Just need you to tell me we're alright

кухонная раковина полна грязной посуды. лучи холодного сентябрьского солнца пробиваются сквозь легкий тюль и играются с ним, будто бы дети, рисуя странные замысловатые узоры на серых стенах, раскрашивая их всеми цветами зеленого; рассыпаются солнечными зайчиками по комнате, находя старое разбитое зеркало; согревают своим холодом забытый всеми, но стремящийся жить фикус на подоконнике: он стоит в старом горшке с сухой землей и тянется всем свои естеством поближе к свету, поближе к жизни. а больше и не нужно. этой ночью шел дождь и весь двор усыпан такими же небольшими подмерзшими лужами. если всмотреться, то можно увидеть пятнистые листья, вмерзшие в воду крепко, редко где торчит изо льда ребристый край березового листа или острый уголок кленового листика. или вот, видны следы мягких кошачьих лап на земле - они тоже замерзли, это было неизбежно. но скоро выглянет солнце, в сотый раз пытаясь согреть землю, и растают лужи, растекаясь некрасивыми кляксами по выложенной камнями дорожки, следы скроются под цветным покрывалом листьев и серый день, кажется новыми красками заиграет. из кухни тянет горелым, коричневая клякса кофе медленно расползается по белой столешнице, застывая сладким пятном, звонко ударяется о стол так не вовремя выскользнувший из руки нож, задевая острым концом ладонь. хосок тихо чертыхается и к ране припадает, слизывая выступившую кровь. она оседает на языке неприятным металлическим привкусом, заставляет брезгливо поморщиться. он включает воду и руку сует под струю, сплевывает красную от крови слюну в раковину, та весело булькает, словно обещая ему новые проблемы. хосок невесело усмехается, бормочет что-то вроде "не в этот день, родная" и кран закрывает. сразу становится как-то тихо и неуютно, хотя казалось бы куда уж хуже. оказывается есть куда. но ничего, он вытерпит. и не через такое проходили. остается всего лишь жалкий месяц и он сможет снова жить, а не скитаться безликой серой тенью по пустому дому, в который даже ищущие тепла насекомые залетать не хотят. его тут просто нет. хосок не знает, что такое тепло, не умеет его чувствовать. скорее, просто не может. он морозное январское утро, когда при вдохе кажется, будто легкие замерзают изнутри, скрип снега под ногами, иней на ресницах, кусачий морозец, заставляющий неметь пальцы и щеки покрываться румянцем, воющая метель, что заметает за ночь только-только расчищенные дорожки. и это тяжело. весной снег тает, превращаясь в какое-то жалкое подобие себя прежнего, так же происходит и с хосоком: по весне он становится слишком мягким, податливым даже, словно мягкий пластилин, каким-то... не собой. но именно весной природа оживает, лопаются душистые почти на деревьях и трава проглядывает сквозь тонкий снег. (если уж быть честным, то хосок _зависм_ от времени года) так почему же сейчас он чувствует себя так странно?

/.//

чонгук бежит и будто бы не чувствует ледяного ветра, хлещущего его по щекам, как мантру повторяя три слова «лишь бы успеть». его не было слишком долго. листья уже успели смениться во второй раз, вновь укрывая цветастым покрывалом землю, чтобы добавить немного красок в этот увядающий мир, и вообще, кажется, будто прошла целая вечность. он боится, что вернется домой и увидит лишь холодные серые стены, два стула и стол на кухне, да диван где-то там в гостиной. и словно бы и не было никогда его солнца. конечно же он себя накручивает, иначе и быть не может, ведь чимин чуть ли не целые простыни отчетов ему каждый день писал, только бы не волновался, лишь бы не сорвался. и что же произошло? конечно же он покупает билет на первый же самолет до Города. это было вполне ожидаемо, но чимин все равно разочарован и как минимум неделю ни писать, ни говорить с гуком не будет, но волнует ли это его? нет. точно не сейчас и ближайшую вечность. кухонная раковина полна грязной посуды на плите свистит давно забытый чайник, осенний ветер играет с тюлевыми занавесками, начинает накрапывать легкий дождик, тихо-тихо постукивая по окнам и кажется, горит так не вовремя поставленный в духовку пирог. чонгук сжимает хосока в объятиях и он кажется таким хрупким сейчас: исхудавший после долгой разлуки, в его старой футболке, небрежно заправленной в заляпанные белой краской штаны, но улыбающийся так нежно, что сердце щемить начинает. боже, он так любит его. весь день они проводят не отходя друг от друга ни на шаг: гук все время ближе жмется, старается чужую руку из свое не отпускать и просто есть везде. с непривычки это пугает, заставляет хоби все чаще на улицу выходить и стоять там, пока не замерзнет, чтобы его обнимали, пытаясь отогреть и говорили о том, какой же он все-таки дурачок, раз возлюбленного своего шугается. а потом, ближе к ночи, когда солнце вновь опускается за горизонт, окрашивая небо в темно-оранжевый, когда фонари загораются на улицах и уставшие люди готовятся ко сну, он сам приходит к младшему и рядышком ложится, прижимаясь близко-близко, и шепчет на ухо что-то такое, от чего у гука улыбка широкая и в уголках глаз слезы. он не может поверить в то, что хосок позволил ему дарить тепло.