Не один хрен

Поведение Шнайдера меня очень давно удивляет. Ладно, сексуальная жизнь моих коллег по группе касается меня лишь условно, но Шнайдера я по-своему очень люблю, а ему в этом, кажется, не особенно везет. Он мил со всеми женщинами, о, да. Но только до тех пор, пока какая-нибудь из них явно не даст понять, что хочет лечь с ним в постель. Обычно из этого ничего не выходит – и не потому, что девушка внезапно передумала, а потому, что он этого избегает. Он редко уводит к себе в номер хоть одну цыпочку, и то лишь тогда, когда та пьяна в хлам. К тому же, сколько я его знаю, у него не было ничего, что хотя бы отдаленно напоминало постоянные отношения. Почему? Честно, почему? Лично мне нужен секс. Даже если это просто минет. Но на меня очень быстро накатывает вожделение, и я так же быстро хочу избавиться от него, а вдвоем все-таки лучше, чем одному. Почему же Шнайдер, у ног которого лежат все девчонки, довольствуется тем, что дрочит в своей комнате в одиночестве? То же самое было вчера после шоу. Девушки на вечеринке были слишком трезвыми на его странный вкус, поэтому он никого с собой не взял. Сегодня у нас свободный день. Иногда необходимо расслабиться, чтобы прийти в себя. Никаких тусовок, никаких клубов – выспаться, хорошо поесть и отдохнуть. Ну, может быть, немного поговорить – спокойно, без споров и подколок, по-дружески. Мы, Шнайдер и я, часто делим номер в отеле. Он с головой ушел в книгу, а у меня журнал, который мне надоел. – Эй, Шнайдер... – У? – Не хочешь чем-нибудь заняться? – Чем, например? Я решил брать быка за рога: – Можно было бы найти парочку хорошеньких девчонок и... – Не, ну нах. Как я и ожидал, он даже не оторвался от книги. Я откладываю журнал и разваливаюсь на своей части большой кровати. – Ну, это не обязательно... Слуш, приятель, я могу тебя кое о чем спросить? – Конечно. Шнайдер все еще погружен в книгу. – Сначала пообещай мне, что не будешь злиться, потому что я не имею в виду... ничего плохого или в этом роде, – прошу я. По крайней мере, он поднимает глаза. Надеюсь, он видит, что я правда не хочу его обидеть. – Да говори уже. – Я тут эээ… У меня есть… – осторожно начинаю я. – Мне интересно, почему ты... ну, почему ты никогда не берешь себе девушек, как мы? Лицо Шнайдера теряет всякое выражение. – Не хочется, – говорит он в конце концов. – Я тебе не верю, – вырвалось у меня. – Все хотят трахаться. Почему именно ты – нет? Ты ведь можешь выбрать любую, какую захочешь. Я просто не понимаю. Он рассматривает меня несколько секунд, и я не знаю, что будет: бросит ли он в меня книгой, или встанет и выйдет из комнаты, или что-то еще. Но у Шнайдера нет привычки швыряться тем, что попало под руку, и он возвращается к чтению: – Рихард, при всей моей любви к тебе, это действительно не твое дело. Да я знаю, но блять... – ...и мне не кажется, что ты этому рад, – мягко добавляю я. – Есть другие вещи, которые приносят мне радость, – бурчит он в книгу. – Но почему? – настаиваю я. – Зачем все усложнять? Секс – это круто, а девчонки к нам в очередь выстраиваются. Девушки у тебя тоже нет. Что тебе мешает? Вот теперь Шнайдер убирает свою книгу. Впрочем, мне не нравится, как он при этом на меня смотрит. Его лицо окаменело, светло-голубые глаза как мертвые. Этот взгляд я вижу редко, но он, как правило, означает, что ты перешел все границы. – Прекрати, – говорит он тихо, но твердо. – Перестань сейчас же, Рихард. Я не хочу обсуждать это ни с тобой, ни с кем-либо еще. Ясно? Это меня зацепило. Я делюсь с ним своими проблемами, ну, большей их частью, мы же друзья. Все должно быть совсем паршиво, чтобы я ни с кем не желал об этом говорить. Может, там что-то очень плохое? Может быть, он... – гей? Но это же не «очень плохое», это вообще неважно. Мы живем в толерантной стране и в просвещенные времена. Ни с кем в группе из-за этого не будет траблов. А может, он импотент? Но однажды я случайно застукал его, когда он ебал совершенно пьяную фанатку. Разумеется, я сразу закрыл дверь, но то, что я тогда увидел, определенно никак нельзя назвать импотенцией. А ничего другого на эту тему в голову не приходит. Я свернулся на своей половине кровати, обиженный его отповедью, но все-таки рядом с ним, потому что, если я расстроен, то не хочу оставаться один. – Прости меня, Шнайдер, я не хотел тебя задеть, – пробормотал я. – Но я подумал, вдруг ты хочешь… ну, рассказать кому-нибудь. Как другу или типа того. Я бы точно не стал смеяться или... чего ты там еще боишься. Но, конечно, это твое дело. Молчание. Шнайдер пялится в пустоту, а я лежу у него под боком и пытаюсь придумать варианты объяснения того, почему он не хочет заниматься сексом. Но мне ничего на ум не идет. – Все в порядке, Риш, я не сержусь на тебя, – подал голос Шнайдер через некоторое время. Он знает, что я терпеть не могу, когда на меня злятся. Я потягиваюсь с облегчением, а потом сажусь возле него: – Мне тоже жаль. Я не вмешиваюсь в твою жизнь, но у меня такое впечатление, что у тебя сложности, и, так как ты мой друг, я не хочу, чтобы ты мучился из-за того, что, возможно, сделалось бы проще, если об этом поговорить. На мгновение мне кажется, как будто Шнайдер собирается что-то сказать. Но он просто качает головой. – Пожалуйста, Рихард, не надо больше об этом, – наконец требует он тихо, но настойчиво. – Тебе ведь тоже не нравится, если до тебя докапываются. Это мое личное дело. Это меня не удовлетворяет, но я знаю, что дальше не пойду. Шнайдер – хороший парень, но он может быть очень упрямым.

--------------------------------------------------

С тех пор прошла пара дней. Тур все еще в разгаре, и вечеринка после концерта была потрясающей – хотя мы теперь не каждый день нажираемся до поросячьего визга, потому что собираемся подольше оставаться в своем уме. Мне перепало кокса, чуток забористой выпивки и очень приятный минет в подсобке, просто идеальное сочетание для отличного вечера, в конце которого я был более-менее вменяем и контролировал свои чувства. По дороге в свой гостиничный номер я лыбился как идиот, потому что Шнайдер, вероятно, подумал, что должен мне что-то доказать, и сегодня привел к себе девушку. У нас отдельные одноместные номера, и я от всего сердца за него рад. Но только я успел раздеться до трусов, чтобы лечь спать, по соседству начался какой-то чертов зоопарк. Я не мог разобрать ни слова, но там раздавался голос Шнайдера, громкий и злой, и пронзительные крики девушки – и через минуту хлопнула дверь. Голоса стали громче. Я не понимаю, почему ругается девица, так как не говорю на этом языке, но от нашего ударника несется одно сплошное «OUT!» Я осторожно открыл дверь и посмотрел в коридор. Шнайдер стоит в одних трусах, как и я, и впихивает ворох черно-красных тряпок девушке, которая путается в своем топике. Она вроде бы на что-то жалуется, а Шнайдер указывает ей на лестницу: – GO! Девушка убегает, пошатываясь. Едва она исчезла, я выскользнул из двери и втолкнул Шнайдера в его комнату. – Блять, у тебя не все дома, что ли? – зашипел я на него. – Сколько народа ты сейчас хотел оповестить о своей проблеме с бабами? Тебя слышала половина отеля! Что такого эта малышка тебе сделала? – Она была и наполовину не так пьяна, как я думал! – отвечает Шнайдер. Его обычно милое и дружелюбное лицо искажает гримаса гнева. Учитывая его внушительные габариты, выглядит жутко; девушка, должно быть, испугалась до смерти. – И она хотела такого, чего я не хотел! – И поэтому нужно было на нее так орать? – я в недоумении. – Я еще понимаю, когда женщинам говорят, что надо кричать, если их принуждают к сексу, но ты – ёперный театр, ты ее на голову выше! Не пробовал просто сказать «Нет»? Или немножко отвлечь? Если я хочу, чтобы баба в постели заткнулась, мне достаточно сунуть голову ей между ног. Обещаю, через минуту она будет делать только то, чего хочу я! – У тебя есть еще такие же хорошие советы? Тогда иди на хуй! – наехал на меня Шнайдер. – Ты даже не представляешь! В его голосе сквозит оттенок отчаяния. Меня изнутри покалывает. Этот взбешенный парень – мой друг. Я пытаюсь переключиться. – Ага, я даже не представляю, – признаюсь я. – Я не представляю, в чем твоя беда. Откуда мне знать, ты же мне ничего не рассказываешь? И чего такого страшного девчонка хотела, а ты не хотел? Шнайдер открывает рот, но ему требуется секунд десять, чтобы что-то произнести. – Она хотела мне отсосать. Вот уж такого я никак не ожидал. Теперь мне нужно некоторое время, чтобы восстановить контроль над лицевыми мышцами. – Да неужели? – удивился я. – А мне вот сегодня отсосали. Было здорово. И что? Ты боишься, что она тебе член откусит, или как? – Хорошо, что тебе было здорово! – рычит Шнайдер. – А я не хочу! Я не хочу, чтобы меня там трогали, я не хочу, чтобы туда смотрели! Тебе бы тоже не хотелось, если бы ты был таким уродом, как я! И тут между нами упала тишина. Мы оба оцепенели: Шнайдер, потому что у него это случайно вылетело, а я – потому что категорически не въезжаю, о чем он. Если у кого-то и идеальное тело, то это у Шнайдера. На него все девчонки пускают слюни. И мужчины на него оборачиваются. Даже я пару раз ловил себя на мысли, что он непростительно красив. Везде. Вот сегодня мы были вместе в душе после шоу. И что у него там не в лучшем виде, извините, пожалуйста? Он стоит передо мной, трясясь от ярости, и, наверно, напуганный своими последними словами, и никто из нас не издает ни звука. – Шнайдер, о чем ты? – говорю я наконец. – Ты не урод. Я видел у тебя уже все, что только можно, и ты совершенно нормальный парень. – Нормальный парень? Совершенно нормальный парень, да? – Он делает шаг ко мне, и его лицо опять перекосило навевающим ужас выражением. – Ну-ка посмотри! Посмотри, какой я нормальный! А потом скажи, показал бы ты такое кому-нибудь! Он тянет за резинку трусов. Но в его голосе снова появился этот тон. Отчаянный, измученный. Злой, но не на меня. И грустный. Очень грустный. Я не думаю, что ему на самом деле нужно, чтобы кто-то смотрел на его член, поэтому я хватаю его за руки. – Нет, Шнайдер, не надо так. Ты же только что бесился, что это кто-нибудь может увидеть. Успокойся, и если все еще хочешь, то просто расскажи мне, в чем дело, хорошо? Шнайдер долго глядит на меня. Затем у него на глазах выступают слезы, и он падает на кровать. Это... оооох. Мне больно видеть его таким. Я сажусь рядом с ним и обнимаю за плечи. Он на пару минут молча прижимается ко мне, а я жду, пока он остынет и соберется с духом. – Я… я не совсем нормальный там, Риш, – наконец шепчет Шнайдер так, что я с трудом его слышу. – А еще я не настоящий мужчина. У меня есть кое-что там, чего быть не должно. Я притягиваю его очень близко к себе, так близко, что чувствую, как быстро бьется его сердце и как тяжело ему даются эти слова. У меня ощущение, что они ни за что не должны залететь куда-то кроме моих ушей. – Что у тебя там, мой малыш? – тихо спрашиваю я. В течение нескольких вдохов ничего не происходит. А потом он говорит: – …там дырка. – Что?.. – Дырка, – повторяет Шнайдер, и это снова звучит с надломом. – Дырка, которой у мужчин не бывает. Я признаюсь, что все еще не понимаю его. Он вздыхает, пытается взять себя в руки и находит-таки в себе силы выдать целое предложение: – Я гермафродит, Рихард. В моей голове происходит что-то странное от этого слова. Оно капает буква за буквой в мой мозг без какого-либо смысла, а затем взрывается в потоке образов, из которых я тоже не могу слепить ничего внятного. – Как?.. – единственное, что я могу из себя выдавить, и я честно без понятия, что и зачем хочу сказать. – У меня есть оба… половых органа… – у Шнайдера словно комок в горле. – Да нет же! – выпалил я. – Я видел тебя после концерта, в душе. Ты выглядишь там точно так же, как я! Вместо ответа Кристоф ложится на кровать: – Сам посмотри. Я тупо пялюсь на него, и проходит где-то с минуту, прежде чем до меня дошло, что я должен снять с него трусы. Мое сердце застревает в глотке, когда я все же это делаю, и я не отваживаюсь смотреть куда-либо, кроме его лица. Что там? Какой недостаток скрыт в моем друге, в остальном идеальном? Наверно, ему очень плохо, если он так... Кристоф подталкивает меня коленом и раздвигает ноги. Молча, одним взглядом он просит меня… сесть... там. Да и что тут скажешь? Стук сердца заглушает все звуки. Поначалу я ничего не вижу. То есть там нет ничего такого, чего бы я не знал, чего у меня самого не было бы. Все в полном порядке. А потом рука Шнайдера убирает из поля зрения мужские органы, и мне кажется, что я сейчас упаду в обморок. Потому что позади, там, где у мужчин все гладко и закрыто, его тело открывается влагалищем. И я не могу в это поверить. В сам факт. И еще меньше в то, как прекрасно это выглядит у него. Это не порок, не изъян, вовсе нет. В плане восприятия того, что отклоняется от стандартного строения человеческих существ как таковых, – при всей необычности Мать Природа сделала это на отлично. Не осознавая, что со мной творится, я протянул руку, чтобы прикоснуться, но вовремя отвел и положил ее ему на ногу. И когда я смог оторвать глаза от этой удивительной и захватывающей картины, я увидел то, чего как-то совсем не ожидал: по лицу Шнайдера текут слезы. – Вот почему ты прячешься, – тихо говорю я. – Вот почему девушки всегда должны быть пьяны, когда ты с ними трахаешься, чтобы они ничего не заметили, и поэтому ты держишься так отстраненно, что даже друзьям нельзя звать тебя по имени... Он не отвечает. Я полагаю, что это означает «да». Я выпутываюсь из его ног, натягиваю на него одеяло и ложусь подле него, пока он сворачивается клубком. – Кристоф?.. – Я робко кладу ладонь ему на плечо. – Не называй меня так. – Нет, мой малыш, сейчас я буду называть тебя так. Прости, теперь я не могу называть тебя «Шнайдер», я как будто только сегодня с тобой познакомился... Я устраиваюсь в подушках рядом с ним, а он изо всех сил старается сделаться невидимым. – Кто еще знает? – Только моя семья, – бурчит Кристоф. – И та единственная девушка, которая у меня была. Когда она это обнаружила, то ушла. Так он остался с этим один на один. Скрытничает, шифруется. И все время боится, что его секрет будет раскрыт... – Давай поговорим об этом, – решился я и наклонился к нему. Но он отбивается: – О чем тут говорить? Ты же видел. Дерьмо, и больше тут нечего сказать. Но я твердо стою на своем: – Тогда мы поговорим о том, насколько это дерьмово. Нам нельзя это просто так оставить. – И что ты хочешь услышать? – бросает он с горечью. – Как меня в детстве таскали по докторам? Как я у каждого нового врача боялся, что именно он вынет скальпель и примется исправлять меня? Каково это, когда ты знаешь, что никогда не найдешь человека, с кем можно быть вместе, ведь требуются годы, чтобы осмелиться рассказать про это женщине, а к тому времени она уже свалит за тридевять земель? Ты это хочешь от меня услышать? – Да, – я перевожу руку ему на затылок. – Если это то, что ты можешь рассказать, значит, я хочу это услышать. – Ну, шоу фриков – это всегда интересно, – он утирает слезы. Ой-ей-ей. Опять. Это опять делает мне больно. То, что он думает обо мне так... Но я должен признать, что несколько минут назад он был полностью разбит, и вероятно, ему сейчас не хватает нервов взвешивать свои слова. – Ты не урод и не фрик, Кристоф, – пытаюсь я его успокоить. – Ты – мой друг, и я искренне хочу тебя понять. – Не знаю, как он отреагирует, но я начинаю гладить его за ухом, потому что мне это помогает. – Например, я считал, что если дети такими рождаются, то их так или иначе оперируют... – Они не знали, что оперировать, – отвечает он. – Обычно оставляют то, что более ярко выражено. Но со мной они даже не знали, что написать в свидетельстве о рождении – не говоря уж о том, чтобы отрезать одно или зашить другое… От мысли о чем-то подобном у меня похолодела спина. Отрезать... зашить... там... Я пододвигаюсь к Кристофу ближе. – К счастью, мои родители меня очень... оберегали, – продолжает он. – Они не хотели, чтобы я перенес операцию, не имея четкого представления о том, какой выбор правильный, понимаешь? Разные доктора приходили к разному мнению, а я был у многих специалистов... И всегда кто-то смотрел туда. Снова и снова меня лапали, шарились там и совали в меня пальцы. Снова и снова я думал, что теперь пришло время, теперь кто-то примет решение, достанет нож и будет меня… меня… Я был так рад, когда у меня сломался голос, тут, как минимум, стало ясно, что я – парень, и мне нельзя просто так отрезать член. Я прекращаю его гладить и утягиваю его в свои объятия. Касаюсь его лба своим так, чтобы он мог говорить очень тихо. Чего ему стоило рассказать мне это? – А ты для себя кто? – спрашиваю я. – То есть, если бы ты мог выбрать или... если б ты должен был выбирать? – Мужчина, конечно, ты чего? – Он глядит на меня с негодованием, потому что для меня это не так очевидно. – Дурацкая дырка не нужна, и все, что с ней связано, тоже неправильно! – Все, что с ней связано?.. – Я и не подумал ни о чем… глубже внешнего проявления проблемы. – А внутри все тоже... продублировано? – Да, к сожалению, – вздохнул Кристоф. – Иначе я бы рискнул дать что-то с этим сделать. Но тогда придется удалить все, чего у меня быть не должно. Это была бы очень серьезная операция, и никто не готов пообещать, что она закончится благополучно. Потребуется ли еще одна, и удастся ли мне потом не ссаться в штаны, или у меня все отнимется?.. Я боялся этого и не хотел, чтобы меня и дальше возили по врачам, поэтому замял всю эту тему. Его сердце так бешено колотится, что я ощущаю это, хотя моя рука лежит у него на спине. – Я бы тоже не хотел, – говорю я. – Я бы не дал себя резать без особой необходимости, тем более, в таком месте... Скажи, Крис, а оно там работает как у… как у... Он тонет в моих объятьях: – Я не могу забеременеть, если ты про это. Та часть, видимо, не полностью развилась. Гормоны не вырабатываются. Повезло, а то у меня вдобавок были бы еще и сиськи. Абсолютно бесполезная, ненормальная, безобразная дырка отравляет мне жизнь! – Кристоф, – начинаю я нежно. – Крис. Я понимаю, что это тайна, которую не доверишь кому попало, и я думаю, что могу представить, как тяжело жить, если даже нельзя просто потрахаться, когда хочется, ведь такая вещь все время мешает. Но ты не урод, малыш, и там внизу тоже нет. Когда ты в последний раз смотрел туда, а? – Я туда не смотрю, – огрызается Кристоф. – С чего это я должен? Достаточно херово то, что она там есть. Я не обязан доводить себя, рассматривая ее! Так, хватит. Я сажусь. – Тогда мы сделаем это вдвоем, Крис. Ты и я. Мы сейчас туда посмотрим. – Я поднялся и распахнул дверцу шкафа, потому что днем за такой же дверцей в моей комнате обнаружил зеркало в пол. Ага, и здесь тоже такое есть. – Иди ко мне, – зову я Кристофа. – Я не хочу, – отказывается он. – Не надо бояться, – утихомириваю я его. – Никто над тобой не смеется. И ты не у врача. – Я тоже снимаю трусы. – Вот, теперь мы оба голые, как в душе после концерта. Давай, встань рядом со мной. Он неохотно позволяет себя поднять, и мы встаем перед большим зеркалом. – Что ты там видишь? – спрашиваю я. – Тебя. Ну, фактически он смотрит на меня. Хорошо, тогда я должен смотреть на него. – И я вижу своего друга Кристофа, – говорю я. – Он – очень красивый мужчина, все женщины по нему сохнут... И он настоящий мужчина. У него все, как у мужчины. Я обнял его, чтобы мы стояли как можно ближе. Так как он отворачивается, то я продолжаю вместо него глядеть туда, куда, вообще-то, нормальные люди своему лучшему другу не глядят. Неожиданно во мне пробуждается желание прикоснуться к нему – там. Но я отталкиваю эту мысль. – Природа дала ему даже больше и сделала его уникальным, – я, взяв Кристофа за руку, утаскиваю его на ковер. Он неловко садится, а я устраиваюсь позади него так, чтобы дать ему откинуться на меня. И на этот раз он отводит взгляд от зеркала, хотя там видно только однозначно мужские органы. Я беру левую руку Кристофа и направляю ее вниз. И когда он не предпринимает никаких действий, чтобы повторить жест, которым он ранее раскрыл мне свой секрет, я добавляю и свою руку. – Смотри, – тихо прошу я. Я был вынужден попросить несколько раз, пока Крис не повернул голову и с отвращением на лице не посмотрел на то, что ему так в себе мешает. Это идеально. Там, где все мужчины выглядят так, как будто их сшили, у моего приятеля шов остался открытым на пару сантиметров. На его теле словно маленький розовый ротик. Все именно так, как и следовало ожидать у женщины – возможно, поменьше, потому что нужно делить место. Отличие состоит разве что в том, что наверху нет жемчужинки, которую я привык там видеть, а отверстие естественно переходит в то, что обычно имеется у мужчины. Кристоф шмыгает носом. – По-моему, это просто прекрасно, – говорю я. Под моей рукой, которая все еще держит его руку, вся эта область плотно сжимается. Маленький ротик немного раскрывается. Под внезапным импульсом я нежно целую Криса в плечо. – Видишь, какое там все хрупкое и деликатное. Она выглядит такой чувствительной… Ты себя там трогаешь, когда... ну, ты понимаешь... Он мотает головой отрицательно. – Никогда. Максимум, когда моюсь. Я мечтаю забыть, что она там есть. У Кристофа на лице написано, что эта щелочка на его теле – для него серьезная личная несправедливость. С одной стороны, я его понимаю. Там, где все создано для удовольствия, он сталкивается с проблемами, делающими его жизнь гораздо сложнее, чем у остальных мужчин. С другой стороны, со временем я осознал: если не хочешь, чтоб у тебя крыша поехала, то иногда нужно смиренно принимать то, что не можешь изменить. К тому же, если речь идет о твоих собственных ошибках и слабостях. Или о том, что ты под этим подразумеваешь. Я пытаюсь обнять Кристофа крепче. И еще крепче, когда я опять вижу слезы в его глазах. – Знаешь, Крис, я думаю, что если так отвергать и пренебрегать какой-то частью своего тела, то сначала эта часть, а затем весь человек сделается печальным и подавленным. Как ты можешь стать счастливым, если ненавидишь себя? Кристоф поворачивает голову и касается моего носа своим. – А что мне делать? – хрипло говорит он. – Ее не должно там быть. Эта на сто процентов бесполезная дырка уничтожает все мои шансы на отношения! – Если кто-то не захочет из-за этого быть с тобой, то он тебя не заслуживает, – возражаю я. – Но другому человеку, конечно, будет трудно принять в тебе то, чего ты сам в себе не готов принять. Слушай, не загибай мне, что ничего не чувствуешь там, когда трахаешься с девушкой. И все же ты никогда не прикасаешься к ней, никогда не смотришь на нее, ненавидишь... Кому же такое понравится? Мой голос медленно затихает. В сердце что-то шевельнулось, и меня потянуло к Кристофу. Запутанный ощущением, что так было всегда, я понимаю, что не хочу ничего, кроме – да, чего на самом деле? Быть здесь, наверное. Я ни на что не променял бы возможность сидеть тут, обнимать Кристофа, вытирать его слезы, целовать его кожу, держать руку именно там, где она у меня сейчас и где я между его пальцев касаюсь складочек, которые у меня взволнованно сжимаются, в то время как кое-что другое так же возбужденно удлиняется. Для меня нет ничего более приятного, чем трогать Кристофа там, где он сам себя трогать не хочет. Моя правая рука нащупывает его руку. – Попробуй, – предлагаю я. Крис смотрит на меня с сомнением. – Попробуй, – повторяю я. Слова застревают у него в горле. Я целую Кристофа в кончик носа и подвожу его руку к маленькой дырочке, которую он хотел бы видеть зашитой. Кристоф начинает колебаться как раз перед тем, как мы туда добираемся. – Вместе, – шепчу я ему в ухо. – Давай сделаем это вместе. Я не знаю, кто из нас первым достигает крошечных розовых губок. Я знаю только, что Кристофа бросает в дрожь, когда это происходит. Я улыбаюсь, хотя Крис, кажется, не в состоянии улыбаться в этот момент. Он снова отвернулся от зеркала. – Смотри, какая она теплая и восприимчивая, – я провожу там его пальцем. – Очень нежная и мокренькая... Такая мокрая, что мой палец скользит между маленькими губками, вокруг все пульсирует. Удивленное «Ух!» вырывается изо рта Кристофа, и он начинает бессознательно массировать свой член. По какой-то причине мужчины до абсурда гордятся тем, что зашло настолько далеко, что можно двигаться в этом горячем влажном отверстии. При этом быть там первым – гордиться втройне, а прочие обстоятельства увеличивают это драгоценное чувство во много-много раз. Особенно, когда Кристоф неожиданно меняется со мной ролями и направляет мою руку, нажимая на нее сильнее в этой точке. – Видишь, это именно то, для чего она нужна, – тихо говорю я и очень осторожно там поглаживаю. – Это не просто дырка, Крис. Она-то точно знает, для чего она там. Она намокает, открывается при прикосновении, ей приятно, что на нее обращают внимание… – Я аккуратно вдвигаю палец поглубже. Кристоф шевелится под моей рукой, и я вижу в зеркале, что он теперь уже осознанно ласкает себя. Я восхищенно наблюдаю, как его член набухает, как блестящая головка такого же насыщенного цвета, что и тот маленький розовый ротик, выскальзывает из своего укрытия. Его пальцы ползают по члену, предоставляя мне право трогать его самое сокровенное, и я делаю это с готовностью, которая меня самого поражает. Мы сидим так довольно долго. Я бережно исследую Кристофа изнутри, а он целиком отдается своим ощущениям. Я ощупываю все дальше и дальше. Внезапно – «НГХ!» Крис издает неопределенный звук. Его горячее тело обхватывает мой палец. Я хотел извиниться и спросить, не причинил ли я ему боль, но он так сжимает обе мои руки внутри и снаружи, что мне кажется, так ему точно должно быть больно. Он откидывает голову мне на плечо. – Сделай так еще раз! – сдавленно просит он. А что я такого сделал? Я вроде бы нажал на его брюшную стенку. Естественно, там сзади ощущения ярче, чем у женщин, потому что там мой друг – тоже мужчина... О! А у него там?.. Мои подозрения подтверждаются: я нахожу небольшой бугорок и надавливаю на него, что приносит мне протяжное «Даааааахх» Кристофа. Я догадываюсь, каково ему сейчас. Была у меня как-то подружка, которая однажды во время минета засунула мне палец в задницу. Я начал было протестовать, но до этого так и не дошло, ибо примерно через миллисекунду я чуть не взорвался от удовольствия... И Крис тоже. У него же там простата. А почему бы нет? Он мужчина. Он сам сказал. Тем не менее, он – мужчина с невозможно очаровательной писечкой. За которой прячется набухающая и твердеющая простата. И возбуждение продолжается в других так же набухаюших и твердеющих мужских органах. От этого у меня кружится голова, и в ней формируется одна мысль. Я отталкиваю ее, но она растекается по всему моему телу плавным восходящим потоком и в форме эрекции упирается в Кристофа. И тут от него доносится: – Рихард ... – мучительный звук, в котором я еле-еле узнаю свое имя. Не то чтобы я удивился. Когда у меня был палец в заднице, я вообще не мог произнести ничего внятного. – Рихард, подожди ... Я останавливаюсь, хотя мне это дается с трудом. Кристоф поворачивается ко мне. – Давай переспим, – выдал он. Я медленно вытаскиваю из него палец, затем убираю вторую руку. Пытаюсь удержать мозг в состоянии здраво соображать. Меня так и подмывает выполнить эту просьбу здесь и сейчас – но это слишком важное дело. И для Кристофа, и для меня, и для нашей дружбы как таковой. Сделать так или нет – нужно решать головой, а не тем, что между ног. Мы долго смотрим друг на друга, ожидая, когда успокоится рваное дыхание. Я немного робею, но все-таки глажу Кристофа по темным кудрям. – Ты уверен, что хочешь этого? И что ты хочешь этого со мной? – Один раз в жизни так будет правильно. Разве ты сам не сказал, что она там именно для этого? Я хочу заниматься сексом, не опасаясь, что вдруг... Ты – единственный, с кем мне нечего бояться, единственный, кто знает про это. Я… – секунду он ищет слова. – Я доверяю тебе, – наконец говорит он. Вот так это случилось со мной. Я не сопротивлялся, когда он тянул меня на кровать. Я не думаю, что кто-нибудь мог бы сопротивляться, когда Шнайдер так смотрит. Кристоф, его зовут Кристоф. Как можно трахаться с кем-то, кого называешь только по фамилии? – А ты выдержишь чуть дольше? – я ложусь рядом с ним. Он вопросительно глядит на меня. Я усмехаюсь в ответ и ныряю между его бедер. И хотя у Криса это впервые, он инстинктивно знает, как предложить мне максимально удобный доступ для того, что я намерен сделать. Я мягко раздвигаю языком хлюпающую щелку. Кристоф на это приятно мурлыкает, и я трачу много времени, чтобы повеселиться там. Кончик моего языка щекочет все, до чего получается дотянуться, пока вокруг не начинает пульсировать – даже несмотря на то что та маленькая штучка, где можно свести женщину с ума, отсутствует. Но Крис – мужчина, и с ним гораздо больше пространства для работы. Есть твердый как камень член с шелковистой головкой – а не стоит ли мне?.. Как и что ему там понравится? Я знаю, что мне там нравится. Поцелуи, к примеру. Особенно по нижней стороне члена. Пощекотать яйца – тоже классно, но можно вести себя и понастойчивей... И да, похоже, что Кристофу нравятся те же вещи, что и мне. Он жадно подается мне навстречу. Неудивительно, ведь ему редко удается такое испытать. Через некоторое время пальцы скользят под моим подбородком; значит, он просит меня поднять голову. Крис смотрит на меня с любопытством. – Давай, – выдыхает он. Я провожу носом по его телу. От него хорошо пахнет, немного странно и все же очень знакомо. Мне что-то мешает поцеловать его, поэтому мои губы задевают его кожу так мимолетно, чтобы я мог убедить себя в том, что я его не целую. Я зависаю над ним, и наши лица так же близко, как когда мы сидели перед зеркалом. Его дыхание учащается, его руки крепко держат меня за плечи. – Ты боишься? – тихо спрашиваю я. – Она маленькая, – шепчет Кристоф. – Пожалуйста, будь осторожен… Мой нос тыкается ему в ухо. – Я знаю, – успокаиваю я его. Он прав, дырочка меньше, чем у женщины. Я неторопливо веду пальцем по нежным губкам. Крис стонет. – Но у тебя там так влажно, что с тобой ничего не случится. Все будет хорошо, увидишь. Я буду очень ласков, мой мальчик. Кристоф кивает и обнимает меня; его длинные ноги обвивают мои бедра. Я приставляю свой член в нужное место и вхожу очень медленно и мягко, как и обещал. Если не считать плавного толчка моего таза, мы оба в этот момент замерли. Кристоф лежит неподвижно и напряженно, как будто ожидает боли, и я тоже едва могу пошевелиться, так как я полностью сконцентрирован на том, чтобы эта боль не пришла. И я должен сосредоточиться, потому что там не только вход маленький. Внутри мужская и женская части Кристофа тоже делят пространство, там действительно очень тесно. Такое чувство, что я своим членом прокладываю дорогу там, где ее раньше не было. Повезло, что Кристоф возбужденный и мокрый, но у меня все равно ощущение, что каждый миллиметр этой дороги – на самом последнем краю. И вдруг дорога кончается. Я уткнулся в препятствие, и тут же рука Кристофа мечется между нашими телами, останавливая меня. – Не надо глубже! Его голос звучит испуганно. Я прижался к его щеке своей. – Нет, нет, глубже не надо, – заверяю я его. – Не волнуйся, я не сделаю тебе больно, я не пойду глубже... А остальное как? Я для тебя не слишком большой? – Нормально, – говорит он, подумав, после паузы, и его руки обвивают меня. – Просто этого очень много... Но ты все делаешь хорошо. Там. И вообще. Эта фраза делает меня таким счастливым, что я застенчиво целую его в щеку. Кристоф обнимает меня крепче. Я начинаю осторожно двигаться, и меня захлестывают чувства. Дырочка такая тесная, что я едва ли могу проникнуть в нее. Там меня сжимают разгоряченные мышцы, и я почти теряю рассудок. И к этому добавляется чужой член, елозящий по моему животу. С одной стороны, это сбивает с толку, а с другой стороны, по телу прокатывается восторженный трепет. Интересно, что я должен сделать, чтобы когда-нибудь это повторить... Трудно быть нежным. Трудно не пуститься во все тяжкие. Но маленькая писечка, которая у моего друга в качестве бонуса, требует моего полного внимания. Чтобы лучше рассчитать движения, я встаю на колени между широко разведенных ног Кристофа. Мое отсутствие сопровождается нетерпеливым рычанием, поэтому я поскорее пихаю член обратно туда, откуда так неохотно его вытащил. И в этот раз я толкаюсь именно там, где Крису нравится больше всего. По его телу пробегает дрожь, он лихорадочно хватает ртом воздух, и его член встает колом. Я отстраняюсь и опять давлю на эту точку с таким напором, с каким только осмеливаюсь. Член Кристофа снова шевелится, хотя никто из нас не прикасается к нему. Зрелище настолько потрясающее, что я не могу отвести от него глаз. Ему достаточно того, что внутри? Я хочу, чтобы Кристофу было так же хорошо, как и мне, а я, в свою очередь, не могу получить от секса наслаждение, если при этом игнорируют мой самый важный орган. – Крис, ты хочешь... рукой? Скажи, что нужно, я сделаю, как ты захочешь… – бессвязно бормочу я и погружаюсь как можно глубже. – Все! – ахает он. – Везде! Значит, у него будет все и везде. Я ритмично сжимаю его яйца, и его вскрики становятся более частыми. Я просто заворожен его возбужденным членом. Он поразительно твердый и горячий, головка уже влажно блестит, и мне хотелось бы потрогать ее языком, не покидая тепла и тесноты, обволакивающих меня с каждым новым толчком... Я так долго не выдержу. Но я хочу, чтобы сначала кончил Кристоф. Я хочу ощутить, увидеть и прожить его оргазм. Хочу услышать, как звучит, когда он будет на вершине удовольствия, которое я ему подарил. Хочу смотреть, как густая капля на кончике его члена – какой чудесный эротический кадр! – стекает по гладкой розовой головке как река или вулкан. Хочу при этом держать его член. Хочу почувствовать, что делает маленькая писечка, когда он кончает и впервые допускает, чтобы эта его часть тоже кайфовала. Хочу видеть его лицо. Хочу знать, будет ли он тогда звать меня по имени... Когда этот момент наступает, он меня не зовет. Он вообще ничего не говорит, он даже прекращает стонать. Все его тело становится жестким, спазмы так сильны, что я едва могу в нем пошевелиться. Член в моих ладонях пульсирует, мокрое отверстие, в котором я двигаюсь, пульсирует, а его мошонка ритмично сокращается. И от каждого толчка, когда я задеваю его простату, прямо ему на грудь выплескиваются капли спермы – а я задеваю ее много раз. Тем временем Кристоф положил руку на головку и так ее массирует, что я убежден, что впоследствии она будет ныть – но его пальцы, кажется, делают это сами; по его лицу никак нельзя предположить, что он сейчас может хоть что-то контролировать. Наоборот. Если бы я не знал, что у него явно бурный оргазм, я бы решил, что его что-то очень напугало. Открыв рот, он смотрит себе в пах, словно боится там загореться. И хотя этот взгляд заставил меня успокаивать его, уверять, что все в порядке и с ним ничего страшного не происходит, я продолжал вбиваться в него, пока не рухнул с края удовольствия и моя сперма мощным потоком не полилась в его тело. Кристоф лежит, тяжело дыша, когда я выскальзываю из него, глажу чувствительные губки миленького маленького влагалища и затем ложусь рядом. Удовлетворенная похоть и приятная расслабленность растекаются во мне в сочетании с чем-то прекрасным – глубокой нежностью к моему другу, неожиданной и в то же время естественной. Думаю, что Кристоф чувствует то же самое. Он обнимает меня, притягивает меня ближе, и я пользуюсь возможностью, чтобы прижаться носом и губами к изгибу его шеи, чтобы напитаться его запахом и бережно прихватить зубами тонкую в этом месте кожу. Секс делает тебя уставшим, мертвецки уставшим, и Кристоф, у которого, кажется, было два оргазма одновременно, мужской и женский, уже наполовину спит, когда тихо спрашивает меня: – Ты останешься?.. Конечно, я останусь. Фанатки уходят. Друзья остаются. – Но завтра ты снова будешь называть меня «Шнайдер», хорошо? – просит он. Шнайдер. Это мой приятель Шнайдер, вспоминаю я, парень, у ног которого добрая половина наших поклонниц. Или он Крис, мой любовник с маленьким секретом, с которым я только что познакомился? – Обещаю, – отвечаю я. – Но если ты хочешь… – Если я хочу что? – мычит он. – Если хочешь, ты всегда можешь быть со мной Кристофом.