Don't say Goodbye

Человеческая жизнь скоротечна. Ни Бог, ни Дьявол не знают, сколько человеку отведено встретить рассветов и провести закатов — таков закон нашего мира, и никто не смеет ему перечить. Каждый с блаженством принимает те дни, что ему дарованы, и каждый волен провести их во зло или во благо как для себя, так и для других. Кто-то с ужасом к этому относится, да так, что от страха хочется кричать во все горло, но время не повернуть вспять, кто-то смиренно ждёт своего часа, по крупицам выскребая из далёких воспоминаний тёплые сердцу моменты, а кто-то пытается противиться, предлагая вывернуть наизнанку все человеческие ценности и нарушить гармонию мира. — Это жестоко с твоей стороны, — голос мужчины прозвучал тихо и непринуждённо, но почтительно. Вид у него очень неспокойный и озабоченный. — Я ничего тебе не обещала. Прости, — ответ был вялым и полным сожаления. — Пора перестать противиться. — Это тебе пора перестать мучить меня. — Интегра… — вампир сделал недолгую паузу, словно собирая свои мысли в единый поток и даря себе секунду, чтобы успокоиться. — Мне не нужно ничего отвечать, достаточно кивка головы, взгляда или мысли, и я пойму тебя. — Ты все усложняешь, мой ответ — нет. Нет. Как вчера, позавчера и как сорок лет назад. Мой ответ — нет, Алукард. Я прожила жизнь достойного человека. Я служила верой и правдой своей родине, своей королеве, своей церкви и своей организации всю жизнь. Мне не о чем жалеть, разве что за потерянный глаз немного обидно, — госпожа Хеллсинг говорила размеренно и осторожно, поглаживая чёрную полоску ткани, перечеркнувшую худое лицо, что избороздили тонкие морщинки. Впервые за долгое время у её слуги появилась просьба, постепенно переходящая в мольбу, которую госпожа Хеллсинг никак не желала выполнять. Вампир, однажды познавший смерть, чуял её неизбежное и, что страшнее всего, скорое приближение к хозяйке, от чего с каждым днём всё настойчивее протягивал ей руку, чтобы утянуть за собой в глубины ночи и бессмертия. Он страстно желал всем своим мнимым существом, чтобы она, горячо любимая Интегра, разделила с ним вечность. Один короткий ответ, и граф вернёт ей былую молодость и прыть, восстановит энергию и силу, дарует свежесть и красоту. Взамен лишь душа. Душа последней из рода Хеллсинг. Душа, которая давно принадлежала Носферату, и он, как полноправный хозяин, просил и даже требовал отдать как можно скорее, пока смертное тело его госпожи не встретило свой последний закат. Война с любимой женщиной — это единственная война, которую он проигрывает каждый день. Каждый проклятый день Интегра побеждает все его доводы и аргументы, каждый день отказывается от предложенной руки, которая обещает спасение, но при этом обрекает на бесконечное скитание во тьме и предательство всего святого, за что она боролась все эти годы. Госпожа лишь грустно улыбается своему верному слуге и обещает на том свете молить Бога о спасении его души. Каждый раз она с щемящей болью в груди молча наблюдает, как вампир, словно дикий зверь, мечется по комнате, разрываемый на части собственными чувствами и собственным бессилием. В какие-то моменты видит, как он отчаянно не хочет принимать то, что происходит и то, что неизбежно. — Даже у жестокости есть предел, — граф злится, до скрипа сжимая клыки. Злится над каждым её словом, над её упрямством и над своей слабостью. — В вопросах жестокости ты разбираешься куда больше меня, — ответила Интегра и с наслаждением вдохнула аромат розы, которую вампир сегодня ей преподнес. Алый цветок был идеальным, словно созданным по заказу. Изящные линии лепестков, плотно прилегающих друг к другу, создавали нежный бутон, от которого невозможно было оторвать глаз. — Последнее время ты значительно опередила меня в этом, — проговорил вампир наотрез. — Нет жестокости в том, что человек желает умереть естественной смертью, оставшись при этом человеком, не отвернувшись от веры и света, — усмехнулась Хеллсинг, но без яда в голосе. У Интегры самой где-то в глубине засела невыносимая тоска о том, что скоро ей придется оставить его. Она как простая смертная покинет этот мир, а не-мёртвый будет вынужден вечность скитаться, не находя покоя, и неспособность вырвать любимую из цепких лап смерти его ещё больше подкосит, разозлит, доведёт до отчаяния, заставит вновь улицы Лондона погрузить в реки крови. Также с камнем на сердце и с тупым унынием в душе госпожа понимала, как бессердечно поступает с Алукардом после всего пережитого вместе, и изредка, вздрагивая всем телом и ощущая почти мучительную лихорадочную дрожь, вспоминала, какие непростые, запутанные и тщательно скрываемые отношения у них сложились. Но она и правда ничего ему не обещала. Не обещала, когда он впервые спас ей жизнь, не обещала, когда сама же призналась ему в своих чувствах, не обещала, когда родился их первый поцелуй, не обещала, когда на холодных простынях засыпала в его объятьях, как и не обещала по его возвращению через тридцать лет. И сейчас, на исходе своей жизни, Интегра искренне не понимала, с чего вампир решил, что она пойдёт на этот шаг. Она покинет этот мир как истинный Хеллсинг — гордо и без сомнений, оставляя лишь страх и волнение за своего слугу. Госпожа не могла избавиться от чувств, которые так и липли к телу, утягивая в холодную глубь. Будет ли новый глава организации компетентен и терпелив к её вампирам? Хватит ли ему мудрости найти подход к ним и хватит ли смелости и стойкости обуздать нрав короля нежити, ведь в противном случае Алукард убьёт его в первый же день? Все эти тревоги отзывались бессонными ночами, усугубляя и без того дурное самочувствие Интегры, а каждодневные споры с графом зарождали такие чувства, что едва ли в этом мире найдутся слова, чтобы их описать. — Не печалься обо мне, Алукард, — продолжила женщина, видя, что вампир почти принял поражение в их сегодняшнем импровизированном сражении. — Тебе нужно осознать это и смириться. Если мои мольбы будут услышаны, мы с тобой непременно встретимся вновь, — проговорила Интегра, окидывая мужчину взглядом полным надежды о том, что вампир внемлет её просьбам. — Я думаю, что он, — вампир поднял палец, указывая куда-то вверх, — по твоей просьбе не станет спасать душу того, кто кровью своих жертв и врагов писал тебе на раскалённом за день асфальте признания в любви. — Он не станет топтать душу того, кто раскаялся, ведь ты тоже был человеком, — мягко ответила Интегра, зная, что для вампира это одна из больных тем. — Мне не нужно ничьё спасенье и уж тем более прощение, — резко отозвался Алукард. — Мне нужна лишь моя госпожа, к которой я отчаянно тяну руки, но не могу дотянуться. Ты сейчас сидишь напротив, так близко, но при этом невероятно далеко от меня, и это сводит с ума. — Я с доблестью прошла свой жизненный путь и с доблестью его закончу. В этом моя честь и гордость. Не заставляй меня проявлять малодушие, — не унималась Интегра, продолжая гнуть свою линию. Дай она чуть слабину, будь то взгляд или интонация — вампир тут же перейдет в наступление. — И твоя честь и гордость позволяют тебе каждый раз истязать меня самым изощрённым способом. Мгновение боли — и ты станешь моей, Интегра. — Я всегда была твоей. — Женщина грустно улыбнулась. — Тогда я не понимаю, почему ты так упряма. Почему хочешь оставить меня? Ты же понимаешь, что новый глава и недели не протянет на твоём месте, если даже Серас его пугает, хотя сама притом боится любого шороха. Организация Хеллсинг будет развалена месяца через два-три. Что бы подумал Артур, ведь наследника ты тоже не оставила, — Мужчина говорил громко, почти нервно. — В тебе сейчас говорят амбиции и гнев, — абсолютно спокойно отреагировала Интегра. Уж она-то давним-давно привыкла к поведению и манерам своего вампира. — А вообще очень умно, Алукард. Решил сделать ход конем: надавить на мою любовь к отцу и к моей организации, которой я посвятила жизнь. Прости, разочарую тебя, на склоне лет многие углы в наших характерах очень сильно притупляются, оставляя лишь обкатанную гладкость, задеть которую очень трудно. Мой отец давно на том свете, организация переходит под правительственное управление, опять же потому, что наследника нет, — все эти слова глава Хеллсинг произносила так, словно готовилась к этому разговору и давно припасла ответы на вопросы Носферату. — Возможно, оно и к лучшему. В той жизни, которую я вела, полной опасности, предательств и убийств, не было места для ребёнка… — отрешённо добавила она. — Я думаю, ты была бы отличной матерью, Интегра, — произнёс граф, нервным телодвижением поднимаясь с дивана, на котором сидел всё это время, и широким шагом, в своей привычной манере, пересёк комнату, приближаясь к хозяйке. — Этого мы уже никогда не узнаем. В воспитании детей я ничего не смыслю, а вот вампиров воспитывать умею, — шутливо отозвалась госпожа на слова не-мёртвого, когда тот подошёл вплотную к её креслу, так, что отступать было некуда. — Прими мою руку и перед тобой вновь откроется бездна возможностей, — протягивая руку широкой ладонью кверху, вампир говорил эти слова с холодной интонацией, словно это была его последняя попытка. — Ты прекрасно знаешь, что я не могу. — Не нашлось ещё в этом мире того, чего не может сделать Хеллсинг. Даже если это шаг во мрак, — в голосе Алукарда прозвучал вызов, мужчина так и не убрал вытянутой руки, просящей, словно милостыню, решения у своей хозяйки. — Хорошая попытка, — сухо пробормотала Интегра. — Сегодня ты решил использовать весь арсенал своих аргументов? — Нет, — короткий и резкий ответ сопровождался вспыхнувшим взглядом красных глаз. — Неужели вздумал силой заполучить то, что хочешь? — Интегра дерзко и спокойно выдерживала этот взгляд. — Снова нет. Хотя ночь такая длинная… — граф продолжал говорить твёрдо и неуклонно, без шуток. — Может мне и впрямь стоит ослушаться тебя, взбунтоваться и пойти против твоей воли? — осторожно поинтересовался вампир. — Не посмеешь… — просто ответила госпожа, и лёгкая улыбка тронула её губы. — Увы… — протянул мужчина и опустил руку, заставив ту безвольно повиснуть вдоль тела. — Ты всегда считался с моим мнением, — заключила госпожа, зябко поведя плечами под накинутым пиджаком и заёрзав в кресле, устраиваясь поудобнее, и закурила очередную сигару. Вампир, видя, что Интегра сегодня больше не намерена проявлять чудеса словесной эквилибристики, ведь вновь победила, молча присел прямо на пол рядом с креслом хозяйки, облокотившись на него плечом, и прикрыл глаза, вслушиваясь в тихое человеческое дыхание. Пока сизый дым мерно и плавно расползался по комнате, разбавляя тишину горьким ароматом, хозяйка серьёзно задумалась. Не просто прогнала мысль в голове, а целиком утонула в размышлении о том, как всё же чудовище способно полюбить. Его любовь не была эгоистичной и фальшивой, а самой что ни на есть беспричинной, искренней и всецело поглощающей. И с каким слепым рвением и страстью он сражается сейчас за жизнь её души, с какой тоской и горем он приходит к ней каждый раз и как печаль переполняет его до краёв. Вампир обвиняет свою госпожу в предательстве и беспощадности к нему. Все слова, сказанные Носферату, все оправданные обвинения и болезненные высказывания были почти нестерпимы, но Интегра стойко выдерживала до конца каждый спор, чуть ли не рыдая под конец от разъедающих чувств. Она твёрдо для себя решила, что так будет лучше, а что важнее всего — правильно. Пусть бессердечно и бесчеловечно, но правильно. Сейчас они словно поменялись местами. Алукард в своих эмоциях и тревогах был человечен как никогда, а господа Хеллсинг со своим упрямством чудовищна до глубины души, причём не своей же. Если раньше Интегра и допускала мысли принять предложение графа, что было чистой воды безумие, то сейчас, когда она тридцать лет провела одна, в голове плотно укоренилась идея умереть, как каждый из семьи Хеллсинг. А вернувшийся вампир, который, как оказалось, пронёс через десятилетия все чувства и которому была безразлична ее старость, стал для неё убивающим открытием. Всё такой же молодой, красивый и голодный до хозяйской крови, под покровом ночи он явился к ней в покои и заявил, что для него всё мирское неважно. А ведь она смирилась с его исчезновением, насильно притупила чувства и ту боль, что причинило его столь долгое отсутствие, и оставила лишь томительное ожидание своего слуги. Все эти события, чувства, желания, да и вся жизнь после войны были похожи на сплошное падение в колодец отчаяния, в котором не было дна, лишь темнота и пустота, а жалкие попытки остановить падение, ухватиться за стенки были тщетны. Но стоило графу вернуться, как это падение прекратилось, а подняв вверх голову, Интегра смогла увидеть, что в колодце не так уж и глубоко, и вот оно, чистое и голубое небо наверху, только дотянись, ухватись за поданную руку и все равно, куда она тебя вытянет. Однако госпожа лишь печально наблюдает, как с остервенением, с обидой и с надеждой Алукард рьяно бьётся за её душу, но исход уже определён. Она слишком долго падала. — Пожалуй, мне стоит отправиться спать, — громко сказала Интегра, туша сигару в пепельнице и вырывая вампира из полудрёмы. — Мне остаться с тобой? — спросил мужчина, окидывая хозяйку взыскательным взглядом. — Не сегодня, — натянуто и болезненно хмурясь, ответила Интегра. — Как пожелаешь, — без лишних вопросов, зная её характер, вампир поднялся на ноги и, поцеловав поданную хозяйкой руку, медленно прошёл к выходу. — Доброй ночи, моя графиня, — добавил вампир, остановившись в дверях и, не дожидаясь ответа, отвесил глубокий поклон, расплываясь чёрной тенью в вечернем мраке коридора. — Прощай, мой граф.

***

Мне как смотрителю на своём веку много детских страшилок доводилось слышать, но есть в памяти одни похороны, которые до сих пор свежи на детали и лица и напоминают о себе каждую ночь. Как сейчас помню, в этот день стояла невыносимая жара. На небе не было не единого облака, лишь где-то очень высоко одинокий самолёт разрезал голубое полотно белой пористой линией. За день до этого нам пришло письмо, в котором какой-то человек, не последний в Лондоне, распорядился о завтрашних похоронах неизвестной мне дамы с очень звучной фамилией. Требований было много. Честно, даже не понимаю, к чему такие сложности, но, как говорится, кто платит, тот и музыку заказывает. Я не знаю, кем была при жизни та женщина, но хоронили её с военным почестями и шикарным траурным убранством. Такое мне довелось видеть впервые. Прощаться с ней приехал, кажется, весь свет Англии: военные, министры, политики, даже королевские чины присутствовали. Все они приехали, чтобы проводить в последний путь загадочную дамочку. Но особенно мне запомнился высокий молодой мужчина очень странной наружности. Его лицо скрывала тень и густые волосы, а глаза были спрятаны за линзами очков, но даже я со своим скверным зрением отчётливо видел, сколько печали и раздирающего на клочья душу сожаления было в нём. Однозначно она была ему очень дорога. Мужчина этот ни с кем не разговаривал, стоял отдельно от толпы, лишь взволнованная белобрысая девчушка вилась вокруг него какое-то время. Готов поклясться своим добрым именем, что я видел, как из-под его очков текли слезы, но слезы эти были красные. Как кровь. Да, точно. Красные. Он словно проливал кровавые слёзы над своим горем. Опять же могу ошибаться, зрение у меня паршивое. Пока я наблюдал за ним, сам невольно проникся его печалью, мне казалось, что только он среди всех этих людей по-настоящему еле сдерживал на своих плечах тяжелейший груз утраты. Стиснутые в кулаки ладони, поджатые губы и безотрывное внимание к виновнице события — всё лишь подтверждало мои догадки. Ему наверняка пришлось приложить немало усилий, чтобы сдержать лавину отвратительных и разлагающих душу чувств, когда он самый последний прощался с ней и целовал руку. Было заметно, что каждый шаг ему давался с мучительной болью и как он почти погибал от осознания бескрайности своего горя, когда первая горсть земли соскользнула с лопаты и с глухим звуком ударилась о крышку гроба. Я видел много горя и скорби, но почему-то именно его боль передавалась и ощущалась сильнее всего. Словно без этой женщины его собственная вселенная лишилась звёзд, моря пересохли, горы рухнули, закончился кислород, сама жизнь истончилась, иссохла, рассыпалась в прах, оставляя лишь леденящий душу зов бездны, в котором нет ничего, кроме страха перед неизвестностью и зияющей дыры в рассудке. Он ещё очень долго стоял перед свежей могилой, буравя взглядом каменное надгробие, словно не веря в происходящее. Мне было искренне жаль мужчину. Но вот что странно, с того дня я работаю смотрителем этого кладбища почти тридцать лет, и каждый божий день на могиле загадочной женщины лежит свежая роза, такая красная, что кажется вот-вот растечётся небольшой лужей крови, и это при том, что посетителей у неё не бывает. Лишь в ночи, делая обход, нет-нет, а заметишь густую тень, скользнувшую по надгробию, словно ласково оглаживающую шероховатость гравировки и повторяющую каждую букву в имени Интегра Фэйрбрук Уингейтс Хеллсинг.