***
Егор устало роняет рюкзак на совковский ковёр в коридоре и оседает следом. С кухни слышно, как Арсений что-то там опять готовит — в квартире пахнет жареным; и палёным. Булаткин даже не думает встать — откидывает голову на шкаф с куртками и сидит, пялит на то, как сонная мошка среди зимы тычется в лампочку; они в чём-то похожи, потому что Егор точно также тычется в свою жизнь без понимания, что там, в этой сраной лампочке. Ему самому о себе мало чего известно; ну Егор, ну Булаткин — это потому что у него водительские права лежали во внутреннем кармане куртки, что день рождения двадцать пятого июня, что получал — в Пензе, но больше ничего. Жизнь пришлось начать с нуля, вспоминать едва ли не как писать ручкой по бумаге, потому что руки ничего не помнят, на самом деле. И голова тоже. Только жёлтые и плесневелые стены Омской центральной больницы, какого-то парня, который в будущем — Арсений, и как больно было дышать и думать. Он, конечно, сделал новый паспорт и полис, ему сказали, что он Николаевич по отчеству, и что регистрация у него вовсе московская, но Егор не срывается туда, в эту Москву, потому что ему страшно — тут хотя бы Арсений под крыло взял, учит всему с нуля, готовить там, жить. А там, в Москве, он думает, его, может, кто-то и ждёт, но страх сильнее всей этой возможной старой жизни — он же не просто так оказался в Омске, а не где-то ещё. И не просто так его жизнь дала ему хороший такой подзатыльник — что месяц заживало и не зажило до конца, оставив дырки в памяти размером с чёрные. Арсений говорит, что нашёл его где-то в переулке, избитого и без ничего — ни вещей, ни документов, ни денег, и Егор просыпается по ночам с этой картинкой в голове, хоть он никогда уже и не вспомнит, что там было. И так уже чуть меньше, чем полгода; он работает, сменил прописку, чтобы не выгнали, делит с Арсением квартиру и оплату её пополам, а ещё смотрит на засвеченную полароидную фотку, тоже найденную в куртке, где его целуют, но Егор не знает, кто, потому что лицо за бликом не видно. Но это парень и единственная причина, по которой Егор хочет узнать хоть что-нибудь, что было до. Ну и, конечно же, наблюдает за стримами забавного Скруджи по вечерам, потому что он веселит его и отвлекает немного от всего этого давящего незнания. Егор на него смотрит, как на родного — и говорит ещё мечтательно, что его дурачок, хотя он для Эда просто «camel25», безликий ник на твиче, один из многих. Егор зовёт его уточкой — и Эд каждый раз, когда видит, опускает глаза, или уходит на пару минут, но чаще — курит. Егор не знает, почему это так цепляет с виду грозного и агрессивного Эда, который ещё и рэпер, БлэкСтаровец к тому же, но Эд не просит перестать, и Егор считает это своей привилегией. Егор опять крутит это всё в голове, мешанину из коротких кадров из прошлой жизни и кадров из новой. Что-то всё-таки возвращается — чёрное, вбитое в кожу накрепко изображение булавки меж чьих-то лопаток, рядом с крыльями (собственная скрепка за ухом кажется чем-то осмысленным), тёмная макушка, в ус не дующая на его груди, а ещё эта строчка — странная какая-то, смешная до невозможности, но Егору нравится — «голубые глаза наполнены солью». Он даже напевал как-то её под мотив, кажется, тоже знакомый. — Ты чего затих? — спрашивает вдруг Арсений, и Егор дёргается. Попов выглядывает из-за угла в фартуке и смотрит немного озорно, но быстро всё понимает и тихонько присаживается рядом. — Опять? — Угу. — Может тебе это… к психологу сходить? Посттравматический лечат же. — Надо бы, — коротко отвечает Егор. — Но что если… Это всё и движет мою голову? Понимаешь, я же вспоминаю. Что-то, по мелочи, бесполезное, но вспоминаю, и когда-нибудь вспомню всё так. — Ты думаешь, что синдром тебе помогает? Сходи, серьёзно, — говорит Арс заботливо, как мама-кошка с ним нянчась, как всегда. — Может, это только лучше сделает. Никто не может долго работать в стрессе. Мозг особенно. Кстати, ты своего этого Скруджи не проворонь, кэмел двадцать пять, — хихикает Арс и поднимает их обоих с пола. — Я там ужин сделал. Как работа? — Ну, получил пятьсот рублей чаевых. Так что хуёво, — пожимает плечами Егор. — А про Скря ты хорошо сказал. Пойду гляну, не запустился он там ещё?***
Эд сидит на стриме с кислой миной настолько, что на вопросы «ну шо ты, дядя», даже отвечать не приходится. В таком состоянии забить бы хер на этот стрим ебучий и просто пялить в потолок, а не людям настроение портить, но он надеется, что сейчас сыграет пару каток в Фортнайт, и всё станет хотя бы не так ебливо. За окном ещё дождь льёт, барабанит по стёклам до раздражения; хотя это, наверное, Эд просто взбешен на весь мир. Он усмехается; от самого себя крыша едет. Раньше её Булавка держала, а теперь булавка держит только позвонки между лопаток, и то старым рисунком, оставшимся без пары. Эду бы к мозгоправу собраться и начать принимать, что, кажется, он потерял его, но даже в голове произносить имя «Егор» рядом с «потерять» — пугающе. В полиции уже даже за большие бабки не хотят особо работать над этим делом, оно давно уже закрыто, и полицаи с огромными пивными животами не удосуживаются даже набрать имя или номер паспорта. Из баз ГИБДД уже давно стёрты все данные, страница Егора в «контакте» светит надписью — «был в сети 20 июня в 19:44», хотя на дворе уже ноябрь кончается, а дождь не перестаёт напоминать о нём тоже — как сейчас помнит стори, как Егорка под июньским стоял так, уже не счастливый и поблёкший будто. Он не дожил до собственного двадцатишестилетия буквально нескольких дней. Эд ненавидит эту фразу «не дожил», потому что отказывается верить, что его Егорка мёртв даже без могилы. Что он просто уехал куда-то и умер там. Эд глупо рвётся обыскивать каждый город России, ходить по ментовкам и узнавать, узнавать, узнавать, но Антон удерживает его здесь, говоря, что Эд сам себя сведёт в могилу быстрее, чем что-то найдёт. На экране светится знакомый ник, и Эд выдёргивает себя из мыслей. Знакомое «привет, утёнок», которое уже не злит, как в первые разы, когда этот пацан заходил к нему и называл этим ублюдским прозвищем, что делало больно раз за разом. Кэмел спрашивает, как у него дела, и Эд стабильно жмёт плечами — он и сам не знает, как. — Хуёво, — срывается невольно, и Эд поджимает губы. Потом ему прилетает пару сотен и припиской, чтобы не грустил, тоже как всегда, и Эд даже улыбку натягивает ради него — невозможно посчитать, сколько этот парень ему накидал просто так, без цели, чтобы улыбнуть. Эд знает, что он из Омска, что ему двадцать шесть, как и Егору должно было, блять, быть, но Эда кто-то за язык потянул сказать эту лабуду про песню. И потом ещё кучу лабуды про их отношения. Он предлагал этому Кэмелу играть с ними в Фортнайт и Контр Страйк, но тот говорил всегда, что у него нет денег на хороший ноут, а его не потянет никак. Эд порывался даже пообщаться с ним в дискорде, но подумал, что странно будет как-то. Просто какой-то левый чувак пишет тебе, одному-единственному, из всей пятидесятитысячной аудитории. И не писал. Так и общались через чат и донаты. Ему в чат прилетает «эй, всё наладится, я точно знаю!», и он усмехается, открывая Форту. — Спасибо. Хоть хто-то ещё верит, шо всё наладится, — бубнит Эд. Он стучит по столу и тихо подвывает себе под нос «Голубые глаза», которые теперь в голове у него днями-ночами; строчка про слёзы со временем уже не кажется такой тупой, потому что это, кажется, про его собственные глаза. В чате спрашивают, что он поёт, и это же спрашивает Кэмел, и Эд бы не отвечал, но кажется кощунством, после всего, что было, не показать миру те несколько Егоркиных песен. В голове зло мысли нашёптывают «посмертно», но Эд мотает головой, а потом вскакивает и бросает зрителям «ща приду». Ему нужно покурить. Он не вывозит это всё, он устал бороться уже, но опускать руки никак нельзя, потому что он последний остался, кто их ещё держит на уровне плеч. Даже его родители перестали биться за сына, а Эд остался, как дурак, уверенный, что он найдёт. И вернёт себе своё, которое, в этот раз, забрали у него. Эд вспоминает Егора каждую минуту, думает о нём постоянно, потому что не получается больше ни о чём, о его белозубой улыбке, о смехе и глупом пропуске цифры три, о том, что их кот любил только Егора, а сейчас в тоске жмётся даже к Эду, которого раньше лапами бил и кусал постоянно. И Эд понимает его на все сто процентов, этого кота. Потому что он тоже хочет так прижаться к Егору, чтобы утешили, успокоили, чтобы вернулся этот любитель сжигать завтраки и покупать дурацкие плюшевые игрушки, просто потому что «они смешные же, утёнок». Чтобы тот опять обнимал за спину, пытаясь быть большой ложкой, хоть Эд и чуть выше его, но ложка из Егора и правда большая была, и очень, очень тёплая. Эд просто не может, он воет прямо на балконе, потому что нет ничего хуже, чем «пропал без вести». Даже факт смерти милосерднее, чем вечная надежда на то, что человек вернётся домой, чтобы только Эд опять закатывал глаза на очередную плюшевую лягушку и ходил в царапинах от кота. — Почему, почему ты исчез?! — вопит Эд, ударяя руками по оконной раме. Он ревёт опять, как маленький, но это «хуёво» доходит, кажется, до крайней степени, и никакие донаты и сообщения на стримах его не спасают, даже если там есть иллюзия заботы в ласковом «утёнок»; да его ничего не спасает, ему и не надо много — только новых фотографий на пробковую доску и попросить прощения. Но не с кем и не у кого. Такая вот история. Он возвращается на стрим, когда слёзы душить перестают, и Кэмел тут же спрашивает, почему у него красные глаза, на что Эд отвечает с улыбкой: — Сказал же, что за донат обнял, заплакал, братиш, — говорит он, оставляя в шутке лишь долю шутки. — Там базар про трек был, это невышедшее Егора Крида. Зайдите, послушайте, попса попсой, но я люблю эту попсу. Он отсиживает четыре часа, как на резервах, отвечает на вопросы, гоняет в ГТА, но замечает, что Кэмел пропал из чата, хотя обычно пишет «красава, утёнок» хотя бы раз в десять минут. Эд чувствует себя окончательно умершим — сравнить с любой поломанной и не подлежащей починке техникой — он выдохся, у него больше нет сил улыбаться на вебку. В принципе, он и не должен, он же не вебкам-модель, но это кажется должным за то, что люди ещё смотрят на него в принципе. Он гасит ноут и решает вывести деньги с донатов. Он хотел купить Егору на них лысую кошку, о которой тот всегда мечтал, но сейчас он понимает, что деньги «на кота» пойдут на похороны. Если ещё чуть-чуть, и Эд сдастся.***
Егор плюхается на кровать наконец, нажравшись сегодня даже удавшимся наполовину ужином, и открывает ноут — мышцы ноют от усталости. Сложно жить, когда вы оба не можете не сжигать еду — Егор стабильно палит завтраки, а Арсений — ужины. Сегодня жертвой стала курица — а Егор уже заебался чувствовать запах гари, потому что в той кафешке, где он работает, постоянно что-то портят. Он же даже не знает, есть ли у него образование какое-то или род деятельности; поэтому довольствуется тем, что дают. Егор полощет саднящее горло пивом, чтобы, так сказать, и телу, и духу, и видит, что Эд уже запустил эфир. Он редко зовёт его «Скруджи», Егору его имя очень нравится, хоть Эдуард и ассоциируется с сорокалетним сутенёром в дешманском костюме, а вот Эд и Эдик звучат очень ласково и по-родному даже как-то; Егор залип на нём с первого же взгляда. Да и нашёл случайно как-то — через рекламу на сайте. Он знает о нём так много, что порой кажется, что половину из этого Скруджи никогда не говорил в эфирах. Что он любит конфеты-цукерки, что плюётся от вина, что у Эда есть кот, который очень любит его и часто топчется на ногах, когда он стримит, и царапает его порой, знает, что он редко бывает веселым, а ещё знает, что Эд запомнил его и всегда ему почему-то рад. Как и сейчас, впрочем. Егора расстраивает то, что Эду плохо — так уже давно и это видно. Он смотрит все его интервью, но Скруджи никогда не отвечает на вопрос, почему он выглядит плохо и почти не появляется на публике. На стримах все вопросы про состояние игнорирует напрочь тоже, и Егору кажется, что у него что-то не в порядке; и с головой в том числе. Он сиюминутно забрасывает лавэ ему на счёт, сразу отдав половину чаевых, но ему не жалко — Эд улыбнётся хотя бы из вежливости; а улыбка у него очень красивая. Егор понял, что он не совсем по девочкам, когда увидел его в первый раз — это была глупая влюблённость в мальчика с картинки с первого взгляда, слова и жеста; но принимать ему в себе было нечего, потому что у него нет прошлого и нет тех, кто бы осудил его за это. Арсений на все его увещевания, что Эдик такой добрый, хороший и красивый, только головой качает, мол, какой ты, Егорка, дурачок, а Егор надеется, что Эд когда-нибудь приедет с концертом сюда. Он пишет Эду пару слов поддержки — сегодня тот совсем плох. Это тот максимум, который он может сделать будучи в более чем двух тысячах километров от него, но Эду, кажется, приятно, а Егор рад поддержать хоть как-то этого пацана. Эдик правда кажется ребёнком в двадцать восемь — нянчится с котом, как маленький, иногда смеётся с каких-то глупостей в интернете, словно школьник; но потом что-то может задеть его, и он тут же превращается в загруженного, уставшего взрослого. Егор пялит в стену, где мошка теперь продолжает биться в непроходимое, променяв лампочку на назойливые советские цветочки. У Егора в голове пляшут на углях остатки прошлого, неизвестное будущее и туманное настоящее, и он боится каждого, как Скрудж боится призраков. Егору бы вернуться в Москву, найти свой дом — он сфоткал место прописки прежде, чем менять её, — понять, кто этот человек с фотографии, которого он целует с таким рвением и желанием, что это чувствуется через бумагу, но мысли о том, чтобы попасть в неизвестность одному доводит до панических атак; такая уже была, когда Арсений спросил, хочет ли он вернуться в Москву ещё несколько месяцев назад, и Егор избегает повторения. Он теряется в самом себе, если в пустоте вообще возможно потеряться, и вдруг слышит до треска нервных окончаний знакомый мотив. С этими словами он спит, он дописывает эти строки по мере работы памяти, и у него даже есть почти припев, но вторая строчка вечно куда-то теряется, стоит только Егору почувствовать, что вот-вот она должна объявиться в его пустой голове. — Знаю, когда-то… тебя я не вспомню, — говорит Егор вслед за Эдом, и его просто дёргает с постели, он хватается за первый же попавшийся пишущий предмет, за мелок восковой, которыми рисует Арс — какая же глупость. Записать, записать, пока не забыл. А потом уже разбираться. Он пишет в чат тут же, бегая по клавиатуре пальцами, — что, что это за трек? — но Эд не отвечает, молчит партизаном, а потом и вовсе уходит покурить. Егора будто прорывает с этой строчки — если это окажется просто песня из его плейлиста, он с ума сойдёт, потому что сейчас у него дрожат руки, будто это что-то невероятно важное, что-то, что даст ему понимание. Понимание чего, а главное зачем — уже загадка, но Егору надо узнать. Эд возвращается минут через пять, отёкший и красный, будто плакал, но отшучивается только — Егора немного отпускает дрожь, а шутка кажется несмешной. — …невышедшее Егора Крида. Зайдите, послушайте, попса попсой, но я люблю эту попсу, — бормочет Эд, а Егор сидит, рот открыв, как дурак, дышит часто настолько, что горло сушит. Если это невышедшее Егора Крида, почему он знает каждую строчку этого ебучего припева? Егор лезет в гугл, потому что стрим становится неважным — он Эду ничем не поможет, но, может, поможет себе. По вискам грохочут воспалённые мозги, он бегает глазами по фотографиям, собственным фотографиям в инстаграме, по заголовкам статей кучи мелких порталов. Они гласят, что начинающий рэпер Егор Крид объявлен пропавшим без вести, что следствие закрыто, что он подавал большие надежды на российской рэп-сцене. Егора кидает то в жар, то в озноб, а всё свалившееся на него разом доводит до истерики. Как он раньше не додумался пробить хоть что-то про себя? Егор испугался неизвестности, испугался понимания — он в целом как зашуганная мышка, бегал сам от себя, потому что в неведении проще как-то всегда. Он ползает по странице «Вконтакте», которая последний раз была активна в июне, шарится по друзьям Егора Крида, видит там Эда, и давится воздухом от непонимания всего. — Арсений! — кричит он, и друг прибегает через минуту, немного сонный. — Что такое? — бубнит он. — Я уже лёг. Если ты решил мне рассказать, что Эдик дал тебе випку, сейчас, то я обижусь. — Он давно дал мне ви… Блять, чё? Нет, блять, Арсений, это я! — он разворачивает к нему ноутбук. — Это я, понимаешь, и Эд знает меня! Везде написано, что я пропал без вести, а там на странице последняя активность в июне. Когда ты меня нашёл?! — продолжает вопить Егор, захлёбываясь накатившей истерикой. — Когда ты нашёл меня, Арс? — Эй, эй, — останавливает его Арс и аккуратно присаживается рядом, заключая в свои руки, но Егор сопротивляется и отпихивается, потому что его колотит. — Тихо, всё нормально, мы разберёмся. — Когда ты… — не отстаёт Егор. — В конце июня, числа двадцатого-двадцать первого, может. — Пиздец, — выдыхает сорвано Егор, чуть ли не выдирая на себе волосы. — Это… я не могу, Арс, не могу. — Ну тихо, тихо, — продолжает заботливо лепетать Арс, убирая от него ноутбук и закрывая его, а потом продолжает наглаживать Булаткина по спине. — Всё будет хорошо. Не всё сразу, Багз Банни. Не прыгай впереди паровоза, а то тебе ножки трамвайчиком отрежет. Они сидят так, пока у Егора не затекает спина и он не перестаёт трястись, как вибратор — именно так и шутит Арсений, конечно. Егор отлипает от него нехотя — голова теперь, как чугун, и сил нет ни на что, но он обнаруживает у себя в голове кое-что новое — воспоминание о том, как он стоит у микрофона; это вполне может быть его воображением, но Егор помнит, как он читает глупый текст какой-то песни про детку-старлетку с телефона, и как ему улыбается кто-то за прозрачным экраном студии. И эта улыбка — Егор знает, чья она, на сто процентов; теперь узнавать о своей жизни страхово вдвойне. — Давай послушаем мои песни? — спрашивает Егор, и Арсений улыбается как-то грустно, а потом треплет его по голове. Но очень маняще. — Не всё сразу, Егорка. Дай своей голове переварить хотя бы то, что ты был начинающим рэпером и мутил со Скруджи своим. — Мутил? — выгибает бровь Егор. Арсений только улыбается и пожимает плечами. — Я предположил. Не просто же так ты слюнями течёшь каждый раз, когда видишь его. — Может, это просто фанатская любовь, Арс. — Тебя к нему тянет с самого начала. Я не утверждаю, но как вариант, — хмыкает Арс, а потом хлопает себя по ляшкам и поднимается. — Давай по кроватям. И никаких поисков ничего про себя, — предупреждающе говорит он, забирая ноутбук к себе. Егор кивает и тяжело вздыхает, когда дверь за ним закрывается. В башке туман ещё непрогляднее теперь, и у Егора нет сил ни на что. Он падает на подушки и видит, как та мошка ползёт куда-то, перестав биться в стены, в которые ей не пролезть, и понимает этого насекомыша на все сто процентов; но вот ему, как раз-таки, теперь есть куда ползти.camel25 Привет, Скруджи Ты знаешь Егора Крида? Потому что, кажется, он — это я, и мне нужна помощь
***
Кран на кухне раздражающе капает, и вода с треском разбивается о раковину. Эд морщится от этого звука всё время; кажется, будто с каждой каплей ему дают поддых или вырезают орган за органом, но это ему только кажется; у него уже реально крыша поехала. А ещё он пьян и несчастен. Смерть вообще, кажется, постоянно рядом — это паранойя или нет, он не знает, но просто всё указывает на то, что Егора нет в живых и уже давно. Если бы Егор исчез специально, он бы не стал так мучать его, потому что они оба хоть и наговорили кучу ужасных вещей друг другу, но Егор любил его и никогда не повёл бы себя так жестоко. Если он исчез по каким-то другим причинам, то он бы уже давно с ним связался. А Егор не связывается. Эд уже не наливает себе в стакан — пьёт из горла, хотя попытки остаться цивилизованным человеком были. Пьёт, палит пустым взглядом в кафель, а телефон светится кучей пропущенных от Антона; тот всё равно сейчас приедет, они договаривались, так пусть не паникует, Эд пока ещё не дошёл до крайности. Хотя надгробия смотреть уже начал, но не закончил и не пришёл ни к чему. Палец не поворачивается ткнуть на кнопочку «заказать». — Эд! — раздаётся из коридора, и Выграновский лениво поворачивает голову. — Господи, блять, ты хули трубку не берёшь?! — влетает в кухню напуганный Шастун. — Не хочу, — хмыкает Эд. — Я уже подумал, что ты… блять… — он тяжело дышит — лифт, значит, опять сломался. Эд усмехается горько — всё вокруг такое поломанное. Механизмы не в порядке, работают неправильно, сбои в программе, и как там ещё, в этой песне тупой про любовь, где никто никого не любит. Какая-то блядская ирония. — Выпилился? Шанс есть, но пока нет, — усмехается Эд и смеётся коротко и пьяно. Антон смотрит на него с укором и жалостью настолько ощутимыми, что у Эда всё скручивается внутри, и снаружи тоже. — Эд… — начинает он опять со вздохом этим коронным (похоронным). — Антох, завали. Просто… завали. Тот падает на табуретку, скинув его ноги, но Эд слишком устал и опьянел, чтобы возмущаться. — Что ты… О боже, — выдыхает он, когда глядит на экран телефона. — Ты… всё? Эд жмурится, а потом хлебает остатки виски из бутылки. Он сам себя предаст, если скажет, что всё, но ему больше никто не поможет, все уже смирились, так, может, это знак, что и ему пора. — Я устал, Антох, — он шмыгает носом. — Его нет, шаришь? Куда бы я не бился, в какое бы стекло башкой не впиливался, я ничего не добьюсь. У меня больше нет сил, нервы ни к чёрту совсем. Пора смириться, походу, шо я его просрал, долбаёб, по своей же глупости, знал же, какой он чувствительный. Если бы я ему тогда не набазарил про песню, про эти его игрушки, с которыми я сплю теперь, про срач в шкафу, про то, что мы не сочетаемся, он был бы тут. Со мной. Но он уехал и пропал, будто и не было никогда, а я тычусь как слепой котёнок в остатки его вещей, перебираю фотки, как сопляк… у меня всё болит, понимаешь? Я больше не вывожу это. Я не могу заказать это ёбаное надгробие, потому что это значит, что я признал его смерть! Последний человек, шо бился за него, признал его смерть. Это даже звучит отвратительно, пиздец, потому что если не я, то кто? — спрашивает Эд так отчаянно, что даже Антон тянется за бутылкой и наливает себе пару глотков. — Мне жаль, Эд, — говорит Антон совершенно искренне и не чокается, как на поминках. И это становится той крохотной последней каплей, от которой обрушиваются дамбы и пробиваются под давлением стёкла; так и Эд ломается, по щелчку, и плачет в ладони, как маленький мальчик, который остался без мячика. Вот только мальчику мячик новый купят родители, а такой, как у Эда, уже не найти. Его мячик просто никогда не будет найден.***
Скруджи, конечно, не отвечает ему, и даже не читает сообщение — Егор и не ожидал ничего другого. Он не стримит больше даже, пропадает со всех радаров, и Егор не может попросить через донаты его заглянуть в директ, или что-то сделать — он растерян. Он перерывает все свои соцсети, понемногу восстанавливая в голове то, что хочет восстанавливаться, слушает свои треки, перестаёт говорить о Егоре Криде в третьем лице. Он читает все статьи о себе, изучает каждую фотографию, покупает какого-то всратого волка, которого видит в магазине, потому что находит фотографию с огромным плюшевым хомяком, чтобы только голова работала, память затягивала дыры; когда он лежал в больнице, ему говорили, что шансы на возвращение воспоминаний, по крайней мере некоторых, есть. И сейчас он из всех сил пытается что-то с этим сделать. — Тупая голова, блять, работай, ра-бо-тай! — рычит Егор, и даже легонько даёт себе подзатыльник. — Эй, ты чё творишь? — спрашивает Арс, ворвавшись в комнату. — Пытаюсь заставить свою память, блять, работать, очевидно, — зыркает он на него злобно. — Ты же понимаешь, что этим не добьёшься ничего? — Ну уже же добился! Я уже многое вспомнил! Егора злость берёт, что никто не верит в его успех, но он смотрит на Арсения, и его накрывает жутким разочарованием. Арсений улыбается уголком губ будто виновато, немного как-то жалобно, что Егор понимает — ничего он толком и не вспомнил. Ни парня с фотографии, ни других моментов, кроме записи тупой песни. Он не помнит свою жизнь ни на грамм, и никакие умоляния и пиздиловки не помогут ему в этом. Он берёт на руки этого идиотского волка и сидит так, сгорбившись как крюк, глядя на старый ковёр. Арсений сжимает его плечо поддерживающе, потому что он как никто знает, насколько тяжело даётся Булаткину всё это — неожиданная былая популярность, какие-то там попытки в карьеру — и он не знает, что ещё скрыто в недоступных соцсетях. В архивах стори, в личных сообщениях «контакта» — Егор не знает ни своего почтового ящика, ни телефона старого, чтобы восстановить пароли, да и телефон уже, наверное, продан другому человеку или заблокирован. Он писал Эду во все соцсети, потому что тот знает что-то о нём, и он мог бы помочь, но Скруджи не проверяет директ. Егор поднимает голову и смотрит на Арсения долго настолько, что тот успевает нахмуриться и напрячься. — Арс, — серьёзно, даже слишком серьезно говорит Егор, — сгоняй со мной в Москву. Губы растягиваются в улыбке безумца.***
— Да не знаю я, где он, и не знал никогда, он никому ничего не сказал! — орёт на Эда Масленников. — Ты меня уже триста раз спрашивал, я ничего не узнал! И не узнаю уже, Эд! Смирись ты, блять, что мы его потеряли, ты же себя внутри сгнаиваешь. Ты стоишь на месте, от тебя отвернулся БлэкСтар, и всё только потому, что ты не можешь, блять, отказаться от этой паранойи с поисками. Нет Егора. Всё. Пойми ты уже и смирись. Эд вздыхает, стараясь утихомирить разгорающуюся злость. Никто его не поймёт в полной мере; когда знаешь, что человек — любовь всей твоей жизни, пусть и дурная, и с кашей с тупизной в башке, ты не можешь смириться с его пропажей; когда ты видишь человека и думаешь: «вот же долбаёб тупой», а потом как тележка за поездом ещё идёт «но мне нравится» — такое просто так не проходит. Вот и у Эда поезд тащит кучу таких тележек. Потому что Егор не самый умный, не самый сообразительный, иногда странный, но, блять, это Егор. — Ты, когда увидел за собой призрака в том сраном доме, перестал шароёбиться по заброшкам? — спрашивает его Эд, глядя в глаза, и Масленников, кажется, впадает в ступор. — Нет, ты, канеш, ссал полгода, но потом снова попёрся в эти места. Так вот тут всё намного глубже. Я люблю его, Диман. И я до конца своей, нахуй, жизни буду ловить измену от звонков в дверь. У меня на руках нет свидетельства о смерти и опознанного тела, шаришь? — хмыкает Эд и трёт уставшие глаза. — Держи в курсе. — Дурак ты, Эд.***
Егор нервно мешает кофе в кружке, пока Арс набирает своего какого-то Московского друга; как оказалось, денег на отель у них нет, а Москва — дорогой город. — Антох, привет, это Арсений из Питера. Помнишь, отлично, — тут же как-то расцветает Арсений, когда на том конце провода даже Егор слышит бодрый голос. — Да, я знаю, что мы до… лго не виделись, и мне немного стыдно даже звонить по таким просьбам, но нам с другом в Москву надо на несколько дней… — На неделю, — шипит Егор, звякая ложкой о кружку. — На неделю, ладно, но денег по нулям на отель. Приютишь? — у Арсения даже лицо вытягивается, будто этот Антоха может его увидеть, и эти невинные глазки и поджатые губы тоже. — Блин, спасибо, выручишь, — выдыхает Попов, складывая пальцы в колечко, мол, окей всё. Егор, наконец, расслабляется, и отхлёбывает кофе из кружки. — Кстати, Антон, а ты с Эдом ещё общаешься? Скруджи который. А потом давится им и весь кофе оказывается у Арсения на штанах. — Блять, Егор! — взвизгивает Попов. — Да так, тут долбаёб один, — сердито глядит на него Арс, и Булаткин виновато пожимает плечами. — Так что ты там говорил? Общаешься? А можно нам встречу организовать? На какой хер? Да тут я хату с его фанючкой снимаю. Кэмел который. Двадцать пять. Он поймёт, передай ему, — озорно продолжает Арсений. Егор замечает, что у него в голосе с началом этого разговора появляются какие-то елейные нотки; и улыбается Арсений совсем иначе — ласково так. — Спасибо, — лепечет он. — Тогда до встречи, Антон, — Арсений сбрасывает звонок и откладывает телефон в сторону. — Будет тебе встреча с твоим Скруджи. Наверное. Антон сказал, что уговорит его. Егор смотрит на Арсения с обожанием и растерянностью; этого всего для него слишком много за такой короткий промежуток времени — он надеется, что эта поездка даст ему ясность. И, может, что-то намного более важное.***
— Чего хмурной такой? — спрашивает Эд, что иронично — он мрачнее тучи приблизительно всегда, а ещё выглядит так, будто его любимый пес был раздавлен машиной у него на глазах, пока он же за рулём сидел. — Да так, — отмахивается Антон и чуть расслабляется по виду. — Арсений звонил. — Это тот, который… — Это тот, с которым я в Питере познакомился, да. — И с которым… — пытается сказать Эд, но Антон прекрасно справляется без него. — С которым у нас были какие-то взаимные чувства, но у него не сложилось там с театром, и он вернулся в Омск, а меня позвали на «Камеди-баттл», и я переехал сюда, — выдаёт Антон на одном дыхании. — Хочет с другом пожить у меня недельку. Попросил, кстати, тебя привести. Эд усмехается и мотает головой. — Я Егору верен, — с долей шутки произносит Эд, зная, что речь вообще не о том, но в целом он вполне серьезно. Время идёт, но раны затягиваются долго — если затягиваются вообще; но Эд хотя бы больше не ревёт каждый вечер, потому что продолжает выгрызать зубами Булавочное существование, как и обещал. Так проще, чтобы не сходить с ума и быть занятым делом — впрочем, делом заняться всё равно придётся, потому что Тимати не одобрил идею валить из лейбла. — Да не, там какая-то «фанючка», цитирую, твоя хочет увидеться с тобой. Кэмел двадцать пять. Сказал, что ты поймёшь. Эд кажется более заинтересованным, когда речь заходит о Кэмеле. Это, наверное, единственный его подписчик на «Твиче», который кажется не просто какой-то «фанючкой», как сказал Антон, а адекватным слушателем и смотрителем (зоопарка, в который превратилась их квартира с кучей игрушек Егора), и Эд, в принципе, вполне не против увидеться с ним и познакомиться со спонсором его жизни последние пару месяцев. — Да, знаю его. Да, приводи. Пива выпьем, поболтаем. Норм. Антон смотрит на него немного удивлённо, но потом улыбается. — Я рад, что ты стараешься жить дальше. Эд коротко хохочет. — Нет, Антошка, я не стараюсь жить дальше, потому что я ещё ничего не принял, — болтает головой Эд. — И не приму. Он вернётся, вот увидишь. Антон меркнет. Эд кажется всем безумцем — и себе тоже, но это безумие хотя бы держит его на плаву. Все вертят пальцем у виска, что у него крыша поехала на этом Егоре, но Эд не может сдаться — он всегда собирает все силы, чтобы забрать сво-ё.***
Егор впервые за свою новую жизнь летит на самолёте, но никакого страха нет и Егор чувствует себя спокойнее удава. Будто подсознательно мозг осознаёт, что такое уже было и бояться нечего. Страха нет, — шепчет голосом Скруджи мысль в голове и на автомате Егор пальцами тянется к губам; их отношения в прошлом уже не кажутся глупостью. Он находит на просторах интернета много видео с ним, и всё тщательнее рассматривает фотографию, пытаясь высмотреть за бликом хоть что-то, что напомнило бы татуировки Эда. Всё, правда, бесполезно, но осталось потерпеть всего один день, и он спросит всё лично. Его, конечно, ещё как мандражит с этой встречи, потому что Скруджи всё ещё его любимый рэпер и влажная фантазия, но в его мире всё такое шаткое и бояться нет смысла — любую уверенность легко разломать одним словом. Нет, не то чтобы Эд перестанет быть его любимым рэпером и влажной фантазией; но он может оказаться кем-то ещё — хотя бы в прошлом. — Арс, а чё у вас с Антоном, я так и не понял? — спрашивает Егор, когда они бредут по набережной около Москвы-сити. Арсений сказал, что Эд живёт недалеко от Делового центра, но они даже не открывали карт — Егор помнит эти места, и адрес, кажется, тоже. За эти пару недель его память сделала огромный скачок вперёд — просто нужно было разворотить её, заставить Егора чувствовать какие-то сильные эмоции — и ржавые шестерёнки со скрипом начали двигать механизм; пускай и медленно до трясучки. Арсений усмехается и оглядывается лукаво. — Колись давай, у тебя лыба расплылась, когда ты с ним разговаривал, — подначивает Егор, легонько ударив Арса по плечу. Егор мало Арсения знает — хотя это его единственный и лучший друг. Арсений дурашливый, со странным вкусом и лисьим прищуром, он любит экспериментальное кино и знает много стихов — ему бы в Питер, таким только туда и дорога. Только тема прошлого у них дома была табу до недавнего времени, потому что Егора задевал и доводил до тревоги и истерик любой такой разговор; но сейчас всё меняется. Ветер раздувает их чёлки, и Егор останавливается покурить около речки, глядя на огромные стеклянные строения. Он там не был ни разу, он в этом уверен, но ему хочется там побывать — снять номер на шестидесятом этаже, притащить туда Эда и пить водку с соком, вопреки злачности всей обстановки. Он не знает, что он на самом деле чувствует к Эду, кроме глупой фанатской влюблённости; это всё очень сложно, потому что сердце ёкает, но Егор не знает, почему именно — не помнит совершенно, как и что-либо про их возможные отношения. Но к Эду тянет — уже сейчас. И если вдруг всё будет таким, каким кажется, то, может, они попробуют. Если Эдик пойдёт на такое, конечно. Грустно будет только, если сейчас окажется, что во всей этой ветреной влюблённости Егор себе их общее прошлое выдумал. — Ну как тебе сказать, — начинает Арсений, нагло забирая у Егора сигарету. — Мы с ним познакомились пару лет назад, я в Питере жил ещё, — Егор усмехается. — Ну и я влюбился почти сразу, он меня очаровал просто своей улыбкой, юмором, глазами. Они у него зеленющие, как сейчас помню, — бормочет Арс. — Но потом у меня в Питере не сложилось, а Антона позвали в Москву, в какое-то комедийное шоу, и так мы разъехались. Сходили на пару свиданий, поцеловались разок, переспали в вечер перед моим самолётом, чтобы осталось хоть что-то, — грустно говорит он, — и всё. Как-то так. Но я… да неважно, в принципе, что там я. Егор смотрит на него с сожалением. Зато теперь становится понятно, по какой причине Арсений так легко согласился ехать с ним; не чтобы вырваться из рутины, как казалось с начала, а потому что, кажется, он на что-то ещё надеется. И сам себя за это корит. — Помнишь вас, — заканчивает за него Булаткин. — И хочешь попробовать ещё. — Да, — пожимает плечами Арс. — Понимаешь, он меня так зацепил, всем, от и до, что я просто до сих пор вспоминаю наш единственный поцелуй и единственный секс, и мне было так спокойно с ним. Хорошо. Вот попался на крючок и всё. Как у тебя с этим Скруджи, хотя я до сих пор не понимаю, как это — влюбиться в образ и картинку. Только я вообще без понятия, может, он не придаёт этому особого значения. Но раньше в Омске меня ты держал, потому что я бы не смог просто тебя там бросить, а сейчас даже работа не держит, меня всё равно уволить хотят. Егор смеётся. — Меня тоже. Я криворукий потому что. — Так, может, нахуй этот Омск? К родителям я и так всегда приехать могу, — предлагает Арсений, но Егор немного меркнет. Его обжигает страхом перемен изнутри, ведь переехать в другой город это значит начать всё с чистого листа; а Егор сам по себе чистый лист, и выходит просто перевод бумаги. — Посмотрим, — выдыхает он хмуро, но Арсений не напирает. Егор выкидывает бычок в мусорку, и они продолжают шлёпать по солнечной Москве.***
— Я открою, — говорит Антон, когда в квартиру звонят, и Эд кивает, впервые не дёрнувшись от этого звука. Он вываливает оливки в мисочку, потому что из «пивка попьём» эта встреча превратилась в «нажрёмся как свиньи, чтобы точно найти контакт». Ему правда интересно, как выглядит Кэмел и этот Арсений, про которого Эд слушает второй год, но которого ни разу не видел. Антон нехило так в него втюрился, но боится; что они оба изменились за эти пару лет и теперь уже не сойдутся характерами. Эд тоже думает иногда, каким будет Егор, если вернётся? Изменит ли его всё, что было за это время? Хоть Эд даже и не знает, что было-то. Он иногда тоже пугается этих мыслей, но ему в этом смысле проще — шансов, что Егор вернётся хоть когда-нибудь совсем мало, и во рту грибы вырастут, если об этом думать. Вот вернётся, ступит на порог, получит по башке своей жестокой, и тогда… — Эд! — зовёт его Антон как-то слишком ошалело, и Эд хмурится. — Сюда давай, пулей! Эд в душе не ебёт, что там требует его немедленного присутствия, но выходит всё равно. Если бы здесь не было столько людей, Эд бы упал в обморок, но получается не очень драматично. Он смотрит на него с такой радостью в этих синих глазах, улыбается немного робко, пока стаскивает с себя джинсовку; на руке привычная «вера», которую Эд всегда хотел относить к себе, и чёлочка русая, как раньше, когда он был подростком. Эда, кажется, зовут все присутствующие, но его как будто окунули башкой в аквариум. Егор протягивает ему ладошку, чуть влажную, улыбаясь всё также, будто ничего и не было, и тогда Эда срывает с цепей. — Понравилось тебе, да, издеваться надо мной?! Блять, да я же верил тебе, и не думал, шо ты такую хуету сотворить можешь, блять, Кэмел он нахуй, утёнком зовёт! — орёт Эд ему в лицо, прижимая к двери и руками вцепившись в ворот. — Какой же я долбаёб, что сразу не допёр, нахуй! Что это просто издёвка! По ебалу мне дать решил, да?! Отомстить за всё, что я тебе наговорил?! — Эда парни в четыре руки пытаются отцепить от напуганного Егора, а Эд настолько зол, что у него в висках пульсирует, и он чуть ли не слюной брызжет. Правда ударить всё равно не может, потому что рука не поднимается. — Ты жестокое хуйло, Булаткин, блять, ты… да не знаю я, кто ты! — срывает он голос. Эд хочет податься вперёд и обнять, стать снова маленькой ложкой, но обида сворачивается в пену у рта, он чувствует себя преданным и разбитым, потому что он всё что угодно простить готов, но не такую жестокость. — Я ненавижу тебя, пидор, понял?! Это не твич, тут можно, я ненавижу тебя! — Эд, он ничего не помнит, — вдруг негромко бросают сзади, и Эда дёргает, как от пощёчины. Он обмякает, теряет все силы вмиг, и Антон ослабляет хватку; Эд оглядывается на встревоженного, как он понял, Арсения, а потом дёргает голову назад на Егора, который едва ли приходит в себя и растерянно оглядывается вокруг. Эд зыркает в непонимании туда-сюда, мол, объясните мне, скажите, что это шутка; ему кажется, что разобраться в причинах и следствиях проще даже если Егор его предал, чем разбираться в том же с человеком, который даже не знает о том, что «они» когда-то были. — В смысл… как ничего не помнит, я не… — бормочет Эд, озираясь по сторонам, но потом ловит его взгляд, уже не испуганный и не затравленный, а открытый абсолютно, будто Эд не орал ему в лицо, какое он хуйло, сейчас, и замирает. — Арсений нашёл меня избитого в переулке Омска пять месяцев назад, без вещей, телефона и денег, а ещё с травмой черепа в височной доле, — спокойно, мягко объясняет Егор, сделав шаг вперёд, слова медленно наматывает на сознание своим голосом вкрадчивым, как он всегда умел. — Я не помнил даже своего имени, Эд. Так что я был бы рад не быть жестоким и не делать тебе больно, но я даже не знал, что меня кто-то ищет, — говорит Егор, оказываясь совсем рядом, но Эд не находит в себе сил поднять взгляд. Когда он думал, что будет, если Егор вернётся не таким, как раньше, он не это имел в виду. Но самое смешное — он ведёт себя, как всегда, как при их знакомстве, тот же самый Егор, который успокаивает Эда, когда тот бесится — так и встретились, собственно, после одного разговора с Тимати, когда Эд пиздил мусорку около офиса БлэкСтар. Только проблема в том, что Эд помнит каждый их момент, от самых плохих до самых хороших, а для Егора он — рэпер и вечно грустный стример, которому он скидывает кучу денег и зовёт утёнком. И больше ничего. — Как так?.. — Эду сводит горло, и вопрос выходит сдавленным. Он оседает на пуфик в коридоре и ворошит ёршик волос ладонями. Его колотит от понимания, что его Егор жив, что он не закопан ни за какими гаражами, что вот он, стоит, тёплый, как всегда, и Эд может кожей чувствовать его волнение, но Егор больше не е г о. Эд поджимает губы и застеленные слезами глаза от всех прячет, дёргая куртку с крючка. — Рад, что ты жив, — бросает он, не оборачиваясь, и вылетает из квартиры. «Эд!», — слышит он себе вслед и бежит, интуитивно переставляя ноги, по лестнице вниз.***
— Ты как? — спрашивает Егор, обнаружив Эда в соседнем дворе на скамейке, зарёванного и опустошённого. Эд отмахивается только, мол, так себе, и Егор, в принципе, может его понять. Когда твой близкий человек возвращается к тебе живым, но без памяти, ты даже не знаешь, чувствовать радость или боль. Егор так и не понял, были ли они кем-то ближе, чем друзья, но оставлять Эда одного он больше не намерен, потому что тот выглядит подавленным настолько, что, кажется, даже Егор Крид без памяти ему пойдёт. — Поговорим? — спрашивает Егор тихо. Эд пялит упорно вдаль, где между домов можно увидеть далёкую реку. Там уже вечереет, красиво так, тёмно-оранжевый закат на фоне вроде, не сильно потресканных домов. — Я… не знаю, что тебе сказать, — выдыхает Эд и тянется за сигаретой. Егору тянет тоже, потому что они раньше любили так делать, кажется. — Спасибо, — улыбается уголком губ Егор. — Да и не надо ничего говорить. Можешь просто на мои вопросы поотвечать? Пожалуйста. Я в Москву сорвался только когда понял, что ты можешь мне помочь вспомнить. Он немного нервничает, потому что Эд явно не в порядке, но попытка не пытка, и так всяко лучше, чем пытаться выяснить что-то при всех. Егор, может, не ожидал такого знакомства со своей влажной мечтой, но, как он и думал, всё потихоньку встаёт на свои места, пускай и через неумелые руки неопытных механиков. — Давай лучше в «Вопросом на вопрос». Я — тебе, ты — мне, и отвечаем. Так будет, наверное, проще, — хмыкает Эд. Егор улыбается ещё шире, и Эд не может с постным лицом смотреть на это, видимо, потому что улыбается слабо в ответ. Он смотрит на него сейчас, когда отошёл уже немного, как на сказку, небылицу, где лисички взяли спички, море синее зажгли; и Егор теперь для него — горящее море, потому что Эду, наверное, кажется, что Егора и вовсе нет, а он просто съехал кукухой. Егор не уверен на сто процентов, но взгляд у него именно такой. Неверящий и истосковавшийся. Эд теперь не отводит от него глаз — Егор даже немного смущается. — Я начну, да? — Начинай, — кивает Эд и двигается чуть ближе, явно из всех сил пытается расслабиться рядом с ним, не зная теперь, где грань. — Мы встречались? — начинает он с главного. — Да, — кивает Эд. Старается держать лицо, но выглядит несчастным. Егор берёт его за руку, чтобы поддержать, но Эд вытаскивает её. — Не надо. Не надо это вот из жалости всё. Ты же не любишь меня и даже не влюблён в меня так, как это надо мне. Ты не знаешь меня, ты, блять, живёшь теперь в Омске и в душе не ебёшь, сколько всего мы прошли! — заводится опять Эд, но быстро выдыхает. — Прости. Я шарю, шо это не твоя вина. Но не надо меня жалеть. Ты, блять, живой. Это уже, как бы, дохуя, учитывая, шо две недели назад я выбирал тебе надгробие. Егор давится воздухом. Его правда считали мёртвым, и представлять пустую могилу со своим портретом — страшно. Это поражает и заставляет обо многом подумать — но позже. — Да… ты прав, наверное, но Эд. Я давно уже испытываю много чего к тебе, — поправляет его Егор. — Через «Твич» не считается, — фыркает Эд. — Через «Твич» не считается, понял, — вздыхает Егор. — Ты пой… — Нет, сейчас мой вопрос, — затыкает его Эд озорно. — Соблюдай правила игры. — Ладно, — улыбается Егор в ответ. Он чувствует, как напряжение между ними немного притупляется; никто не говорил, что будет просто, но Егор уверен был, что с этим «не просто» они могут легко разобраться. У него сейчас особое состояние — он сразу напряжён, окрылён и расслаблен. Он наконец узнаёт много правды о себе, мир не кажется таким страшным, и он понимает, почему его тянуло к Эду с самого первого стрима. Возможно, уезжать из Москвы он будет уже другим — хотя бы на долю тем, кем он был. — Ты вспоминаешь? — спрашивает Эд. — Да, — жмёт плечами Егор. — Немного и редко, но кое-что из прошлого я помню. Эд немного светлеет — это даёт ему надежду. — Твоя очередь. Егор задумывается, насколько много он действительно хочет знать сейчас, чтобы не перегрузить себя снова. Голова у него, оказывается, далеко-далеко не железная. — Сколько мы встречались? — Полтора года. Что ты помнишь? — тут же задаёт свой вопрос Эд. — Как ты спишь на моей груди, текст песни про глаза, что ты мне сказал «страха нет» и… как идти к твоему дому с набережной. — К нашему дому, Булк, — поправляет Эд. — Понял, — кивает Егор. — Про булку тоже помню, но раньше не соображал, как это связано со мной. Эд давится смешком. — Да ты и в первый раз не допёр. Эд смотрит на него заискивающе, и этот взгляд смешит их обоих, и они как дураки просто смеются, сидя на скамейке и перехватывая укоризненные взгляды прохожих, до слёз и какого-то успокоения, что ли, будто все испытания пройдены, и они наконец могут выдохнуть. В какой-то мере так и есть. Помнить, или хотя бы знать, что-то про себя — это прекрасно, когда тебя не кроет всем сразу. Егор чувствует себя намного лучше, он смотрит на Скруджи вживую, и иногда появляется настроение просто завизжать, как девчонка, потому что это тоже что-то из разряда медведей на велосипеде и комариков на воздушных шариках, что ты жил вот так, смотрел на него, такого красивого и простого, а потом ты оказываешься его потерянным парнем, и настолько потерянным настолько парнем, что тебя чуть не убивают в коридоре, а потом оказывается, что вы жили вместе и были вполне себе счастливы. Впрочем, попробовать начать сначала, когда осознание этого всего дойдёт до Егора, не кажется такой уж плохой идеей. Тем более, что Егор впервые за эти полгода чувствует себя на своём месте.***
Они бродят по дворам ещё долго, потому что Антон учтиво попросил Эда немного задержаться, и кто Эд такой, чтобы не помочь другу. Разговаривают о всяком, не перешагивая черту, перебрасываются бестолковыми вопросами, узнают много нового друг о друге; вернее, Егор узнаёт о себе, а Эд узнаёт о жизни Егора последние полгода, а потом запоздало вспоминает, что Егор как-то рассказывал, что его первым псевдонимом был Кэмел. И правда мог бы сообразить. — Я тебе писал, кстати, — говорит Егор, — во всех соцсетях. Кроме вк-ашки, там закрыто было. — Не читаю директ, там слишком много долбаёбов. — Да? А как же твой любимый подписчик? — усмехается Егор. — Мой любимый подписчик потерялся среди долбаёбов. Егор смеётся опять — он вообще выглядит счастливым. Эд надеется, что это из-за его компании, а не потому что Егор просто слепо его обожает. Хотя, у него есть предположения, что это старые, забытые чувства дают о тебе знать. И это, наверное, самый обнадёживающий вариант из всех. — Мы ещё играем? — спрашивает Егор, когда они останавливаются покурить. — Не знаю. Можем ещё по вопросу, если хочешь. — Хочу, — лукавит Егор, который явно что-то задумал. Он слишком плохо актёрствует, как и раньше. Да и вообще Егор особо не изменился — не так, как боялся Эд. Разве что стал проще, потому что когда ты официант в Омском кафе, невозможно не быть простым. Эд смотрит на него этим до безумия влюблённым взглядом, и не может поверить, что Егор наконец-то дома. Он боится проснуться сейчас и обнаружить себя в замусоренной бутылками спальне и опять без никого — наверное, со всем остальным он точно справится. Сложно сказать, что он чувствует сейчас, потому что помимо безграничного счастья есть ещё много всего. Но Эд подумает об этом потом. — Можно тебя поцеловать? — вдруг спрашивает Егор, и Эд дёргается. — Я же сказал, из жалости или обожания ни… — Хуя не надо делать, я понял. Но кто откажется пососаться со Скруджи? Эд фыркает. — Ты знаешь, половина планеты где-то, — отвечает он. — Но не я. Так можно? Эд с одной стороны думает о том, что шепчет ему Эдос на его плече — что это неискренне и неправильно, и Эд будет страдать. А с другой — Скруджи, который говорит ему, что один раз не пидорас. Тем более, он хотел этого последние полгода; а потом уже можно выёбываться и требовать свидание. — Можно, — улыбается Эд так же хитро, принимая правила игры. Егор не ждёт ни секунды; скользит пальцами ему на щёки и впивается в чужие губы с жадностью и желанием, и Эд не сдерживает собственный стон. Губы Егора всё такие же мягкие и приятные, хоть и целуют менее умело, чем раньше, но это даже поднимает его дух — ни у кого тот не учился. Они жарко дышат друг другу в рты и кусаются, пока оба не устают и не переходят на что-то медленное и нежное, когда никто не пытается несдержанно никого сожрать, и поцелуй становится сразу более любовным; и тогда Эд готов, правда, сдохнуть от счастья. Егор отстраняется и улыбается ему покрасневшими губами, глядя прямо в глаза. — Пойдёшь со мной на свидание? — тут же выдаёт Эд, выполняя обещание самому себе. — Пойду, конечно. Уж теперь мне точно никуда не деться, раз уж кот любит не тебя, а меня, а ещё половина игрушек… — Все игрушки, — поправляет Эд. — Все игрушки и половина вещей в нашей квартире куплено моими глазками и ручками, — усмехается Егор. — А! — вдруг оживляется он. — Ещё помню Булавку между лопаток. Или это не твоя? Эд лыбится. — Не моя. Наша. Они парные. Твоя скрепка и моя булавка. Максимально тупая идея была, конечно, но всё-таки. Стоп, погодь, ты видел скрепку у себя за ухом? — осекается Эд. — Видел, видел конечно, — хихикает Егор. — Это всё я тоже помню. Я же сказал, немного, редко, но что-то. Хоть что-то. Начинать надо с малого; может, потом так Егор вспомнит что-то более значимое, по крупицам, словам и действиям. Егор берёт его за мизинчик, пока отвлекает Эда своей болтовнёй. — А этого, кстати, раньше не было, — говорит Эд, но ему нравится. Он пока не видит разницы между фанатством и реальными желаниями Нового Егора, но это, впрочем, пока не важно. — Поверю тебе на слово. Всегда лучше Егор без памяти, чем его отсутствие в принципе.***
— Арс! — зовёт Егор друга, когда они возвращаются, и тот самый кот тут же устраивает электростатическое шоу в коридоре, видимо, учуяв запах настоящего хозяина. Эд тянет к нему руку, но получает лапой по ней. Эд говорил, что тот с ним только так и контактировал. Всё возвращается на круги своя. — Можно тебя на минутку? — спрашивает Егор и утаскивает его в первую свободную комнату. — Короче… — мнётся он. — Я, наверное, всё-таки останусь. Ну, тут. В Москве. Когда начинаешь узнавать о себе, это очень увлекает, и Эд может неплохо мне помочь. — Да нра-а-авится он тебе, — тянет Арс. Егор закатывает глаза по привычке, но молчит. — Знаешь, я, наверное, тоже останусь. Но после того, как мы съездим в Омск, сдадим хату и заберём вещи. — Антон решил заново начать? — выгибает бровь Егор, едва пряча лыбу. — Не знаю насчёт заново, но на свидание позвал, — гордо, как кот, вскидывает голову Арсений. — Тоже неплохо. — Тоже?! — возмущается Арсений. Егор улыбается.***
Эд просыпается утром с ужасным сушняком и трескающейся башкой в замусоренной бутылками спальне и на секунду пугается; а потом Егор, спящий рядом, закидывает на него ногу так, что вода становится труднодостижимой наградой за всю его веру в то, что когда-нибудь он вернётся. Но Эд совсем не жалуется.***
Со временем амбассадора всратых игрушек у них дома становится два — Эд дарит Егору цветного червяка из «Икеи», а Егор вспоминает, как Эд с них бесился раньше. На самом деле, Егор много чего вспоминает со временем, и даже эту их ссору, из-за которой всё и произошло, но она больше не вызывает тех эмоций, да и попадать в что-то похожее ни у кого из них нет желания. Эд понимает, что всё никогда не будет как прежде, но Егор смотрит на него также, как смотрел всегда — и сомневается в собственной уверенности, потому что любовь это, всё-таки, не только о памяти. Эду, кажется, в эту жизнь влиться было даже сложнее, но Егор всегда, со второго месяца их отношений-попытка-два, был рядом, чтобы успокоить — он уверяет, что теперь точно никуда не денется, а даже если денется, то будет носить паспорт и запасной телефон с собой в том же внутреннем кармане. Через полгода Егор собирает первую большую площадку в московском клубе, и на него приходят посмотреть целых тысяча человек. «Самая-самая», записанная у Эда в «Чёрной звезде» стреляет на всех площадках, и несколько треков следом тоже, а пропажа делает его огромным инфоповодом; некоторые даже думают, что он подстроил всё специально, но этого было не избежать. Но кому какое дело, если Егор рвёт все чарты покруче, чем его парень. Егор считает кощунственным, даже не смотря на то, что это слишком очевидный намёк на гейство, не вытащить Эда на сцену на «Самой-самой», ведь в ней каждая строчка про него. Впрочем, как и во всех последующих его песнях, с самой искренней и настоящей любовью.