит видел сам, поэтому он честно поднял руку, свидетельствуя в пользу сослуживца, но когда о второй заявил обер-ефрейтор Гриффин, Кит нахмурился. — Кто может это подтвердить? — Командир обвел присутствующих ищущим взглядом. Кит скрипнул зубами. Не может быть, что второго врага сбил этот выскочка, который так старательно выслуживался и лебезил перед всем офицерским составом, а с людьми пониже рангом вел себя, как последняя скотина! Если кто-то сможет засвидетельствовать его победу, у него будет уже пять сбитых, а значит, Гриффин будет считаться асом. Одна мысль об этом раздражала, как впившийся в одежду чертополох. Так вышло, что в свой первый боевой вылет они отправились одновременно; Кит вернулся с победой, с первым сбитым противником, взъерошенный, возбужденный, весь в пыли и копоти, а Гриффин — оскорбительно-чистый, ни с чем. Он отчего-то решил, что с той минуты они с Китом стали соперниками, и вел себя соответственно. Строил мелкие козни, провоцировал драки. За последние нередко влетало обоим. Кит следил за ерзающем от нетерпения Гриффином. Никто не спешил быть свидетелем его воздушной победы, и Кит уж было решил, что этот аэроплан ему не засчитают, но тут откликнулся кто-то из наземной наблюдательной группы. К жгучей зависти Кита, на доске появилась еще одна отметка. — Поздравляю, Гриффин. Теперь вы ас, — возвестил командир, и зал наполнился разговорами. Летчики свистели, хлопали Гриффина по плечу. Тот обернулся и бросил быстрый взгляд на Кита — надменный, полный торжества. Он над ним смеётся! Кит скрипнул зубами, до хруста сжимая кулаки. Ох, с каким бы удовольствием он стер эту ухмылку с его лица. Жаль, что здесь так много народу: Кита оттащат прежде, чем он успеет разбить Гриффину нос. Кит уже был близок к тому, чтобы попытаться, когда ротмистр Широгане постучал ладонью по столу, призывая всех к тишине. И началось самое страшное: он перешел к личным комментариям. Называл каждого пофамильно, — и новичков, и опытных летчиков, — и давал краткую оценку полета. Не щадил никого. Каждую ошибку разбирал дотошно, по косточкам, чтобы все услышали и усвоили. Кит сидел неподвижно, выбитый из колеи, разъяренный и одновременно растерянный, вполуха слушая, как командир распекает двух новичков. Ему начинало казаться, что ротмистр Широгане специально мучает его, заставляя томиться в ожидании своей участи. — Сколько раз мы обсуждали это, — говорил командир сквозь зубы, — следите за приборами. Не забывайте про высоту. Смотрите на высотомер. Он у вас не просто так, — он назвал фамилии двух провинившихся летчиков, о которых шла речь. Те несмело откликнулись. — Не умеете летать, будете ходить пешком. Завтра выступает пехотный полк. Вы будете прикомандированы к ним на пять дней. Собирайте вещи. Все присутствующие поняли, что это значит. Беднягам предстоит натягивать колючую проволоку поверх окопов: занятие, требующее большой сноровки и грозящее не только исколотыми руками, но и пробитым черепом. Во время артиллерийских атак осколки снарядов стелились почти над самой землей… Закончив с разбором ошибок, ротмистр битый час объяснял, как сажать аэроплан в условиях порывистого ветра, ссылаясь на утреннее происшествие с МакКлейном, который теперь лежал на больничной койке со сломанной ногой. Будь он здесь, ему бы не поздоровилось. Когда очередь дошла до Кита, тот уже совсем извелся. — Когане, — сказал командир наконец и сделал рукой знак в воздухе, — что значит этот сигнал? — «Отмена», господин ротмистр. — Очень хорошо, что вы вспомнили, — сказал он строго, — в небе память вам изменила. Чтобы этого больше не повторилось, завтра сдадите экзамен по теории воздушных маневров капитану Айверсону. Вышеупомянутый господин Айверсон удивленно приподнял брови. Гриффин тщательно откашлялся, маскируя смех. Щеки Кита вспыхнули от стыда и ярости. Сдавать экзамен, как желторотому мальчишке? Большего унижения придумать было нельзя. — Бесстрашие, сплавленное с «птичьим чутьем» — грозное оружие. Вам повезло им обладать. Но ваше сегодняшнее поведение говорит о том, что вы плохо умеете им пользоваться, — ротмистр Широгане будто читал лекцию новобранцам. Говорил настолько ровно, что Кит сразу же понял — он еще злился на него. Гнев прятался в его нахмуренных бровях, глазах и в уголках губ. — Господин ротмистр, — начал Кит, — я не… — Будьте добры не перебивать старшего по званию, фельдфебель Когане, — оборвал его командир, и Кита обожгло холодом от этой убийственной вежливости, — вы чуть не сорвали тщательно спланированную операцию и теперь имеете наглость оправдываться? Кит сердито засопел, неотрывно глядя на своего ведущего с упрямой решимостью, с вызовом. А тот сверлил ведомого таким искрометным взглядом, что в зале пошли шепотки. — Я действовал в интересах задания, — Кит едва сдержался, чтобы не зарычать, — согласно инструкциям, которые вы дали перед вылетом, каждый летчик должен был сделать все от него зависящее для успеха миссии. Чтобы догнать разведчиков, не нужна была вся эскадрилья! Я бы справился один. — Один? — эхом повторил ротмистр, — совсем недавно вы сказали мне, что служите в четвертой истребительной эскадрилье и летаете в первом звене. Это так? Кит начал задыхаться, сообразив, куда ведет командир. В комнате будто стало темнее; воздух сделался тяжелым и густым. — Отвечайте. — Так точно. — Пока вы состоите в моем звене, Когане, пока вы летаете под моим началом, — усвойте это очень хорошо, — вы часть Черной эскадрильи. У вас есть ведущий, с которым вы летаете в связке. У вас есть боевое задание, за выполнение которого вы отвечаете головой. И если вам отдают приказ — вы его исполняете, даже если вам кажется, что вы знаете лучше. Вам это ясно? — Так точно, господин ротмистр, — процедил Кит сквозь зубы. — Я поощрял вашу инициативу, пока она не стала похожа на самоубийство. Вы стали игнорировать прямые приказы. Если ваш ведущий сигналит вам «отмену», это значит, что вы должны включить голову, а не бросаться под обстрел! И уж тем более не вести за собой менее опытных летчиков, — в голосе командира звенела сталь, и это ранило больнее любого кнута, — я не потерплю неуважения ни к чести эскадрильи, ни к ее руководству. Ваши выходки неприемлемы для германского аса. Я крайне разочарован в вас, Когане. На этих словах у Кита перехватило дыхание, как от удара в живот. В штабе зазвенела мертвая тишина. Никто не смел шелохнуться, даже самодовольный Гриффин притих, опасаясь оторвать взгляд от крышки стола. Кит уронил голову на грудь, страстно желая провалиться под землю. Лучше бы он высек его розгами. — Какое, на ваш взгляд, наказание будет достаточным в вашем случае? Кит тяжело сглотнул, но не смог проглотить застрявший у него в горле комок. Если командир был настолько серьезен, Кит собирался ответить тем же. — Я готов лишиться своего звания, господин ротмистр, — сказал он, — если вы посчитаете это достаточным. Выдержка изменила командиру — его лицо переменилось, будто по ровному стеклу побежала трещина. Кит жадно наблюдал за тем, как искажаются правильные черты, как к его бледным щекам приливает кровь, и внутри Кита вспыхнуло мрачное удовлетворение. — Такими вопросами занимается только военный трибунал. Ваш проступок не настолько серьезен, — он на мгновение прикрыл глаза, и Кит вдруг понял, что для него это так же мучительно, как и для самого Кита, — вы сдадите мне письменный отчет о произошедшем. И восстановите свой аэроплан. Сами. Без помощи механиков или чьей-либо еще. А на время починки вы отстранены от боевых и тренировочных вылетов. — Я не смогу летать? — проговорил Кит, вдруг охрипнув, будто кто-то забрал у него голос. Отстранение от полетов было едва ли не самым болезненным наказанием, которое он мог вытерпеть. Хуже этого было только разочарование его командира — единственного человека на земле, ради которого Кит бы с радостью пошел на смерть. — Нет, Когане, не сможете. — С кем вы тогда будете летать в связке, пока я буду… отстранен? — Вас не должно это волновать, — сказал командир, весь холоднее льда, — сосредоточьтесь на том, чтобы привести свой аппарат в порядок. — Д-да, господин ротмистр, — отозвался Кит, проглатывая обиду. — В сегодняшней неудаче есть и светлая сторона, — сказал командир после паузы. Сказал очень тихо и без единой ноты радости, — теперь мы знаем, куда французы перебросили свои зенитки. Полагаю, теперь наступление ускорится. Будьте готовы. Услышав про наступление, Кит вздрогнул. Черным предстоит тяжелый бой, а ведомый ротмистра застрянет в ангаре, ремонтируя свой расстрелянный аэроплан? Кто же тогда прикроет командиру спину? Кит застыл от ужаса. — На этом все. Разойтись. Поднялся шум, люди двинулись к выходу. Летчики, получившие выговор, шли хмурые и мрачные, в отличие от тех, кому достались скупые слова похвалы. Гриффин с Кинкейдом уже что-то замыслили: возле них собрался круг заинтересованных в пиршестве. Сегодня руководство закроет глаза на небольшой кутеж в честь новых воздушных побед. Но все это Кита не интересовало; сквозь толпу он пробивался к командиру. Тот обсуждал что-то с несколькими старшими офицерами, так что едва ли повернул к нему голову. — Господин ротмистр, мне нужно поговорить с вами. Лично, — бесстрашно произнес Кит, держась так, словно суровая выволочка нисколько его не задела, — это важно. Командир испытующе взглянул на него, не переставая хмуриться. Вдруг он показался Киту смертельно уставшим, а на самом дне его зрачков, под всеми слоями строгости, суровости и железного самообладания сверкнула боль. — Через час у меня в кабинете, — сказал он сухо и перенес внимание на Айверсона, двигавшего булавки на стратегической карте. Поняв, что уже добился всего, чего мог, Кит вылетел из штаба эскадрильи так стремительно, будто брал разгон в ветреный день. *** — Как это понимать?! Кит бросил эту фразу ему в лицо — прямо, без обиняков. Вокруг не было лишних свидетелей, так что он позволил себе подойти ближе, чем того требовал устав. — Что именно? — Ты распек меня, как мальчишку! Заставил сдавать экзамен, будто я какой-то желторотик, который пороха не нюхал. Отстранил меня от полетов! — Временно. Пока не приведешь свой аэроплан в порядок. — На это уйдёт уйма времени, неделя, если не больше! — Киту пришлось запрокинуть голову, чтобы заглянуть Широгане в глаза, который был выше его на целую голову, — ты понимаешь, что это значит? — Не надейся, что я изменю свое решение, — ответил он так ровно, как мог. Кит уже довел его сегодня, не стоило поощрять его, хоть и хотелось, — это твое наказание. Если я отменю его, остальные летчики решат, что подчиняться приказам не обязательно. — Я могу не успеть к следующему вылету. — У тебя есть отличный стимул, — с нажимом произнес Широгане, пристально глядя на своего ведомого. Дождь стучался в окна небольшого домика, который Широгане занял для себя и превратил в свой рабочий кабинет. Ему сразу приглянулось это небольшое строение, расположенное чуть поодаль от группы домов, где расквартировались летчики и старшие офицеры; дом стоял на холме, и отсюда хорошо просматривалось взлетное поле. До ангаров было рукой подать. Единственное неудобство заключалось в том, что домик продувался всеми ветрами, и здесь всегда было холодно. — Разреши мне лететь с тобой, когда объявят о наступлении. — На неисправном самолете? — Я могу взять запасной, — не сдавался Кит. Он всегда был таким, сколько Широгане его помнил. Ярким, диким, необузданным, как лесной пожар — и сражавшимся до конца. — Нет. Сначала почини свой. — Пожалуйста, Широ. — Нет, — он рассек воздух ребром ладони. Он не собирался позволять Киту использовать в личных целях свое прозвище. Очень личное и интимное, которым его никто не называл, кроме Кита, когда они были наедине. Повторил скорее для себя, чем для Кита, — нет. И если ты нарушишь и этот мой приказ — пеняй на себя. — Отправишь рыть окопы? — Кит ощетинился, глядя исподлобья, как волк, одинокий и гордый. Широгане вообще-то любил это в нем: его упрямство, решимость и несгибаемую волю, которым можно было только позавидовать. Но эти же качества иногда оборачивались против Широгане, и тогда ему приходилось мысленно тянуться внутрь себя, загребая полные пригоршни терпения и выдержки, чтобы выстоять, не сорваться, не накричать и не позволить себе лишнего. Киту, видимо, было мало и порки, и выволочки: — Раз я так разочаровываю тебя, может, ты хочешь другого ведомого? Более покладистого? Широгане говорил тогда не всерьез — они оба знали это, — и Кит все равно его провоцировал, пытался вывести из себя. Широгане некстати вспомнил то, что произошло в ангаре, когда он не сдержался; скользнул взглядом к шее Кита, наглухо скрытой высоким воротником, который он обычно не застегивал до конца, и вдруг понял, что Кит все еще скользкий и растянутый там, внизу. На его коже остались его, Широгане, следы… — На самом деле это тебе нужен ведомый. — Ты уже предлагал, — помедлив, проговорил Кит немного растерянно. — Предлагаю снова. Станешь во главе звена, будешь ведущим. — Нет, — быстро ответил Кит и мотнул головой. Посмотрел на Широгане так пронзительно и горячо, что у него засосало под ложечкой, — я летаю с тобой. И клянусь честью, если ты возьмешь себе кого-то вместо меня… — Что тогда? — спросил он негромко, осторожно, будто пробуя ногой тонкий, только что схватившийся лед. Поддевая в ответ, как и Кит поддевал его — не зло, скорее, насмешливо, зная, что Кита это не обидит. Реакция оказалась непредсказуемой. Кит вспыхнул, как спичка; жар прилил к его щекам лихорадочным румянцем, глаза заблестели, а руки сжались в кулаки. Широгане смотрел на него, такого живого и настоящего, и не знал, что Кит сделает в следующую секунду — поцелует или ударит. Потому что Широгане одинаково хотелось и того, и другого. Кит сделал первое. Набросился на него, жестко впился в губы, сразу проталкивая язык ему в рот. Широгане не смог найти в себе силы оттолкнуть его. Ответил с таким же жаром, прижал к себе. Они то ли целовались, то ли сражались. Кит потянул его за воротник, царапая ногтями затылок. А потом, зарычав, сильно укусил за нижнюю губу. Широгане вздрогнул от неожиданной боли и отпрянул, разрывая поцелуй, который вдруг окрасился вкусом крови. — Ты прокусил мне губу, — обескураженно выдохнул он. — Ты хотел знать, что будет, — Кит быстро облизнулся. В его глазах горела опасная безуминка, — это мое место. Если его займет кто-то другой, долго ему не жить. Широгане пробрало этой угрозой, будто обдало ледяной водой. Неизвестно, чем бы закончилась эта их стычка, если бы не громкий стук в дверь. Широгане бросил на Кита предостерегающий взгляд, и тот неохотно отступил от него на пару шагов. Как оказалось, стучал Холт. Он держал в руках тяжелую отчетную книгу, и это значило только одно: разговор предстоял непростой. Кит тоже понял это. Достал из-за пазухи какую-то смятую бумагу и протянул ее Широгане: — Объяснительная, господин ротмистр. Теперь я могу идти? — Да, Когане. И почините свой аэроплан. Можете приступать прямо сейчас, — Широгане взял у него бумагу и напустил на себя донельзя равнодушный вид. Кит отдал честь и, щелкнув каблуками сапог, вышел за дверь, чеканя шаг, как на генеральском смотре. Широгане запретил себе провожать его взглядом, но Холт все равно не оставил Кита без внимания. Подвижное лицо врача изменилось, брови взлетели — как пить дать, понял, кто именно послал к нему Когане, ненавидящего докторов и больницы, с какой-то пустячной царапиной. Поджав губы, Широгане перенес внимание на Холта. Тот, как всегда, сразу перешел к делу. Рассказал о последних новостях в госпитале и пожаловался на перебои в поставках материалов. Нужны были бинты, эфир, марля и гипс, а также медицинские инструменты, — но снабжение подводило. — Если не раздобудем расходники, у нас будут проблемы посерьезнее обветренных губ, — серьезно сказал Холт, поправив очки. Широгане тронул кончиком языка свежий укус на нижней губе — он все еще немного кровил, — и нахмурился. Пообещал использовать все рычаги давления, которыми располагал, чтобы решить проблему. К ней добавилась другая: сразу после Холта зашел Айверсон, неся стопку свежих донесений. Широгане смерть как не хотелось заниматься ими, но он отбросил все надежды на короткую десятиминутную дрему и сел за бумаги. Какое-то время они с капитаном обсуждали текущие дела. В эскадрилью уже вторую неделю не могли доставить запчасти для ремонта аэропланов, поставки топлива тоже задерживались. Пришлось срочно перераспределять запасы. Затем настал черед расписаний и отчетов. От всех записей, букв и цифр у Широгане разыгралась головная боль. Усталость накопилась под веками, мысли стали тяжелыми и спутанными. Даже в глазах помутнело. Широгане сморгнул — и сообразил, что на улице уже темно, а он просто не заметил этого за работой. Стоило ему зажечь лампу и вернуться к делам, как в дверь снова постучали. — Войдите, — Широгане оторвался от почти законченного расписания тренировочных полетов и против воли задержал дыхание. Он не ожидал увидеть в дверях Гриффина. Дурное предчувствие шевельнулось в груди, когда он заметил на лице летчика свежую ссадину, но виду он не подал, — обер-ефрейтор Гриффин, вас разве не ждут в другом месте? Вид у летчика был взъерошенный. Волосы топорщились, глаза лихорадочно блестели. Остальные, должно быть, ждали его в машине, чтобы наведаться в ближайший город в поисках публичного дома, или уже уехали без него, гремя бутылками. Главное, чтобы обошлось без неприятностей, и Широгане не пришлось вмешиваться. — Это дело не терпит отлагательств, господин ротмистр. Разрешите? Широгане жестом указал на свободный стул напротив. Гриффин прошел и сел, — напряженно, держа спину неестественно прямо, — и вперился в него взглядом. Было видно, что он собирается с мыслями. Широгане не торопил его. — У меня вопрос… деликатного характера. Сегодня на разборе полетов вы обозначили, что фельдфебель Когане перестал отвечать высоким требованиям к своему званию и положению. Гриффин сделал паузу, словно давая возможность поправить его. Широгане ей не воспользовался. В его голове вспыхнула догадка. Внутренне он выругался и проклял этот день; внешне — только повел бровью, сохраняя молчание. — Я решил, что вам будет интересно рассмотреть других претендентов на место летчика в вашем звене, — продолжил Гриффин, прочистив горло — с вашего позволения выдвигаю свою кандидатуру. Я хорошо обучен теории и практике, и я летаю не хуже, а во многих отношениях и лучше Когане. Я более осторожен, чем он, и гораздо более благоразумен. Широгане снова не ответил, продолжая безмолвно смотреть на подчиненного, — неотрывно, пристально. Он ждал главного, что тот собирался ему сказать. Глаза Гриффина забегали, его взгляд заметался от лица Широгане на его руки и обратно. Летчик заерзал, будто сидел не на стуле, а на холодном камне. — Если бы вы дали мне шанс проявить себя, вы бы не пожалели. В молчании Широгане, в его взгляде, в руках, лежащих на крышке стола, во всей его позе был сокрыт ответ на просьбу, — просьбу ли? — Гриффина. И он это понял. Только ждал от него хоть какого-то ответа — но, несмотря на всю свою сообразительность, вряд ли догадывался, что его раскусили. — Разрешите, я закурю, — сказал Гриффин через несколько мучительно-долгих секунд. Молчание явно угнетало Гриффина и заставляло нервничать. Широгане медленно моргнул, сощурившись, и кивнул — так же медленно, едва заметно. Гриффин сглотнул и полез в карман за сигаретами. С минуту пытался прикурить от спичек, влажных и слишком ломких для его быстрых пальцев. Он жадно затянулся. Выдохнул дым, снова повернулся к Широгане — и вдруг приобрел такой отчаянный вид, будто собрался сигануть с крыши. — Я так и знал, что вы не захотите взять меня ведомым. Мне придется пойти на крайние меры. — его голос дребезжал, как разболтанная дверная ручка. Он явно хотел сделать паузу, но не выдержал, произнес торопливо и хлестко, словно выплюнул, — я знаю про вас с Когане. Вот оно. Спрятав свои опасения за внешней холодностью, никак не выказывая того, что слова Гриффина хоть сколько-нибудь его взволновали, Широгане продолжал сверлить летчика взглядом, не произнося ни единого слова. Только бы не спугнуть. — Я видел вас. И то, чем вы занимаетесь, никак нельзя назвать уставными отношениями, — рот Гриффина дернулся в нервной ухмылке, что мелькнула и тут же исчезла. Как долго он носил этот туз в рукаве, поджидая удобный момент, чтобы разыграть его? Время он выбрал удачнее некуда: Кит был уязвим, а Широгане вымотан и зол, — к счастью, это можно уладить. Я хочу место Когане. И его звание. Аэроплан, эту рухлядь, он может оставить себе, но пусть отдаст офицерскую портупею. Широгане понадеялся на свое самообладание, и оно не подвело его. Ни один мускул не дрогнул на его лице, в то время как внутри у него бушевал ледяной шторм. Гриффин скривился; его зрачки стали совсем узкими. — Молчите? Посмотрим, что вы сделаете, когда я сообщу о вас в штаб командования. Мне даже не нужно предъявлять никаких доказательств. Хватит и того, что ваша репутация будет уничтожена. Когане вылетит из эскадрильи с треском, а над Черными поставят нового ротмистра, — он стряхнул пепел в пепельницу на краю стола. Широгане спокойно следил за тем, как он курит и все заметнее ерзает на стуле, — вас видел только я. Это точно. Больше никто. И если вы выполните мои требования, то сбережете и свою голову, и голову Когане. Гриффин замолк, потому что Широгане громко отодвинулся от стола. Стоило еще помолчать, послушать, заставить Гриффина нервничать еще больше и вытащить все, что он знал, но прямая угроза Киту было ударом ниже пояса. Широгане встал, обошел стол и мрачной громадой навис над Гриффином. — Хочешь на его место? — произнес он. В повисшей тишине было слышно, как тлеет сигарета, — в мою постель тоже пойдешь? Гриффин выглядел так, как будто размышлял об этом долго и всерьез. — Это обязательно? Широгане вдруг стало смешно. Если бы ему не было так паршиво, он бы, пожалуй, рассмеялся в голос, чем поверг бы Гриффина в шок. Он ограничился только улыбкой, и даже этого было достаточно. Смех был настолько не свойственен могильно-строгому ротмистру эскадрильи, что летчик смешался и часто заморгал. Широгане вернулся к столу, сел, потянулся за чистым листом бумаги. Бросил на Гриффина быстрый взгляд и взялся за перо. Написав на листе несколько строк, сложил его. Снова посмотрел на Гриффина, — тот был белее мела, — подумал, и, добавив последнюю запись к расписанию тренировок, поставил под ним свою подпись. — Фельдфебель Гриффин, — ровно сказал он. Тот вскочил со стула, и Широгане протянул ему бумаги, — отнесите это капитану Айверсону на утверждение. — Что это? — Расписание тренировочных полетов и мое ходатайство о вашем повышении. И прошение, чтобы он разрешил вам вылет в дождь. — Вылет в дождь? — он нахмурился, — я не понимаю. — Мне нужно убедиться, что вы знаете, как пилотировать аэроплан в непогоду. Мне очень часто приходится это делать, моему ведомому летчику — тоже. — Вы хотите, чтобы я летел в дождь? — он растерялся. — Сейчас? — А вы предпочтете подождать следующего? — с нажимом спросил Широгане, начиная злиться, — я полечу с вами. Оценю ваши навыки. — Вы возьмете меня в свое звено? — Гриффин медлил, шелестя бумагой документов, будто боялся поверить в свой успех, — так просто? — А вы оставили мне выбор? Гриффин громко засопел. — Разрешите идти? — Идите, Гриффин, — Широгане не удостоил его новым взглядом. Взял верхнюю папку из стопки под левой рукой, раскрыл и вчитался в знакомые строчки уже прочитанного им донесения. Сосредоточился на их смысле, пропуская мимо ушей звук шагов и стук хлопнувшей двери, прочел до конца, вновь переваривая данные о расположении войск. Что ж, это должно было когда-нибудь произойти, тут нечему удивляться. Широгане потер переносицу, отгоняя головную боль. Хотелось курить. Он запустил руку в карман, чтобы достать портсигар, но наткнулся на хрустящий лист бумаги, сложенный вчетверо. Отчет Кита. Широгане достал его и, поднеся к свету, развернул. Объяснительная была толковой. Краткой, но полной. Широгане вполне мог бы приложить ее к собственной объяснительной, если до этого дойдет. Но не отчет Кита заставил его сердце пропустить удар, а крошечная записка на папиросной бумаге для самокруток, что выпала из сложенного листа прямо на руку Широ, будто бабочка — трепетная и призрачная. На ней была всего одна фраза, написанная резким угловатым почерком. «Столько, сколько потребуется». Широгане набрал полные легкие воздуха и, прикрыв глаза, долго выдохнул. Уголок объяснительной вспыхнул, когда Широгане прижал к бумаге зажженную сигарету. Огонь съел слова Кита, чернильные кляксы и пятна копоти, прекратил все в черную массу, съежившуюся в пепельнице на краю стола, в то время как маленькая записка, бережно обернутая вокруг сигареты, оказалась у него за пазухой, под сердцем. Кит был карой за все его грехи, не иначе. Его болью и отрадой. Наказанием, которое терзало душу, мучило, толкало к краю бездны и одновременно возносило до самых небес — и выше, будто поднимало к самому солнцу на восковых крыльях. С этой мыслью Широгане вышел на крыльцо, в грязные сумерки. Небо проливалось дождем, поднимающийся ветер хлестал ветроуказатели. Чутье говорило Широгане, что идет гроза. В воздухе разливался густой запах земли и озона. Вторая сигарета уже дотлевала в руке Широгане, когда появился Гриффин. — Капитан дал разрешение, — сообщил он взволнованно. Сомнение на его лице было настолько явным, будто он верил, что у него есть выбор, лететь или не лететь. Широгане уронил сигарету в мокрую траву и, придавив ее сапогом, двинулся к ангарам, не оглядываясь. Гриффин поспешил следом. Ханк округлил глаза, услышав приказ вооружить аэроплан Гриффина холостыми патронами, но указание выполнил. Сам летчик удивился не меньше. — Для чего это нужно? — Я — ваш враг. Преследуйте меня и стреляйте, когда поймаете в прицел, — Широгане надвинул на глаза летные очки, — начнем по моей команде. Все ясно? — А что будете делать вы? — Уклоняться. Они взлетели, когда непогода уже набрала силу. Небосвод вспарывали вспышки далеких молний, как остро отточенные бритвенные лезвия. Облака быстро неслись над землей, терзаемые ветром. Широгане набирал высоту, посматривая в покрытое каплями зеркальце, в котором отражался второй аэроплан. Пока что Гриффин не отставал. Но это ненадолго. Широгане увел его в сторону от наблюдательных постов — на всякий случай. В густеющих потемках леса казались сплошными черными пятнами. Далеко внизу заблестела, извиваясь, река, и Широгане обернулся на Гриффина. Убедился, что тот заметил покачивание его крыльев, сделал ему знак рукой. И ухнул вниз. Крылья затрещали, принимая на себя нагрузку. Ветер ударил в лицо. Навстречу со страшным свистом понеслась темнота. Широгане сжал рычаг высоты что есть силы. Он падал — так стремительно, что нельзя было вздохнуть. Сверху отчаянно застрочил пулемет, будто опомнившись. Гриффин бросился за ним, но замешкался. Угол наклона его крыльев был не такой острый, как у Широгане, и пикировал он медленнее. Капли дождя налипли на стекла очков Широгане, и он быстро протер их. Порыв ветра встряхнул аэроплан, закрутил его. Широгане не сопротивлялся грохочущей стихии. Подстроился под нее, выжал педаль, кружась в штопоре. Бесстрастно смотрел на высотомер, пока тот не показал критически низкую высоту. Отклонил руль направления в сторону, гася вращение. Добавил тяги. Двигатель взвыл и завибрировал, разгоняя обитый железом винт. Потянув руль высоты, Широгане выровнялся и помчался над лесом. Скорость будоражила, заставляла кровь вскипать в венах. Гриффин свалился на него с треском пулеметной очереди. Широгане ждал этого. Отклонился в сторону, уходя с линии обстрела. Увидел в зеркало, что поток ветра покачнул аэроплан у него на хвосте. Широгане выжал педаль и поймал крыльями тот же самый поток, вошел в лихой вираж, кружась, увиливая от свиста воображаемых пуль. Бочка вышла жесткой, — шквал был сильный, — но управляемой. Винт вспенил напитанный дождем воздух. Аэроплан Широгане выкрутился вокруг своей оси, чуть поменял направление, чтобы его было невозможно поймать в прицел. Гриффин старался. Рыскал, метался сзади, пытаясь сократить расстояние между двумя аэропланами, но Широгане был быстрее. Здесь, в этой темноте, потоках дождя и реве воздуха под крыльями аэроплана Широгане был в своей стихии. И даже подступающая гроза не пугала его, а была надежной союзницей. Его легкие наполнились воздухом, в кончиках пальцев бурлила мрачная решимость. Он скрылся за облаком, карабкаясь в небо на полночно-черных крыльях. Гриффин потерял его из виду. Широгане немного выждал и, поймав воздушный поток, резко вырулил ему навстречу. Смазанной тенью пронесся мимо — так близко, что крылья аэропланов едва не чиркнули друг о друга, как спички. Противник снова сел ему на хвост. Широгане качнулся, заслышав стрельбу. Задрал нос, отправляя самолет в петлю. Гриффин попытался повторить маневр, чтобы наверстать упущенные секунды, подобраться к нему поближе и «расстрелять» в упор. Но Широгане не дал ему это сделать. Оттолкнул руль высоты, проваливаясь в воздушную яму. Пытаясь удержать его в поле зрения, Гриффин отклонился от курса, находясь в верхней точке виража — и свалился с потока. Широгане развернулся по крутой дуге. Увидел, как Гриффин пытается вырулить, погасить сваливание. Поймать его аэроплан в перекрестье прицела было так же просто, как сделать вдох. Яркая вспышка молнии осветила все вокруг, резко очертила контур черного аэроплана прямо перед ним. Палец Широгане лег на гашетку. Из-за дождя и темноты будет нельзя различить, кто именно стрелял и какими патронами. Он не сомневался ни секунды. Пулеметная очередь — настоящая, смертельная, — пронзила завесу дождя. Но Широгане не попал в противника. Потому что тот уже камнем падал вниз, потеряв управление. Его винт не вращался. Высота была слишком низкой, чтобы успеть что-то предпринять, а кручение — слишком быстрым. Разгневанная стихия, словно откликаясь на призыв Широгане, налетела на аэроплан Гриффина, закружила в вихре и грохоте грозы и швырнула вниз, в черноту леса. *** Он пробрался к месту крушения через чащу, завешенную сплошной стеной дождя. Мокрые ветки хлестали его по лицу, под ногами чавкала грязь. В блеске молний обломки аэроплана казались зловещим скелетом; переломанные крылья скалились металлическими стойками, покореженными и торчащими во все стороны, как зубы хищной рыбины. Обшивку разодрало в клочья. Гриффин все еще был пристегнут поясными и плечевыми ремнями к креслу. В его тело впились острые деревянные обломки. Широгане присел, склонившись над летчиком, прижал пальцы к его шее, пытаясь прощупать пульс. По обломкам аэроплана яростно стучал дождь. Остановившиеся глаза смотрели в грозовое небо. — У тебя отказал двигатель, — сказал Широгане вслух, выпрямляясь. Какое-то время он смотрел, как потоки дождя падают на мертвенно-бледное лицо летчика, текут струями, окрашиваясь в красный, а потом развернулся и зашагал прочь. Дождь бил ему в спину. Широгане пробрался к своему аэроплану через темноту и слякоть, насквозь мокрый, завел мотор и взмыл в залитое дождем небо. Оно встретило его шквалистыми порывами ветра, потоками воды и вспышками молний в половину неба — как родного. *** Под утро буря улеглась, и в хмурой пелене облаков наметились разрывы. Несмело забрезжил рассвет, высветляя верхушки деревьев. Начинался новый день, бледный, влажный, разливающийся лужами под ногами. В голове Широгане было черным-черно от мыслей. Он задумчиво смотрел в небо невидящим взглядом; позади него в ангаре возились механики, гремя инструментами и ковыряясь в обломках самолета, которые только что доставили в часть. От аэроплана Гриффина мало что осталось: покореженный винт, гнутые рычаги и педали, куски обшивки и развалившийся двигатель, словно разодранный изнутри… — Господин Широгане! — его окликнули. Он собрался с мыслями и зашел в ангар. Внутри собралась целая комиссия из механиков и нескольких офицеров; они сгрудились вокруг неисправного двигателя и ожесточенно спорили. Айверсон наблюдал за этим с мрачным лицом. — Господин ротмистр, — Ханк подал Широгане увесистую деталь, головку поршня двигателя, — возможная причина поломки. Поршни сильно изношены, кольца тоже. — Как будто Гриффин налетал на этом не меньше пятидесяти часов, — отметил Широгане, пробуя пальцем острые металлические задиры, — Когда последний раз проводили осмотр? — Два дня назад, господин ротмистр. Все было в порядке. — Он так убедительно просил разрешения лететь… — сумрачно сказал Айверсон и покачал головой. — Вы здесь не при чем, капитан, — холодно сказал Широгане, — я написал то ходатайство. И заставил его лететь со мной в дождь. — У вас свои методы. Но эта война уносит слишком много жизней. Его слова подкрепило молчание механиков. Кто-то из офицеров закивал. Ханк вздохнул: — Слишком часто в последнее время стали отказывать двигатели. — На этой войне всякое случается, — мрачно прибавил кто-то. — Да, — задумчиво произнес Широгане, — всякое. Они быстро разошлись — дел было много. Только Широгане остался стоять у открытого ангара, подняв взор к разодранному ночной бурей небу. Он чувствовал, что его лицо застыло, смерзлось в одно нечитаемое выражение, но в груди что-то пульсировало и бурлило, посылая по телу электрические разряды. Словно в него по капле, как в боевую машину, вливали топливо. Это ощущение усилилось, когда Широгане услышал лязг открывающихся ворот. Из соседнего ангара, утирая пот со лба, вышел летчик и поравнялся с ним. Стал рядом, почти плечом к плечу, но все же на допустимом расстоянии. Щелкнул портсигаром — серебряным, добротным, с резьбой и гравировкой. Широгане хорошо знал, что именно выгравировано на нем, потому что это был его подарок. «Я никогда не отвернусь от тебя». Кит чиркнул спичкой и закурил. Белый дымок, сорвавшийся с его губ, перетек по воздуху и коснулся лица Широгане, втек в его легкие вместе с холодным утренним воздухом. В тишину между ними вклинился звук мотора: это мимо ангаров проезжала, грохоча на кочках, грузовая машина. Открытый кузов был укрыт брезентом. Край полотна задрался, открывая забрызганный грязью черный сапог. Широгане проводил машину хладнокровным взглядом. — Он сказал вам то же, что и мне, господин ротмистр? — тихо спросил Кит. Широгане повернул к нему голову; тот курил с самым спокойным видом, держа сигарету близко к лицу. Руки Кита были все в царапинах — когда возишься в ангаре, это неизбежно, — но сбитые в драке костяшки ни с чем не спутаешь. В голове Широгане что-то щелкнуло, как будто вернулся на место выбитый сустав. Понимание накрыло его плотным облаком, и он не смог скрыть улыбку, которая сама собой возникла на лице. — Полагаю, вы раздобыли запчасти для своего аэроплана, фельдфебель Когане? Кит сощурился — хищно, лукаво, — но ничего не ответил, только выдохнул носом сигаретный дым. Широгане разглядывал его, встрепанного, в пятнах копоти и масла, и внутри у него затеплилось, словно кто-то зажег лампу или свечу. Он расстегнул воротник кителя и достал из-за пазухи сигарету, вокруг которой тонкой лентой была обернута записка; словами наружу. Зажав сигарету в зубах, Широгане наклонился к Киту. Тот хмыкнул — узнал записку, — и тоже подался навстречу. Глубоко затянулся, разжигая огонек на кончике своей самокрутки, чтобы Широгане смог от нее прикурить. Горьковатый дым развеялся трепетом их дыхания. Они курили молча. Слова были не нужны, потому что они всегда были настроены друг на друга; прилажены и подогнаны так же четко, как детали аэроплана. Их страсть была искренней и взаимной, ровно как и ревность, желание, стремление быть рядом, защищать друг друга. Для этого они были готовы пойти на все. Буквально. — Наступление через два дня, — сказал Широгане, — мне будет нужен мой ведомый. Огонь в глазах Кита послужил ответом.