Февраль. Фонари как всегда утопают во тьме. А в городе снег все такой же прозрачно-синий. Ты чувствуешь слабость, но Мир вдруг отрезал: «Не смей! Ты разве забыла, что ведьма должна быть сильной?» Легла на ковер, потянулась, закрыла глаза. … и так надоело во всем и всегда быть первой. Гадала на принца, но Мир, усмехаясь, сказал: «Ты разве забыла, что ведьма должна быть стервой?» Полночи без снов, а с рассветом почти что без сил Открыла глаза, ненавидя людей и утро. Ты злилась на солнце, а Мир беззаботно спросил: «Ты разве забыла, что ведьма должна быть мудрой?» Дороги и тропы истоптаны черным котом. А в городе дождь и промерзлая эта слякоть. Шутила сквозь слезы, когда я напомнил о том… «Ты разве забыла, что ведьмы умеют плакать?»
Мальчик лежал в своей кровати, накрывшись одеялом с головой, и тихо, так, чтобы не услышали слуги, плакал. Он был глубоко несчастен, и слуги не могли бы его успокоить, поэтому он плакал в гордом одиночестве. Он знал, что ему нет места в мире, в котором он живёт: отец обнаружил в нём скверну, ужасное проклятие – колдовство. Оно проявилось внезапно: вот он махнул ресницами – и вельможу-подхалима отнесло на несколько футов непонятно откуда взявшимся потоком ветра; вот топнул ногой – и дрожь прошла по всему замку. Сначала они пытались бороться, пытались вымолить, выпросить у Господа исцеление, но молитвы услышаны не были, не говоря уже об обрядах экзорцизма. Почти год прошел в мучениях, в ожидании неизбежного и в надежде, что когда-нибудь все образуется. Не образовалось. Это было настолько тяжело, что Марк даже перестал выходить из своих покоев, да король и не был против. В конце концов, Марк чувствовал, что отец к нему охладел, как будто перестал замечать. От этого становилось ещё и обидно. И вот он, маленький принц, который плачет днями напролет от бессилия и обиды и молится Богу, чтобы все вернулось на свои места... Послышались шаги, скрип и позвякивание доспехов и тихий разговор. Дверь открылась, и кто-то вошёл, подойдя к кровати. Марк затаился, прислушиваясь к тяжёлому дыханию, затем к тихой молитве. На лицо опустилось что-то плотное, прижимая к кровати. Страх волной захлестнул сознание, давая силы сопротивляться.Руки принца сжали запястья нападавшего, ноги стали пинать воздух. Крик вырвался было из горла, но потонул среди гусиных перьев. Неизвестно почему, но давление слегка ослабло, но не пропало совсем, и Марку внезапно пришло в голову, что воздуха уже не хватает. Руки ослабели и разжались, бессильно опадая. Ноги конвульсивно задёргались. Любая мысль, приходящая в голову, тут же затухала. Мальчик уже свыкся с неминуемой смертью, когда воздух сотряс голос: – Ступефай! И тут на Марка упало что-то тяжёлое, твёрдое и кричащее. Следующий крик: – Мобиликорпус! – снял этот вес. Голос неизвестного спасителя был твердый и тихий, похожий на шелест листвы, и был наполнен едва скрываемым гневом и раздражением. Голос проговорил: – Не бойся, дитя. Тебе больше не причинят здесь вреда. Как же громко орёт, так раздражает… Да замолчи ты уже! – прикрикнул он на рыцаря в воздухе, кричащего молитвы и проклятия. – Силенцио! Крики прекратились. – Вот, так лучше. И скажи спасибо, убийца, что ты ещё жив, – проговорил голос. – А теперь, дитя, поднимайся с кровати. С этого момента ты здесь не живёшь. Марк откинул одеяло с лица, и увидел рыцаря, висящего у самого потолка в воздухе с весьма жалостливые видом. Он шевелил губами, но не издавал ни звука. Переведя взгляд на кресло у камина, принц увидел, что в нём сидит человек в мантии, обитой зелёным бархатом, и греет руки у огня. – Какой послушный, – хмыкнул мужчина. – Назови себя, дитя. Марк приосанился и тоненьким, срывающимся от испуга, голосом ответил: – Маркус из дома Уэссексов, сын Этельреда. Теперь представьтесь вы, сэр. – Сэр? – хмыкнул человек в кресле. – А мне нравится… пожалуй, так ученики будут обращаться к профессорам. Хорошо же, ваше Высочество, – он встал, и Марк увидел его лицо. Оно было бледным с острыми скулами и выдающимся подбородком. Длинные почти белые волосы, прикрывающие голубой лёд глаз, развевались от дуновения ветра. Ростом он был футов в шесть, тощий и прямой, как пика. – Я Салазар из дома Слизерин. Имени отца своего я уже не помню, и не имеет это для меня значения. Мне полагается поклониться, не так ли? – Он ухмыльнулся, и исполнил самый элегантный поклон, который только видел Марк. Когда Салазар выпрямился, улыбка сошла с его губ. – Я здесь не просто так, ты прекрасно понимаешь, да? Марк кивнул, и, помедлив немного, сказал: – Вы здесь потому что я проклят. Салазар выгнул бровь и выдохнул: – Маглы… – потом подошёл ближе, и схватил мальчика за подбородок, приподняв его голову. – Ты не проклят, дитя. Ты магик, хоть среди твоих родственников и нет таких же как ты. Не перебивай, когда я говорю! – рявкнул он, увидев, что Марк хочет возразить что-то. Губы у того задрожали. Салазар только вздохнул и продолжил более вкрадчиво: – Ты обладаешь способностями к волшебству. По крайней мере, по моим расчетам, должен. Ты ведь обладаешь, правда? – мальчик кивнул. – Вот и славно. Покажи мне. Сделай что-то, что высвободит твою магию. Марк захлопал глазами. Сделать что? Что он такого делал? Да ничего особенного… он топнул ногой, но ничего не произошло, и он погрузился в себя, размышляя, что такого было необычного в тех случаях. Он помнил, что «магия» проявлялась только тогда, когда он злился или был обижен. Может, это эмоции вызывали все эти явления? – О да, дитя. Ты быстро учишься, хоть я ещё ничему тебя не научил… – улыбнулся Салазар, и улыбка его была наполнена теплом. – Если не можешь сейчас, не страшно.Это и неважно, уже точно знаю, что ты волшебник. А теперь возьми меня за руку, и мы отправимся в туда, где тебя не найдут маглы… Марк послушался, и тут же мир в его глазах закружился, и они с Салазаром оказались посреди какой-то улочки, освещённой факелами, пламя которых было синим. Марк покачнулся от неожиданности, но устоял и подавил в себе подступающую рвоту.Салазар повел его вверх по улице и завёл в место, которое можно назвать пабом. Там он заплатил за комнату наверху. Отведя мальчика и уложив в постель, он, уходя, оставил на столе какие-то бумаги и мешок монет. Сон всё не шёл, и Марк всю ночь проворочался на неудобной кровати, и уснул лишь к полуночи.***
Этельред был не то чтобы обрадован пропажей сына. В конце концов, это был его сын, и то, что он был одержим нечистыми духами, немного значило для отца. Да, он отправил рыцаря убить мальчика, но кто бы поступил иначе? Облегчение было: королю не придется объяснять лордам, почему его сын никогда не выходит в свет, ему не придется думать, как Марк устроится в жизни. Теперь Этельред мог объявить о смерти сына, который до этого долго страдал чахоткой. И крови на руках у него не было. Отвлекшись от всех этих раздумий, король обратил внимание на следующего просителя…